Журнал Русская жизнь - Захолустье (ноябрь 2007)

• Название: Захолустье (ноябрь 2007)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2007

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Световые картины деревенского характера

Действительно свободные

Алексей Митрофанов - Город экстремалов

ДУМЫ

Евгения Долгинова - Черное зеркало

Михаил Харитонов - Место, обделенное жизнью

Дмитрий Быков - Смерть народника

ОБРАЗЫ

Евгения Пищикова - Теплота и свет: битва титанов

Дмитрий Данилов - Мэйн стрит

Наталья Толстая - Поверхность равнинная, производство мясо-молочное

Захар Прилепин - Пацанский рассказ

ЛИЦА

Олег Кашин - Типичный представитель

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Город и благодать

Олег Кашин - Дайте нам сгореть

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Выдь на Волгу!

МЕЩАНСТВО

Павел Пряников - Канарейки в лимонах

Карен Газарян - Вонь

Эдуард Дорожкин - То березка, то рябина

ХУДОЖЕСТВО

Денис Горелов - Славянофулы, вперед!

Борис Парамонов – «Доктор Живаго»: провал как триумф

Аркадий Ипполитов - Гости съезжались на Daatchia

Максим Семеляк - Последний грош души

Денис Горелов - Высота птичьего помета

---

Что касается третьей компоненты, власти, то и Москва, и Петербург, и вся Россия в целом являются провинцией Кремля. Его лучше представлять себе соединенным с Шереметьево, тогда все будет совсем точно.

За пределами двух столиц начинается глубинка в собственном смысле слова.

Это, прежде всего, выжженные зоны вокруг больших городов. Особенно Подмосковье, из которого все толковые люди уехали в Москву, а поселившиеся на опустевших землях москвичи не вписались в ландшафт, а возвели анклавы - финские и шведские дома, каменные хоромы с башенками и шпилями, охраняемые коттеджные поселки и прочие островки цивилизации. Впрочем, быстро пустеющие и приходящие в негодность при малейшем дуновении финансового ветерка: сколько недостроенных дворцов стоит с дефолтных еще времен по живописным уголкам… Вокруг же - ужас, свинство и одичание. По крайней мере, так говорят те, кто там бывал.

Дальше начинается «сама Россия». Окинем взглядом ее бедные селенья в поисках чего-нибудь радующего глаз.

Ничего себе - миллионники, неплохи также небольшие, не дотягивающие до миллиона, но обремененные экономическим, научным или культурным потенциалом города, городки и городишки. Например, Новосибирск нельзя назвать «типичным провинциальным городом», он для этого слишком большой и слишком богатый. Но и Иркутск, пожалуй, тоже - там есть хороший университет, Байкал под боком, памятник Государю Императору, городские легенды и «свои понты». Или взять махонький (всего-то шеститысячник) Мышкин в Ярославской области. Сам себя он определяет как «город классической провинции». Городок с гонором, со своей внутренней жизнью, и даже смешные музеи мыши, водки и валенка - очень в кассу. Крохотный центр, где течет жизнь - маленькая, но своя.

Если смотреть дальше, то можно различить контуры не провинциальных (или не очень провинциальных) сел и деревень. Такие тоже есть, там налажена своя жизнь, более или менее интересная. Но вокруг этих анклавов и вкраплений стелется бесконечная мухосрань и глушь.

* * *

Первый и главный признак провинциальности - труднодоступность. В провинцию трудно попасть, и из нее практически невозможно уехать. Тут, как говорил Чаадаев, в действие вступает «фактор географический».

Россия - малонаселенная страна. Если бы все ее просторы были равномерно заполнены людьми, как в Европе, мы бы жили в огромном и очень интересном мире. Но среднее расстояние между двумя населенными пунктами у нас в два с лишним раза больше, чем на проклятом и вожделенном Западе. Накладываясь на фактор климатический (попробуйте-ка попутешествовать, когда метет поземочка), это обстоятельство становится роковым: всякое передвижение в пространстве превращается в мучение.

На это накладывается еще и третий фактор - особое устройство российской дорожной сети. Горизонтальных связей между населенными пунктами у нас практически нет. Дороги из пункта А в пункт Б равной значимости идут, как правило, через пункт В, который является иерархически более высоким уровнем. Между двумя деревнями самый удобный проезд - через райцентр, между райцентрами - через город. Исключения, конечно, есть, но в целом иерархически организованная дорожная сеть поддерживает провинциальность.

Далее. Труднодоступность провинции касается и внутреннего ее строения. Там невозможно ни до кого достучаться - начиная от ближнего и кончая властями. Есть миф об особой теплоте, душевности и отзывчивости провинциальной жизни, где люди еще помнят соседей по лестничной клетке и «здоровкаются» с незнакомыми на улице. Это можно сыскать; случается и добрососедство, и хорошее дальнее родство - с семейными торжествами, взаимопомощью и т. п. Но в целом провинциальная жизнь - это жизнь изолянтов.

Как- то раз на одном интернет-форуме прошло сообщение о том, как некий юноша из маленького городка (где-то «на северах») повесился, не найдя работу по специальности. В дальнейшем выяснилось, что специальность у него была -администрирование Linux-серверов. Это не просто востребовано, это очень нужно. Форумы бушевали: да как так, да не может быть, да я бы сам взял его на работу. Я читал и понимал: история могла быть реальной. Юноша просто не знал, куда тыркнуться. Провинция - это такое место: там совершенно некуда пойти.

Еще один признак провинциальности: дикий голод на события, новости. Это не значит, что в провинции ничего не происходит. Но происходят там только происшествия, то есть что-то заведомо не имеющее ценности. То, что в центре (даже маленьком) становится частью истории, в провинции тут же превращается в труху.

Помню, я был знаком с человеком из города К-ва (не хочу обижать город, поэтому не уточняю). Товарищ перебрался в Москву уже лет пять как, обжился и привык, а К-в вспоминал только нехорошими словами. Я это списывал на обычную неблагодарность провинциала. Но был особый случай: в Москве случился теракт. Реакция товарища была такой: «У нас там все, небось, завидуют. Если бы у нас такое случилось, то нас бы по телевизору показали». Как же это надо хотеть попасть в телевизор (по провинциальным меркам - в историю), чтобы так подумать.

Кстати, о терактах и провинциальных скандалах. Пресловутая Кондопога - хороший пример, как городок (имевший уже, кстати, задатки маленького центра) сумел существенно повысить свой статус за счет малоприятного, в общем-то, происшествия. Внимание высшей власти к городу возросло на порядки, что создало новые трудности, но и новые возможности. Плюс самосознание - имя города, доселе известное только полиграфистам, стало нарицательным, вся страна выучила, где в этом слове ударение. Хотя бы на какое-то время жители Кондопоги ощутили в центре событий - то бишь, в центре как таковом. На карте России появилась еще одна окрашенная точка.

Впрочем, тут важно не переусердствовать. Самый известный город нашей страны, Грозный, в советское время - глушайшая провинция. Теперь он перестал ею быть, но и быть он тоже перестал. Сейчас его отстроили, но это уже другой город.

Но довольно о грустном. Поговорим о противном.

* * *

Житель глуши, дорвавшийся до центра, - вечная тема для ламентаций. В любом европейском языке имеется презрительное словечко «провинциал» в значении «тупой болван из глуши, не знающий последней моды и незнакомый с культурой, который при этом что-то из себя корчит». Русские словцо тоже подхватили, так как чувствительны к обидным словам, особенно указывающим на некультурность. Кстати, это характерный признак именно провинциального сознания - нервическая реакция на такие обвинения. Например, культовый американский фантаст Хайнлайн, побывавший в СССР и сочинивший по этому поводу язвительное эссе, заметил, что слово «nekulturnie!», произнесенное с правильной интонацией, действует даже на интуристовских администраторов.

Про провинцию даже песен не поют. Это, кстати, родовая ее черта. Есть песни про центры: про Москву, еще больше про Питер; этот город с особенным чувством воспевают провинциалы типа того же Шевчука. Есть песни туристические, есть профессиональные - скажем, фольклор геологов или там нефтяников - они про дальние края, то есть какие-нибудь Саяны, про горы и кручи, про тайгу, на худой конец про тундру, только бы не про «волчьехренск». Провинция - не центр и не дальние края. Последние являются точкой притяжения хотя бы для эскапистов. Провинция не привлекает никого. Это область чистого отталкивания, «место, куда никто никогда не приедет». Зато оттуда - бегут.

Для жителя центра, например, для настоящего коренного москвича - это неприятно. Его раздражают понаехавшие, и это совершенно естественно. Но можно и понаехавшего понять. Он совершил именно бегство - из мест гуманитарной катастрофы. Человек, рванувший из волчьехренска, чувствует себя как спасшийся от пожара, наводнения и укуса вампира. Поэтому он и ведет себя как человек, спасающийся от опасности. То есть предельно биологично: стыд и совесть у него отключаются. Он цепляется пальцами за московский воздух, и не оторвешь эти пальцы. Впрочем, никто так не ненавидит понаехавших, как понаехавшие раньше. Это опять же биологическое: так спасшийся пассажир «Титаника» бьет гарпуном по рукам лезущих в шлюпку, чтобы та не перевернулась.

Увы. Наши «энергичные провинциалы», парвеню с претензиями, все чаще минуют Москву и прочие местные центры, устремляясь в NY и LA - где центральность центральнее и жизнь настоящее. К нам же прибывают те, кому стоило бы оставаться у себя, строить свои города и свои государства. Провинциалы, не желающие стать частью центра, а желающие превратить немногие российские центры в филиалы провинций (неважно, родных ли или восточных шайтан-аулов, если кого волнует национальный вопрос). Провинция едет сюда не для того, чтобы переродиться, а чтобы надуть нас своей пустотой.

Скажу просто: иногда идешь по родному московскому переулку и чувствуешь острое желание уехать куда-нибудь в Мышкин.