Морис Ростан - Любовь Казановы

• Название: Любовь Казановы
• Автор: Морис Ростан
• Издательство: Вече, АЛАНС
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-7141-0205-03

Перу сына знаменитого французского драматурга и поэта Эдмонда Ростана Мориса Ростана (1891–1968) принадлежит роман «Любовь Казановы», написанный в ярко-неоромантической манере, столь соответствующей фривольному и богемному стилю жизни прославленного венецианца. Вместе с читателем автор пытается разгадать мучительную загадку личности Казановы.

---

Случай иногда очень хорошо устраивает вещи: внезапная болезнь его верного слуги Ле Дюка позволила ему ответить ужасной вдове таким образом:

Ответ Казановы ужасной хромоножке

«Благодарите небо, бесстыдная женщина, что я распечатал ваше письмо только после отъезда моих друзей. Я получил его в их присутствии, но, презирая руку, писавшую его, отложил письмо, мало интересуясь его гнусным содержанием. Если бы, к вашему несчастью, я прочел его раньше, и мои гости узнали бы о нем, я бы давно уже отправился за вами в погоню, и в настоящую минуту уже лишил бы вас возможности вредить дальше. Я здоров вполне и не боюсь болезни, но я не унижу себя, доказывая вам это, так как ваш взгляд также осквернил бы меня, как и прикосновение к вашему каркасу. Несколько часов спустя после получения вашего письма, ко мне пришел деревенский доктор, и сообщил мне, что его просил прийти мой лакей, чтобы посоветоваться относительно дурной болезни, которую он только что получил. Я просил его хорошенько заняться больным, а когда он ушел, мне удалось не без труда выведать от больного, что он от вас получил этот прекрасный подарок. Я спросил его, каким образом все это случилось, и он объяснил мне, что, увидав, как вы одна впотьмах вошли в апартаменты м-сье де Икс, зная, что я уже лег и что он не может мне понадобиться, он решил полюбопытствовать, что это вы там намерены делать — тайком и в неурочный час, так как если бы вы хотели пройти к мадам де Икс, которая уже легла, вы вряд ли бы пошли через садовую дверь. Он сперва заподозрил вас в каких-либо дурных намерениях, и прождал довольно долго, чтобы убедиться, не вынесете ли вы чего-нибудь и уличить вас, но видя, что вы не выходите и не слыша никакого шума, он решил войти за вами, тем более, что дверь вы оставили незапертой. Он поклялся мне, что никакой мысли развлекаться с вами ему и на ум не приходило, в чем я ему поверил без труда. Он сказал мне, что хотел закричать «караул», когда вы ему зажали рот, но что переменил свое намерение, так как вы начали его осыпать пламенными поцелуями.

Уверенный, что вы принимаете его за другого, как он объяснил мне, «я старался ей угодить так, что по правде совсем другой награды заслуживал, чем та, какую получил». Он оставил вас, не произнеся ни слова, чуть только забрезжил рассвет, боясь, чтобы вы его не узнали. Очень понятно, что вы приняли лакея за меня — ночью все кошки серы, я поздравляю вас с тем удовольствием, какое вы получили от него и какого я вам, разумеется, не доставил бы. В общем, я предупреждаю вас, что бедный малый вне себя и собирается вам вскоре нанести визит, чему я помешать не в праве. Советую вам быть по отношению к нему кроткой, терпеливой и великодушной… Потому что он решительней испанца, он огласит это происшествие, и вы почувствуете последствия этого. Он сам сообщит вам свои требования, и вы, конечно, в целях предосторожности, удовлетворите их».

Я виноват, что эта история немножко пахнет казарамами, и скорей, подходит к академическому легкомыслию Кребильона-сына, чем к трагическому легкомыслию Мюссэ… Но все равно, такая, как есть — она показывает нам живого, реального Казанову, немножко грубоватого, правда, но пышущего итальянской жизнью, всегда заботящемуся не быть проведенным и обманутым, а быть тем, «кто смеется последним».

VII. Победа над Вольтером

После любопытного приключения в Солотурне Казанова уезжает в Верн в обществе своей домоправительницы, этой хорошенькой мадам Дюбуа. С ней он был и в Берне, и в Базеле и, наконец, в Лозанне, где они расстались под швейцарским небом, серым и тусклым, словно его отражение в озере.

Не без жестокого отчаяния, одного из тех очаровательных отчаяний, которые составляют его секрет и никогда не продолжаются больше нескольких часов — прелестная сценка «под занавес» между несколькими последовательными, а иногда и одновременными любовными приключениями, — Жак соглашается на брак своей подруги с дворецким месье де Шавиньи. После этой разлуки, нарушающей не только покой его сердца, но, что гораздо хуже, его привычки, — Казанова едет в Женеву, и там у него значительная встреча — на этот раз не с женщиной, а с Вольтером.

В Женеве он останавливается в гостинице «Весов» и очень доволен своим помещением. Подойдя к окошку, он вдруг видит нацарапанные алмазом на оконном стекле слова: «Ты позабудешь Генриетту».

В то же мгновение он вспомнил ту самую минуту, когда Генриетта написала эти слова, и его сердце забилось от жгучего воспоминания. Он, любивший всех женщин и смотревший на них, как на одалисок своего гарема, он, любивший женщин во всех странах света, мог ли он остановиться в какой бы то ни было гостинице, где он когда-нибудь не любил бы какой-нибудь Генриетты? И однако — он вспомнил.

В этих своих бесчисленных и торопливых победах, в этой непрерывной процессии память его классифицирует лица. Он неверен, но он никогда не забывает. Он не позволяет своему сердцу долго биться при виде одного и того же лица. Но если это лицо вновь появляется перед ним, будь это хоть через тридцать лет, — при виде его сердце его начинает снова усиленно биться. И в этот день, опять очутившись в Женеве после долгого отсутствия, и найдя имя Генриетты на верном стекле, он хотел бы бежать на поиски за ней и снова доказать ей свою любовь…

Однако этот энтузиазм задним числом длится недолго, Казанова богаче многочисленностью своих ощущений, разнообразием переживаемых впечатлений, чем продолжительностью их.

На другой день утром он отправляется к банкиру Троншен, у которого находились все его деньги. Проверив с ним счета, банкир дает ему аккредитив на Марсель, Геную, Флоренцию и Рим. Казанова берет только двенадцать тысяч франков наличными. У него, впрочем, всего оставалось триста тысяч франков. Но с этим далеко не уедешь. Покончив с этим, он возвращается в гостиницу, он горит нетерпением повидаться с Вольтером.

Казанова не понял Руссо! Поймет ли он лучше Вольтера? Вряд ли они созданы, чтобы понять друг друга. Может быть, у обоих есть где-то в глубине одинаковая суховатость, а в Вольтере кроется «Казанова Идеи»… К тому же, Казанова хвалится, что он ученик великого человека…

Тогда как Жан-Жак остался для него необъяснимым, гений Вольтера все же более доступен ему — не только своими свойствами, но и своими результатами. Нищий философ, который живет перепиской нот, что он такое для грансиньора, путешествующего всегда не иначе, как в сопровождении лакея-испанца, и полного штата слуг, дающего ужины, покупающего шелковые чулки?

То ли дело, тот двор кавалеров и дам, среди которого живет месье де Вольтер, аристократическая среда, которая и ему самому придает какой-то аристократизм, окружая его пышностью и торжественностью, так и говорящими на сто миль кругом, что вот, мол, «великий человек».

Как мы далеко от маленького домика в Монморенси, где принц Конти пренебрегает ужином в компании хозяйки… Да, конечно Казанова — утонченный ум, он достоин оценить «Новую Элоизу», — он, проливающий слезы при виде дома Лауры… Но как бы он ни был утончен, он принадлежит к тем, для кого великим человеком может казаться только или миллионер, или покойник. Надо быть могущественным или же похороненным, для того, чтобы он поверил величию. Всякий гений без позолоты кажется ему немножко неудачником. И вот, наши два циника беседуют друг с другом… Вот ученик перед учителем.

— Месье де Вольтер, это прекраснейший день моей жизни. Вот уже двадцать лет, как я ученик ваш, и мое сердце переполнено радостью, что я наконец вижу моего учителя.

— Прошу вас, сударь, почитайте меня еще двадцать лет, и по истечении их, принесите мне плоды этого почтения в виде гонорара… — ответил ему владелец Фернея.

Казанову нельзя взять врасплох, он парирует:

— Очень охотно, с условием, что вы дождетесь меня.

Так продолжается беседа, легкая, пикантная, немного терпкая… Переходят от стихов графа Альгаротти к «Многочисленности миров» Фонтенеля, разбирают какую-то вещь аббата Лазарини, пробуя набросать философию сонета. Останавливаются на Ариосто. Казанова утверждает, что это единственный итальянский поэт, которого он любит, позабыв своего дорого Петрарку. Впрочем, может быть, он считает, что Петрарка не поэт, но что гораздо выше, любовник?

Вольтер, нападавший на Ариосто, обещал Казанове изменить свое мнение и прочел ему перевод стансов Ариосто, начинающихся стихами:

«Quind avvien che traprinerpe e Signori…»[1].

Единодушные рукоплескания присутствующих служат Вольтеру благодарностью. По окончании чтения племянница Вольтера, мадам Дени спрашивает у Казановы, не находит ли он, что стихи, которые только что продекламировал ее дядя, принадлежат к лучшим творениям поэта.

В ответ Казанова принимается декламировать сам тридцать шесть стансов, о которых он выражается, что они заставляют трепетать и что они заслужили их творцу прозвание божественного. Казанова читает их с волнением. Чувствовалось усилие, которое он делал над собою, чтобы сдержать слезы. Все кругом плакали, когда он дошел до стиха: