Наталья Андреева - Самая коварная богиня, или Все оттенки красного

• Название: Самая коварная богиня, или Все оттенки красного
• Автор: Наталья Андреева
• Жанр: Детектив
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-6841

Завещание известного художника Эдуарда Листова разочаровывает его родню. Половину своего состояния он оставил внебрачной дочери Марусе Кирсановой. Она вместе с матерью живет в глубокой провинции. Марусю срочно вызывают в Москву. От девушки хотят избавиться как можно скорее, любым способом. Но в поезде она знакомится с красавцем-авантюристом Эдиком Оболенским и, сорвав стоп-кран, пускается вместе с ним на поиски приключений. А сумочку с документами забывает в вагоне. Ее находит Майя, Марусина ровесница. На площади трех вокзалов растерявшаяся Майя попадает в аварию. Как раз под колеса машины, в которой вдова Листова едет встречать юную наследницу. Майю принимают за дочь Эдуарда Олеговича и с тяжелыми травмами отвозят в больницу. И тут кто-то из большого семейства Листовых предпринимает первую попытку убить девушку…

---

Наталья Андреева Самая коварная богиня, или Все оттенки красного

«Куда уходит вдохновение? Да туда же, откуда пришло: в облака, в розовый дым костра, зажженного Творцом всего сущего, в черное пространство бесконечной Вселенной, на поиски новой планеты, чтобы озарить ее серое существование и заставить вертеться быстрее всех прочих. Гнаться за ним бессмысленно, искать его бессмысленно, надо сразу почувствовать, что твоя собственная планета остановилась, замерла на своей орбите, и прислушаться к голосу разума, оставив в покое чувства. Нет их больше. Все, кончились. И вдохновение кончилось»…

Остановиться… Да, надо остановиться. Оглянуться на прожитые годы и понять, что, в сущности, ничего еще не сделано, до главного руки так и не дошли.

«Фу ты, как пафосно!» – Он невольно поморщился. Не по рангу ему такие мысли. Не классик.

– Эдик, тебе надо отдохнуть.

Отдохнуть? От чего, собственно? Журналисты его дверь не осаждают, критики вообще забыли о существовании такого художника. Эдуард Листов? А кто это? Вот и скажи в глаза жене правду:

– Надо признать наконец, что моя работа бессмысленна. А ведь мне уже пятьдесят стукнуло, Нелли! Пятьдесят! Мы пять лет вместе, ты возишься со мной как с ребенком, и чего я добился?

– А Ван Гог, между прочим, при жизни продал только одну свою картину.

– Я не Ван Гог, я всего лишь Эдуард Листов. Увы. И все, мною написанное, откровенная пошлость.

– Как всякий талант, ты в вечном поиске.

– Кто сказал, что у меня талант? Кто?!

– Я тебе это говорю, а меня, между прочим, научили разбираться в живописи.

– Здесь не разбираться, здесь чувствовать надо. Что ты чувствуешь, глядя на мои картины? И вообще, хоть что-нибудь чувствуешь?

– Эдик, близится осень. Для тебя это не самое лучшее время. У моих хороших знакомых есть небольшой домик в средней полосе, бабушкино наследство. Двенадцать часов на поезде с Павелецкого вокзала. Поезжай, поживи там месяц, другой. Просто поживи, не бери с собой ни краски, ни кисти.

– Нелли!

– Хорошо, хорошо, возьми. Но дай слово, что не будешь себя насиловать. Ешь, пей, спи, делай что угодно, только не работай.

– Уговорила. Мне надо собраться с мыслями, понять, что делать дальше, как жить, чем жить. Тяжело в пятьдесят лет начинать жизнь сначала… Нелли! Все-таки хорошо, что ты у меня есть!

– Но ты знаешь, что я никогда не смогу родить тебе ребенка.

– У меня есть сын и два внука. Для продолжения рода вполне достаточно.

– Ты всегда хотел девочку. В нашей семье не хватает девочки. Маленькой, хорошенькой…

– Нелли!

– Да-да, я успокоилась. Давно уже успокоилась. У меня ведь есть племянница. И я люблю ее. Как дочь люблю. Ты и она – это все, что у меня есть. И твои картины. По-моему, неплохая жизнь, а?

– Тебе тоже надо отдохнуть. От меня. Хватит терзаться, Нелли. Ты ни в чем не виновата. И уж, конечно, не виновата в том, что я неудачник.

– Я… Виновата… ты знаешь…

Она опять всхлипывает. Ну, сколько можно сокрушаться? Не надо ему больше никаких детей! Как только речь заходит об этом, у его замечательной жены над разумом начинают преобладать слепые инстинкты. Размножаться ей хочется! А зачем? Эдуард Листов – тупиковая ветвь эволюции. Пора бы уже успокоиться, не девочка. Ну, что тут можно сделать? Определенно: им надо друг от друга отдохнуть.

– Звони своим знакомым. С какого, говоришь, вокзала отходит поезд?

Неделю спустя

Эдуард Листов стоял у открытого окна и смотрел на быстро меняющийся пейзаж. Ветер бил в лицо, глаза слезились, но Листов даже не морщился. Час, два… Жилые дома, деревья, дачные участки, станции и полустанки пролетают мимо, становясь все мельче, незначительней, реже… И он сам словно мельчал, растворялся в матушке России. Боль утихала.

Лучше лекарства, чем путешествие по провинции, для истосковавшейся души не найти. Здесь тихо, удивительно спокойно, да и люди попроще. Никто не мечется в поисках неведомо чего, не пытается поймать за хвост удачу. Как сложилось, так сложилось. Не всем же москвичами быть! И уж тем более знаменитостями.

Надо ценить свою осень. Понять ее мудрость, тихую светлую грусть, и сказать себе: «Господи, как хорошо!»

– Господи, как хорошо!

Он не хотел работать. Совсем. После того как каждый подход к мольберту вызывал только отвращение и почти физические мучения, не хотел. Рука, держащая кисть, дрожала, в душе был страх. А вдруг опять не получится? Он поверил вдруг, что это конец. Все. Не будет больше ни одной картины. Все написанное Эдуардом Листовым – откровенная пошлость, он нашел в себе мужество это признать. Но жизнь не кончена, нет. Надо найти себя, нового, и прожить свою осень достойно, без надрыва…

…На окраине небольшого провинциального городка деревянные дома стояли тесно. Лепились друг к другу, как соты в улье, Листову оставалось только удивляться плотности застройки и тому, что пчел, иначе людей, вокруг не видно. И деловитого жужжания не слышно, напротив, царит сонная тишина, изредка лениво тявкнет собачонка, да вдруг заквохчут куры, крякнут гуси. И вновь – тишина. Из щелей в заборах местные жители с удивлением смотрят на высокого мужчину в черной шляпе, с белым шарфом на шее. Конец лета прохладен, а у него всегда было слабое горло. Чуть застудился – и ангина. Но не объяснять же всем подряд, почему в августе месяце он ходит по улице, обмотав шею пусть шелковым, но шарфом? Вернее, кашне, но это слово явно не из лексикона провинциалов.

Он здесь чужой. Он пьет по утрам кофе, который привез с собой из Москвы, и к его аромату все невольно принюхиваются, потому что аромат этот тоже чужой.

В местных магазинах пустые полки, не в дефиците разве что спички и соль, зато на огородах зреет завидный урожай. Земля здесь жирная, сочная, на редкость плодовитая. Ранним утром все тянутся на грядки, в поле, а часам к шести вечера уже никого не встретишь на улицах, кроме редких прохожих, спешащих с работы, потому что работа мало у кого осталась. А позже появляются люди, от которых резко пахнет спиртным. Они ковыляют за добавкой к местным самогонщикам. Водка тоже в дефиците, да и дорого. Маленький городок не живет, а дремлет.

К Эдуарду Листову все относятся настороженно. Откуда взялся? Что делает? Почему не работает? Если на службу не ходит, то хотя бы хозяйством занимался. Не положено так, совсем без дела. Если только алкаш, но мужик в шарфе и шляпе на алкаша не похож, уж больно интеллигентный. И за самогоном не бегает. Целыми днями гуляет в парке или просто сидит на лавочке, курит одну сигарету за другой и часами смотрит в хмурое небо. Потом поднимается, бредет обратно к старому дому, не оглядываясь, не вступая ни с кем в разговор…

– Извините, вы сюда как, на постоянное жительство приехали? Али погостить?

Он невольно вздрагивает. Надо же, какая смелая нашлась! Нарушила его покой, избавила от одиночества, которым он, кстати, не тяготится.

Листов увидел, что женщина кокетливо улыбается. Яркая, разбитная бабенка. Вот уж кто не задается вопросом о смысле жизни! Кажется, она – его соседка.

– Нет. Я… отдыхаю. Это дом моих знакомых. Вернее, знакомых моей… – он махнул рукой. К чему объяснять? Пустой, ни к чему не обязывающий разговор.

– Жены, да? Вы женаты?

– Да. Я женат, – надо оборвать разом ее намеки, пресечь это кокетство, дать понять, что меньше всего он сейчас нуждается в женщине и в ее любви. Устал.

– И дети есть?

– Есть. Сын.

– А у меня вот нет. Ни мужа, ни детей.

– Поздравляю. То есть я хотел сказать, что… – Ну, не даются ему сегодня длинные фразы! Утешать ее? К чему?

– Странный вы. А по профессии кто?

– Художник.

Зачем сказал? Эти женщины – странные создания. Ну, не хотят они любить простых, понятных мужчин. Если бы сказал, допустим, что инженер, она бы сейчас так не смотрела. А вот поэты, артисты, художники – это для женщин все равно, что боги. Глаза сразу вспыхнули, словно свечку зажгла и водрузила на алтарь. Готова!

– Ах, худо-о-ожник! Надо же, как интересно!

– Ничего интересного. Простите, я дома чайник с плиты снять забыл. Всего хорошего.

– Ах, чайник! Я, между прочим, ваша соседка. Алевтиной меня звать.

– Очень приятно.

– А вас? Вас как звать? – кричит она ему вслед, а он уже повернулся к словоохотливой Алевтине спиной, пусть это и невежливо. – Эй! Постойте же! Может, вам бельишко постирать?

Он нехотя задержался, сказал сквозь зубы:

– Эдуард Олегович. Так меня зовут. Стирать ничего не надо, готовить тоже. Я здесь ненадолго, и в еде неприхотлив. Всего вам хорошего.

– Так я все равно зайду к вам как-нибудь, Эдуард Олегович! – не унялась Алевтина и с намеком добавила: – По-соседски. У нас тут так принято.

Он с досадой поморщился. Да, это провинция. Маленький городок, все друг друга знают. Маша сказала на ушко Даше, Даша Саше, и понеслось. На следующий день к вечеру уже полгорода знает, что в домике на южной окраине отдыхает художник из самой столицы Эдуард Олегович. Разговорчивая Алевтина всем сообщила, что она вхожа в дом к знаменитости. На самом деле никакая он не знаменитость, просто жалкий неудачник, но в устах сплетницы получается, что чуть ли не главный художник в стране. Теперь, когда он идет по городу, его преследуют не только внимательные взгляды – почтительный шепот. Художник! Из столицы! Знаменитость! Им все равно, что он неудачник и ничего существенного так и не добился в свои пятьдесят, только смертельно устал. Он – художник! Нет, не так. Для этих провинциалов он Художник. С большой буквы.