Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

• Название: Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии
• Автор: Джеймс Бьюдженталь
• Издательство: Независимая фирма "Класс"
• Жанр: Психология
• Год: 1998
• ISBN: 5-86375-097-9

Книга, написанная доктором философии и президентом Ассоциации гуманистической психологии, — плод его размышлений о науке быть живым, которой терапевт и его пациенты учат друг друга. В живых диалогах речь идет о том, что значит по-настоящему быть самим собой, слышать свой внутренний голос, уметь управлять собственной жизнью, понимать свою уникальность…

Эта книга о нашем утраченном «шестом чувстве», которое является ключом к более полной, насыщенной жизни. Она адресована психологам, психотерапевтам, студентам, а также всем мыслящим людям, которые берут на себя смелость задуматься «о смысле собственного бытия».

---

— Да, знаю. Но я не мог сделать этого. Простите, Джим. Знаю, что вы заботитесь обо мне, но не мог.

— Вы должны были сделать все по-своему, Хол. Вопрос лишь в том, удалось ли вам? К чему вы пришли?

— Не знаю. Я не знаю, удалось ли мне это, чем бы ни было «это». Не знаю, к чему пришел. Просто не знаю.

— Вы растерялись.

— Растерялся. Правильно, растерялся.

— И так одиноки.

— Я всегда был одиноким. И всегда буду одиноким. Я никогда по-настоящему не был связан с людьми. Не умею быть вместе с ними.

— Что это значит? — Я снова пытался его поддеть. Что-то в его холодном, безжизненном настроении вызывало во мне желание нападать на него. Мне казалось, что это как раз то, что нужно Холу, но лучше было бы, если бы я разобрался, что это значило для меня самого.

— Как вы это делаете, Джим?

Внезапный взрыв эмоций. Хол даже не слышал моего вопроса и не обратил внимания на мои уколы: Как вы — и любой другой — это делаете? Как вы можете нести весь этот груз? Люди, которые приходят к вам — я и другие недотепы, — да еще ваша семья и все остальное. Как вы это делаете?

Я хотел было спросить: «делаю что?», но знал, что Хол имеет в виду, и сейчас было не время для подобных реплик. Я рискнул быть более прямым:

— Так много, и так тяжело, и ты так одинок.

— Так чертовски одинок. Так чертовски одинок. Как проклятый. Да, я это и имею в виду. Я проклят. Понимаете?

Его безжизненность прошла, возникло пугающее возбуждение. Даже не страх, а ужас.

— Вы не Бог, Вы прокляты, прокляты Богом, да?

— Да, да. О, Господи, я выгляжу безумным. Я безумен, Джим? У меня психоз? Вы думали, конечно, думали… Как вы думаете, я спятил? Ответьте мне прямо: я сошел с ума? Меня нужно госпитализировать? Я почти надеюсь, что вы скажете «да». Ради Бога, Джим, будьте откровенны со мной!

Последнюю фразу Хол произнес резко и повелительно.

— Вы не Бог, и я буду откровенен с вами по-своему! Все это пустые слова. Вы не психотик, но играете с этим. Вы можете довести себя до госпитализации, но я не хочу в этом участвовать. Не хочу помогать вам убегать от собственной человечности.

— Но я не могу этого сделать. Слишком тяжело. Я не знаю, как вы это делаете. Не хочу убегать, но не знаю, как вынести этот груз. Правда, не знаю. Вы можете это понять?

— Вы говорите, что не можете отвечать за свою жену, своего сына и свою дочь, за миссис Кановски и Билла Льюиса, за того пьяницу, за ту парочку, которая постоянно ссорится, за всех своих студентов, за всех своих друзей, и вообще за весь этот чертов мир. Вы этого не можете, потому что вы не Бог и потому что вы недостаточно знаете, недостаточно прочитали книг или недостаточно посетили лекций. Вы просто бывший отличник, который пытается сделать все как можно лучше, но который не может соответствовать всем ожиданиям окружающих и который, разумеется, не соответствует своим собственным ожиданиям.

— Возможно, вам легко так говорить, но не мне.

— Что бы это могло значить, черт возьми?

— Я имею в виду, что вы никогда не думали, что можете обо всем позаботиться, и поэтому вы никогда не строили свою жизнь и свои отношения так, чтобы люди ожидали от вас, что вы обо всем позаботитесь. Поэтому вам не приходилось внезапно сталкиваться с тем фактом, что вы ни черта не можете сделать ни для них, ни для себя, ни для кого-то еще.

— Вы по-прежнему изображаете Бога и говорите мне, какой вы особенный и как вы отличаетесь от меня. Ну, позвольте мне сказать вам, дружище, вы не знаете, что происходит в моей жизни и в моих отношениях.

— Знаете, а ведь это верно! Я действительно не знаю. Возможно, вы такой же чокнутый, как и я! Христос из Ипсиланти, да? Как много их было? Три? Шесть? Может быть, вы знаете, каково это. Знаете?

— Хол, когда-нибудь я буду рад — более чем рад — поговорить с вами об этом, но не сейчас. Сейчас давайте сосредоточимся на вашей потребности заботиться обо всех и обо всем, и на том, что вы не можете делать этого, потому что вы всего лишь человек.

— Это звучит довольно глупо. Минуту назад я действительно так чувствовал. А теперь не знаю. Может быть, все прошло. Может быть.

Оставшуюся часть сеанса Хол казался спокойным.

29 января — 7 февраля

Во вторник Хол опять ушел в себя, хотя и не столь глубоко. Он либо не соприкасался с глубокими чувствами, либо был неспособен их выразить. Та же история произошла и в пятницу. Он был явно в меланхолии, чем-то озабочен, но неспособен многое выразить. В понедельник ничего не изменилось. Я беспокоился из-за его длительного застоя. Я надеялся, что мы достаточно проработали его нереалистические ожидания от самого себя, так что он мог почувствовать облегчение. Вместо этого Хол оплакивал свою смерть в качестве Бога и при этом чувствовал непосильную тяжесть груза быть человеком.

Еще одна неделя прошла без явных изменений. Он погружался все глубже в свою мрачную апатию. Жена Хола звонила мне, встревоженная его холодностью с домашними и его очевидным страданием. Я, разумеется, не мог ей ничего сказать, но попросил ее беречь Хола, сказав, что именно сейчас он в ней очень нуждается.

7 февраля

Хол все еще пребывал в кризисе, и это меня беспокоило. Я чувствовал, как в глубине моей души поднимается собственная тревога. Хол оставался подавленным слишком долго. Ему необходимо было найти какой-нибудь другой способ бытия взамен своей бывшей тайной божественности; но вместо этого он медленно погружался в безразличные воды небытия. Самым пугающим признаком для меня служила его пассивность. Если бы он только мог бороться с возникающей угрозой! Но в эти дни в душе Хола не происходило никакой борьбы. Сегодня он сидел на кушетке, поддерживая поверхностный разговор о своем курсе в колледже, слишком часто замолкая, останавливаясь и прерывая свои слова долгими неосознаваемыми вздохами.

Его глаза были мутными, взгляд не совсем сфокусированными, а тело — тяжелым и обвисшим.

— Я думаю о том, чтобы бросить работу в колледже. Иногда это становится невыносимо, и я больше не вижу в этом никакого смысла. Большинству студентов нет никакого дела до того, что я преподаю или пытаюсь преподавать.

Он оборвал фразу и уставился на меня.

— Что происходит, Хол?

Раздражение, сожаление, угроза — все вдруг всколыхнулось во мне.

— А? О, я не знаю. О чем это я говорил?

— О чем вы хотите сказать сейчас? Это важнее.

— Э-э, я не… Я просто спрашиваю себя, спрашиваю себя о вас. Я имею в виду, может быть, у вас тоже есть эти безумные идеи, как у меня…

— Идеи о…

— Идеи о божественности, ну, вы знаете. Возможно, у вас они тоже возникали, но мне не кажется, что сейчас они у вас есть. Я не чувствую, что вы пытаетесь вести себя со мной как Бог, или… О, черт, не знаю, Джим. Не могу этого толком сказать. Я просто задавал себе вопрос о вас: что вы чувствуете к людям, с которыми встречаетесь, например, ко мне… но и к другим тоже.

Я попытался быстро оценить, будет ли полезно, если я поделюсь с ним своими чувствами, или это будет означать, что я веду себя с ним как Бог? Я не мог решить эту проблему. Я скорее почувствовал, чем понял, что должен поделиться с ним:

— Хол, иногда у меня возникает некий образ — нечто вроде сна обо мне и других людях, которые приходят в этот кабинет. Я представляю себе всех нас восходящими на гору. День и ночь. Мы не знаем, почему мы на нее поднимаемся, но зачем-то продолжаем это делать. Иногда бывает темно, и мы просто блуждаем впотьмах, натыкаясь друг на друга и набивая шишки. Иногда мы падаем, и тогда… — Я немного запыхался от волнения. — Тогда я понимаю, что ни один из нас не имеет рук. Когда кто-то из нас падает, ему очень трудно подняться. Но если другой возвращается, опускается и подставляет плечо человеку, который упал, то мы можем, поддерживая друг друга, снова встать на ноги и продолжать путь. И это страшные моменты, потому что иногда тот, кто пытается помочь, может сам потерять равновесие, упасть и разбиться. Но это и хорошие моменты, моменты близости. И так мы продолжаем подниматься, и иногда наступает день, и туман рассеивается, и мы думаем, что далеко впереди видим город, до которого пытаемся добраться. Но потом ночь и туман возвращаются, и мы спрашиваем себя, не померещилось ли нам все это. Но большинство из нас продолжают идти, и пытаются помочь другим…

Некоторое время мы сидели молча. Не могу сказать, что мои слова значили для Хола. Он уставился в пространство.

Наконец, когда звонок возвестил, что пришел следующий пациент, Хол встрепенулся.

— Да, да. — Он поднялся и надел плащ. — Да, Джим. Я подумаю над этим. Спасибо, да?

И ушел.

Я сидел неподвижно, погруженный в свои мысли. Интересно, насколько банален образ — «люди поднимающиеся на гору»? Каким-то образом он казался важным, по крайней мере, для меня. Но, кажется, это не произвело большого впечатления на Хола.