Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

• Название: Наука быть живым. Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии
• Автор: Джеймс Бьюдженталь
• Издательство: Независимая фирма "Класс"
• Жанр: Психология
• Год: 1998
• ISBN: 5-86375-097-9

Книга, написанная доктором философии и президентом Ассоциации гуманистической психологии, — плод его размышлений о науке быть живым, которой терапевт и его пациенты учат друг друга. В живых диалогах речь идет о том, что значит по-настоящему быть самим собой, слышать свой внутренний голос, уметь управлять собственной жизнью, понимать свою уникальность…

Эта книга о нашем утраченном «шестом чувстве», которое является ключом к более полной, насыщенной жизни. Она адресована психологам, психотерапевтам, студентам, а также всем мыслящим людям, которые берут на себя смелость задуматься «о смысле собственного бытия».

---

— Почему ты не поехал в лагерь, Ларри? — ну вот, имя вырвалось; к моему удивлению, он, казалось, не заметил этого. Интуиция подсказывала мне, что его беспокойство означает желание уйти от чего-то неприятного.

— А, это. Я не знаю, Джим. Это неважно. Так случалось не раз. Я уверен, что предки думали, что у них веские причины. Они всегда были такие рассудительные.

— Вы и сами сейчас довольно рассудительны, но, кажется, не можете ни на чем сосредоточиться. — Я решил оставить вопрос о летнем лагере и уделить внимание внезапному падению его интереса.

— Ну да, вероятно. Подождите минуту, позвольте мне просто прислушаться к себе, хорошо? — Он замолчал на минуту, запрокинул голову и, казалось, отключился. Его поведение напомнило мне те месяцы, когда он пытался прийти к внутреннему осознанию, но ограничивался лишь смутными общими фразами о себе. Ларри проделал большой путь, и я был доволен нашей совместной работой.

— Ничего, — сообщил он. — Кажется, что я — чистый лист. Не чувствую ни радости, ни огорчения, ничего абсолютно. Когда я думаю о чем-то, мне вспоминаются только события двадцати-тридцатиминутной давности, например, мой поход в обувную мастерскую или то, что вы назвали меня «Ларри». (Он заметил, я должен был догадаться.) Звучит забавно, меня не называли так много лет.

— Ларри — ты и правда больше похож на Ларри в эти дни — я не понимаю, что происходит, но, думаю, на каком-то уровне ты отгородился от своих чувств. Просто огромный контраст между тем напряжением, которое ты испытывал несколько минут назад, и теперешней опустошенностью.

— Возможно, так, но… — Пауза. — Я не знаю. Просто я чувствую себя каким-то запутавшимся и отрешенным. — Он бессознательно поправил рукой подушку. — Я даже не могу точно припомнить, о чем мы говорили.

— Ты по-прежнему очень рассудителен, но настолько отделен от того, что происходит у тебя внутри, что я не верю, что ты в самом деле открыт для большей эмоциональной вовлеченности.

— Да, возможно. Ну, посмотрим… — Опять молчание. Я мог почувствовать каждый незначительный поворот в нем по направлению к большей внутренней открытости.

— Главное, я осознаю: какое-то отдаленное напряжение, как будто приближение грозы на горизонте. Я боюсь ее — так же, как боялся своих страхов. Ну и ну! Я и не знал об этом. Да, это такое же зловещее предчувствие. — Пауза. — Я и правда научился бояться того, что происходит внутри меня, да? Я чувствую, словно что-то однажды появится оттуда и разрушит меня. Сначала страх небытия, теперь гнев, который хочет уничтожить все вокруг. Хм-м. Джим, я действительно чувствую, что он растет во мне сейчас, и я вовсе не уверен, что хочу рискнуть дать ему волю.

— Он так силен, что ты не знаешь, сможешь ли ты управлять собой, верно? — Я чувствовал, как легкие изменения в атмосфере, все перемены во внутреннем переживании Ларри. Я наблюдал легкое напряжение его мышц, когда он более неподвижно сидел на кушетке, и изменение его дыхания, которое стало короче и несколько чаще. Возможно, я заметил и другие сигналы. Он снова поправлял наволочку на подушке, тщательно расправляя ее и с особой точностью пригоняя друг к другу уголки.

— Я в смятении. — Звук застрял в горле.

— Очевидно, тебе необходимо это смятение, — настаивал я.

— Возможно. Я не в состоянии сейчас думать особенно ясно.

— Было бы слишком страшно позволить себе узнать правду о том, что происходит внутри тебя.

— Да, я знаю, что близок к панике, страшной панике.

— Ты в смятении, потому что не хочешь испытывать страх.

— Я чувствую, что должен сдерживать его, должен.

— Очень важно каким-то образом сдерживать это чувство.

— Да, думаю, да. — Его голос изменился. Он начал отдаляться от ощущения напряжения, к которому подошел так близко. Его руки снова занялись подушкой.

— Теперь ты отступаешь назад и приводишь все в порядок. Совсем как с подушкой, которую оберегаешь, и следишь, чтобы мебель выглядела аккуратно. — Не знаю, почему я сказал «мебель» именно в тот момент; это могло каким-то образом прийти из бессознательного Ларри. Но как бы то ни было, слово проскочило искрой в пороховом погребе.

— К черту мебель! — вскричал Ларри и внезапно запустил подушкой в противоположную стену с такой силой, что оттуда упала картина. Он вскочил на ноги с перекошенным лицом, из глаз брызнули слезы, а с языка срывались нечленораздельные звуки. — Вечно эта идиотская мебель! К дьяволу! И машина! И газон! К дьяволу все! — Он гневно потрясал руками в воздухе. Затем упал на кушетку и начал яростно колотить по ней кулаками, но она оказалась мягкой, слишком несерьезным противником.

Я вздрогнул, когда он взорвался, и на мгновение испугался, когда подушка полетела в стену и сбила картину. Однако теперь я испытывал приятное возбуждение. И в то же время у меня оставалась чисто животная тревога, сдерживаемая готовность к бегству. Тщетность битья по подушке и кушетке раздражала меня, поскольку грозила сорвать все, что Ларри сейчас отыгрывал. Импульсивно я подвинул к нему стул с твердым сиденьем. «Ударь по нему!» — сказал я. Его кулак описал широкую дугу и опустился прямо на сиденье стула. Раздался громкий солидный удар, но я мог предположить, что досталось не только стулу. Казалось, это понравилось Ларри. Он быстро стал колотить по сиденью обоими кулаками.

— Вечно это «Следи за мебелью, Ларри, мальчик мой. Будь осторожен с деревянными изделиями». Вечно! Вечно! Вечно! — Немного запыхавшись, он остановился и взглянул на меня с искрой наслаждения в глазах. — Джим, вы очень привязаны к этому стулу?

— Не особенно, Ларри. Не заботься об этом.

— О, я собираюсь как следует о нем позаботиться.

Он встал, взял стул за спинку, поднял его над головой и с силой стукнул им об пол, тщательно рассчитав угол, чтобы сломать задние ножки. Стул затрещал и что-то в нем сломалось, но ножки выдержали. Ларри снова поднял стул и ударил его еще раз с большей силой. На этот раз треск был победным, и когда он поднял стул в третий раз, ножка отвалилась. Еще три восхитительных удара потребовалось, чтобы сломать другую ножку. Затем с помощью другой серии ударов были ампутированы передние ножки. К этому времени Ларри был поглощен своей задачей с напряжением и концентрацией истинного труженика.

Я был восхищен вырвавшейся яростью и энергией и тем, как Ларри нашел выход своему гневу. Я еще раз убедился, что, доверяя чувственному осознанию человека, я должен быть полностью открыт ему. Если я могу довериться ему, он выберет свой собственный — подходящий и эффективный — маршрут. Гнев Ларри должен был выйти наружу. Когда я продемонстрировал, что понимаю, как он разгневан, и верю в его способность управлять своими эмоциями, он нашел способ — пусть и насильственный — позволить своей страсти проявиться. Потеря стула — ерунда по сравнению с потерянными годами жизни Ларри.

Теперь он педантично наносил по стулу мощные удары ногами, чтобы сломать спинку стула, разорвать сиденье и разломать его на мелкие кусочки. Он испытывал титаническое напряжение, при этом приносящее ему огромное внутреннее удовлетворение. Отрывая пластиковую обивку от спинки с сочным богатым звуком, он взглянул на меня:

— Знаете, почему я не поехал в этот чертов лагерь? — Он усмехнулся. В его усмешке было что-то свирепое.

— Почему, Ларри?

— Потому что я сломал диван в гостиной, когда устроил потасовку с другом, и вынужден был остаться дома и работать все лето, чтобы раздобыть денег на его замену! Чертов диван! — Он рвал и кромсал остатки стула на более мелкие кусочки. — А потом, когда я проработал все лето, они не взяли деньги, а сказали мне положить их на мой счет в пользу колледжа! Они и так собирались заменить диван! Черт бы их побрал! — Он почти плакал теперь.

Я ждал. Ларри нашел свой собственный способ проработать старую обиду; я верил, что он продолжит это. Я на минуту спросил себя, что думают люди в кабинетах этажом ниже о грохоте и треске, который раздается сверху. Я надеялся, что они не сильно обеспокоены, но эта моя забота была скорее поверхностной, чем глубокой. Возможно, мое скрытое убеждение в своей правоте позволяло мне рассматривать собственную работу как более важную, чем их.

Между тем Ларри энергично рвал пластиковую обивку стула на мелкие кусочки.

— Э! Знаете, что? — Он внезапно обрадовался. — А знаете, именно тем летом я впервые был с женщиной, с девушкой по-настоящему! Ха! Они удержали меня от хорошего морального влияния лагеря, и поэтому я совершил страшный грех! Почему-то это радует меня. Знаете, я не представляю, что было большим преступлением — неосторожное обращение с мебелью (с собственностью) или сексуальная связь с девушкой. Думаю, они бы не смогли решить. — Он засмеялся и сломал последнюю оставшуюся ножку стула. Внезапно мы оба поняли, что оргия разрушения закончилась. Ларри отобрал самые большие куски дерева, которые остались, и передал их мне с ритуальными почестями. — Вот, доктор, охотничьи трофеи! — Затем он повернулся, собрал обломки стула и выбросил их в мусорную корзину. Он усмехнулся, сделав жест большим пальцем, означающий, что все в порядке, и вышел. Я был истощен и на двадцать минут опоздал на следующую встречу.