Иоанна Ольчак-Роникер - В саду памяти

• Название: В саду памяти
• Автор: Иоанна Ольчак-Роникер
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-86793415-2

«В саду памяти» Иоанны Ольчак-Роникер, польской писательницы и сценаристки, — книга из разряда большой литературы. Она посвящена истории одной еврейской семьи, избравшей путь польской ассимиляции, но в зеркале судеб ее героев отражается своеобразие Польши и ее культуры. «Герои этой „личной“ истории, показанной на фоне Истории с большой буквы, — близкие родственники автора: бабушка, ее родня, тетки, дядья, кузины и кузены. Ассимилированные евреи — польская интеллигенция. Работящие позитивисты, которые видели свою главную задачу в труде — служить народу. Безумные романтики, поверившие, что можно до основания потрясти мир. И те, и другие оказались позднее в дьявольски сложных условиях тоталитаризма: коммунистического и фашистского… Самый талантливый сценарист не придумал бы таких хитросплетений. Только жизнь может столь драматичным образом создавать и перемешивать человеческие судьбы», — пишет о книге Анджей Вайда.

Книге Иоанны Ольчак-Роникер в 2002 г. была присуждена высшая национальная литературная премия Польши — «Нике».

---

Максимилиан Горвиц-Валецкий

В своих воспоминаниях, написанных много лет спустя, Маня объясняет причину, из-за которой Валецкий был таким убитым в их последний вечер встречи. Обо всем узнала из достоверных источников в Париже. Макс к тому времени не сомневался в том, что его ждет. Позади «проработка» Специальной комиссии контроля при Коминтерне. Его допрашивали ближайшие соратники и друзья: в том числе Пальмиро Тольятти, финский коммунист Отто Куусинен и глава Коминтерна болгарин Георгий Димитров, которого в 1933 году обвинили в поджоге Рейхстага. Тогда у него хватило смелости разоблачить на суде гитлеровскую провокацию. Но сопротивляться указаниям Сталина он не решился. Даже и не пытался защитить старого товарища. Многолетние верные друзья выдвигали теперь перед Максом абсурдные обвинения: принадлежит, де, к «антисоветской троцкистской группе», занимается «контрреволюционной деятельностью», «шпионит в пользу фашистской Польши» и других стран Европы. Три дня он доказывал свою невиновность. Но приговор был вынесен заранее. И выше.

Ему сообщили, что он исключен из партии. Потребовали вернуть партийный билет. Отсутствие такого документа равносильно для коммуниста его уничтожению, смерти в обществе, духовному банкротству. Он утратил веру в смысл всей жизни. И будто предчувствовал, что вскоре расстанется с самой жизнью. Ведь видел же, что творится вокруг. Во время чтения вердикта Комиссии старый его друг Димитров, которого Макс вытаскивал из стольких политических передряг, отвернулся и смотрел в окно.

В воспоминаниях Мани есть еще один пронзительный эпизод, который запечатлел события уже после ареста Макса. Когда 22 июня она позвонила рано утром в гостиницу и услышала в телефонной трубке голос Стася, она сразу поняла, в чем дело. Но как помочь? Никаких влиятельных знакомых не было. На следующий день она уезжала с сыном во Францию. Откладывать отъезд нельзя. Она сама вот уже год находилась в ужасном положении. «Жюрнал де Москоу» — франкоязычная газета, в которой она работала, ликвидирована. Главный редактор Лукьянов арестован. Она без работы, живет уроками по математике. Советские власти ее просто выдворяют. Надлежит как можно скорее покинуть СССР, в Польшу ехать нельзя — польское посольство у нее — коммунистки — забрало польский паспорт. И только благодаря тому, что сын Пьер родился в Париже, она получила французскую визу, которую ей проставили чуть ли не на клочке какой-то бумажки, — никаких своих дорожных документов у нее не было. Ситуация продолжала осложняться, и отъезд — единственный шанс на спасение.

Но прежде чем уехать, во что бы то ни стало надо разыскать подружку дяди — Йошу, ведь если трагичное известие ей сообщит кто-нибудь из посторонних или недругов… Нет, сделать это должна она сама. И дать ей хотя бы немного денег, нетрудно предвидеть участь той в недалеком будущем. В тайне от всей семьи, которая не принимала этого союза, она Йошу и раньше навещала. И очень ее любила. Видела, как ее обожает Макс, с какой нежностью смотрит на своего позднего сына Петю. Знала, что их судьба не даст ей покоя.

Йоша жила с Петей на даче Коминтерна под Москвой, в Серебряном Бору. Маня поехала туда под вечер, электричкой, и вышла на маленькой станции. Ей бросились в глаза десятки одинаковых домиков. Везде одни и те же занавески на окнах, одинаковые веранды перед домами, столы и на них самовары. Отдыхавшие собирались вокруг самоваров и ужинали. Пахло соснами. Издали доносились звуки гармошки. Кто-то пел. Покой. Идиллия. Прямо Чехов. Словно сюда и не долетало эхо трагедий, которые разыгрывались совсем рядом. Но беззаботность кажущаяся. Стоило Мане лишь задать вопрос, где дом Коминтерна, как от нее шарахались: ее иностранный акцент на всех, к кому бы она ни обратилась, наводил ужас. Ей не отвечали. Никто ничего не знал. С ней просто не хотели разговаривать. Сразу видно, что чужая, а это подозрительно. Одна, а неприятностей из-за нее не оберутся все. Наконец какой-то смельчак отважился: «Это там!» — и показал дорогу.

Она открыла калитку. В светящихся окнах особняка мелькали силуэты людей. На газоне удалось разглядеть белую неподвижную фигуру. Вроде продолговатого свертка. Но только сделала несколько шагов, фигура зашевелилась. Приподнялась голова. Йоша! Она лежала на матрасе, который был прямо на траве. Рядом завернутый в одеяло спал Петя. Она бросилась Мане в объятия и разрыдалась: «Это невозможно! Невозможно! Какая-то страшная ошибка!» Уже знала. Маня пыталась ее утешить: «Конечно, недоразумение. Он вернется. Он обязательно вернется». И спросила с изумлением: «Почему вы на сырой траве, а не дома?»

Ее опередили: реакция у властей Коминтерна молниеносная. В одно мгновение товарищ по партии, став бывшим, был лишен права пользоваться служебной дачей, которую тут же предоставили другой привилегированной семье, находившейся сейчас в фаворе. Новые жильцы, явившись сюда в первой половине дня, и привезли известие об аресте Макса, потребовав немедленно покинуть помещение. Потрясенная, она не знала, где взять силы на отъезд и деньги добраться до Москвы. Ей позволили остаться до следующего дня. Но не в доме. За его пределами. Она провела весь вечер с сыном на траве, потом укрыла его, обняла, он уснул. «Самое обидное, — плакала она, — что они не разрешили своим детям играть с Петей. А тот не мог понять, почему».

Мане пора было возвращаться. Единственное, что она могла сделать, — пожелать находившейся в отчаянии женщине отваги и отдать привезенные деньги. Обоих она так и оставила на траве. На следующий день вместе с Пьером уехала в Париж, а Йоша с Петей вернулись в Москву.

Йоша никогда больше не увидела Макса. И никто из родни тоже. Вождям ПКП не устраивали громких и показательных процессов. Не оглашали прилюдно приговоров. Их убирали незаметно. Близкие многие годы питались иллюзией, что те живы. А кроме того, как предпринять хоть какие-то меры по выяснению правды, если сами были разбросаны по тюрьмам и лагерям, да при этом с немалыми сроками? У этих жертв было даже свое обозначение: «член семьи предателей родины». Йоша чудом избежала репрессий. Однако и ее, и Петю судьба не пощадила. Но это другая история.

Стасю Бельскому, сыну Макса, было тогда тридцать. Год, как он работал в Генштабе в Москве. Когда он узнал об аресте отца, сразу понял, что следующая очередь — за ним. Не ошибся. Его тотчас сняли с поста, отправили в отставку, исключили из партии. К этому времени он развелся с женой Верой и не общался ни с ней, ни с пятилетней тогда дочкой Галинкой. Работы не было, спрятаться негде, с близкими и подружками лучше не встречаться, чтоб им не навредить. Сидел дома и ждал. Пять месяцев.

Но жизнь продолжалась. Камилла работала в двух местах, каким-то чудом ей удалось снять комнату в коммунальной квартире, и Янек, хоть и остался в общежитии, обрел наконец подобие дома. Летом 1937 года мать проводила отпуск под Москвой, он поехал на море, в Крым. В последний день перед отъездом домой купил ей в подарок ящик превосходного винограда. В кармане оставалось два рубля. На пригородный поезд и буханку хлеба. Ехать двое суток. Питался хлебом, виноградом и водой, но по дороге начались жуткие боли. Он еще успел дотащить до квартиры Камиллы ягоды. Оставил ей записку, что вернулся и едет к себе в общежитие, там тотчас же обратился к врачу — та велела немедленно лечь в постель. Не отдавая отчета в том, как мать истолкует его слова, дал телеграмму: «Я заболел. Приезжай есть виноград». В атмосфере царящего повсеместно кошмара она прочитала в телеграмме шифрованное сообщение о катастрофе. Из Дома отдыха немедленно отправилась в Москву. Сначала к себе, где ее действительно ожидал виноград и записка, а успокоившись, — в общежитие, убедиться, что с сыном все в порядке. Поговорили немного друг с другом.

Снова встретились через восемь лет.

Д-р Камилла Канцевич

Ее арестовали 10 августа 1937 года. Когда она вернулась домой, ее уже ждали сотрудники НКВД. Оказывается, приходили два дня назад, но не застали. Велели соседям дать знать, как только появится. И соседи донесли. Не по злому умыслу. Из страха. Побоялись: не донесут они, донесут за это на них. Лежавшего в студенческом лазарете Янека никто не предупредил, что мать забрали. Он выздоровел и удивленный, что мать ни разу его не навестила, поехал к ней сам, но на дверях была пломба. Он сходил в милицию и попросил разрешения забрать из комнаты свои вещи. Его впустили, но вместе с милиционером. Конечно, он надеялся найти там хоть записку или любой знак. Не нашел. Винограда, впрочем, тоже не было. Ему отдали его книги — две тысячи штук Личные вещи. Все это он отвез на склад общежития и стал думать: что теперь делать?