Игнатий Ростовцев - На краю света. Подписаренок

• Название: На краю света. Подписаренок
• Автор: Игнатий Ростовцев
• Издательство: Современник
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Повествование Игнатия Ростовцева знакомит читателя с картинами жизни русского народа предреволюционных лет. Устами своего героя, деревенского мальчика Кеши Трошина, автор подробно рассказывает о быте и нравах одного из глухих мест Восточной Сибири, что «в пяти днях обозного пути по Енисею от Красноярска». Писатель воскрешает страницы истории сибирского крестьянства, напоминает о живых нравственных уроках нашего прошлого.

---

А потом приступили к найму Ивана Иннокентиевича. И тут поначалу все шло очень хорошо. Зачитали бумагу от крестьянского начальника о том, что он горячо рекомендует волостному сходу Ивана Иннокентиевича как опытного, благонадежного и исполнительного волостного писаря и что он, крестьянский начальник, надеется, что волостной сход окажет полное доверие Ивану Иннокентиевичу и пригласит его на работу на следующий год.

В добавление к этому старшина передал устное приказание крестьянского начальника волостному сходу непременно подрядить Ивана Иннокентиевича писарем на следующий год.

Пока читали эту бумагу да старшина обсказывал свой разговор с крестьянским начальником, на сходе начался глухой шум, послышались крики: «Лодырь!», «Дармоед!», «Народом гнушается!» и все такое. Потом выскочил вперед витебский гласник Бижан и начал кричать, что такого писаря волости не надо, что это писарь, которого надо ждать целый день для минутного разговора, что он не хочет как следует выслушать простого человека и заставляет старшину ни за что сажать мужиков в каталажку. За Бижаном на Ивана Иннокентиевича набросились витебские и александровские гласники. За витебскими и александровскими комские, потом анашенские и улазские. И так, один за одним, почти все сельские общества. Из наших кульчекских гласников больше всех, говорят, кричал Рассказчиков.

Старшина пробовал было унять этот шум и завел речь о том, что крестьянский начальник приказал нанять Ивана Иннокентиевича, что другого писаря ему в Коме не надо и все такое. Но тут на сходе опять поднялся шум и крик. И так несколько раз. Начнет старшина что-то говорить в защиту Ивана Иннокентиевича, вразумлять и уговаривать сход, его слова покрываются общим шумом и недовольным криком гласников.

Пока велся этот спор между старшиной и волостным сходом, Иван Иннокентиевич прошел в свою комнату, вынул из стола какой-то сверток и пачку бумаг и все это спрягал в свою сумку. А потом попросил заседателя Болина передать старшине, что он совсем уходит со схода.

Увидев это, старшина окончательно перетрусил и бросился вслед за Иваном Иннокентиевичем узнать, что ему теперь делать.

Иван Иннокентиевич посоветовал старшине распустить сход до завтра и немедленно вызвать Ивана Фомича, чтобы он — Иван Иннокентиевич — мог передать ему — Ивану Фомичу — все волостное делопроизводство. Самому старшине Иван Иннокентиевич посоветовал немедленно ехать в Новоселову к крестьянскому начальнику с донесением, что волостной сход в Коме начал бунтовать и все хочет делать по-своему.

Тут старшина распустил гласников, а сам, вместе с урядником, поехал в Новоселову.

И вот теперь гласники думали, что им завтра делать на сходе. Старшина наверняка опять начнет навязывать им в писаря Евтихиева. И опять начнет запугивать их начальством. Как быть? Что делать? Идти на попятную перед начальством или все-таки требовать себе другого писаря?.. Одни склонялись к тому, что они с Евтихиевым поступили правильно и что волостной сход имеет законное право выбирать себе своего волостного писаря, а не нанимать его по указке начальства. А те, которые были потрусливее, те опасались, как бы с этим делом чего не вышло. Вступать в контры с начальством не стоит. Оно не мытьем, так катаньем своего добьется и мужика все равно доконает.

На другой день сход с утра приступил к работе. После встречи с крестьянским начальником старшина чувствовал себя увереннее. Рядом с ним за зеленым столиком сидел теперь Иван Фомич. Ночью он принял все волостные дела от Ивана Иннокентиевича и вместо него повел сход дальше.

Вопреки общему ожиданию старшина не настаивал теперь на найме Ивана Иннокентиевича на новый срок и сообщил, что крестьянский начальник не возражает против приглашения на эту должность другого человека. И тут сход без шума, без гама подрядил на это место Павла Михайловича. А Иван Фомич по требованию старшины сразу же написал об этом срочное донесение крестьянскому начальнику.

На третий день поздно вечером волостной сход закончил работу. А на следующий день от крестьянского начальника нарочным поступило уведомление о том, что он приговор комского волостного схода в части приглашения Павла Михайловича на должность волостного писаря не утверждает и направляет в Комское волостное правление на эту работу какого-то Ананьева. Этот Ананьев должен работать волостным писарем на тех же условиях и на том же окладе, как и Евтихиев.

В тот же день Ананьев приехал в Кому и остановился на земской квартире. В волость он пока не показывался. Ждал, пока Иван Фомич не завершит всю работу с волостным сходом, то есть пока не составит приговор схода, не оформит его подписями гласников и не вручит старостам окладные листы на государственную подать, губернский земский сбор и волостной сбор.

А Иван Иннокентиевич как-то незаметно уехал, можно сказать, скрылся из Комы. Никто его не провожал, никто с ним не прощался, и никто не жалел об его отъезде. Говорят, он поехал из Комы волостным писарем в Балахтинское волостное правление.

А через несколько дней в волостное правление явился Ананьев и занял место в комнате Ивана Иннокентиевича.

Это был плешивый, бритый, невысокого роста старичонка с седыми моржовыми усами. Одет он был, как и Иван Иннокентиевич, в темную тройку. Только вместо галстука подвязал шею каким-то шнурком. И говорил он каким-то хриплым, скрипучим голосом.

Не успел этот Ананьев у нас как следует обосноваться, как во всеуслышание заявил, что в нашей волости завелись зловредные люди, которые мутят народ, подбрасывают мужикам потаенные листовки, настраивают их не туда, куда надо, и что неспроста волостной сход не нанял в волостные писаря такого человека, как Иван Иннокентиевич.

Тут же Ананьев оговорился, что все это к нам не относится, что он всем нам доверяет и на нас полагается и что в этих делах его не проведешь, так как он старый обстрелянный воробей и знает, как и кого следует вывести на чистую воду.

А потом он на несколько дней закрылся в своей комнате и все что-то писал. Некоторые мужики пробовали было сунуться к нему по своим делам, но он сразу же вытурил их обратно.

Спустя некоторое время он перестал от нас закрываться. Наоборот, он сидел теперь все время при открытой двери и громко, чтобы мы все слышали, втолковывал старшине и заседателю, что в волости у нас неспокойно и волостному начальству, пока не поздно, надо принимать строгие меры.

Иногда Ананьев выходил к нам в большую комнату и заводил разговор о беспорядках в волости. В общем, по его словам выходило так, что не только отдельные лица, но и вся наша волость находится теперь на подозрении у начальства. Дело складывалось так, что отказ волостного схода взять в волостные писаря Ивана Иннокентиевича вырастал в большое государственное дело и истолковывался начальством как организованное выступление против власти и что за всем этим скрывается злонамеренная работа неблагонадежных людей, которую надо как можно скорее пресечь…

Это, видимо, и было тем важным государственным делом, которым Ананьев занимался по приезде к нам первое время. Не прошло и двух недель со дня появления его в Коме, как к нам в волость приехал из Минусинска какой-то начальник в красивом мундире с погонами, с толстым плетеным шнуром на левом плече. Это был, оказывается, жандармский начальник.

Приехал он как-то незаметно, без шума, без грома, и стал с глазу на глаз беседовать с волостными начальниками, помощниками волостного писаря, с ходоками и даже со сторожами. А один раз он вызвал в судейскую и меня и завел речь насчет Павла Михайловича. Говорил он со мной очень ласково, вроде я приходился ему родным племянником, просил меня ничего не пугаться, говорить только правду и, главное, никому ничего о нашем разговоре не рассказывать.

Дальше он завел со мной разговор о том самом, чем запугивал нас Ананьев: видел ли я у Павла Михайловича запрещенные книги или подметные листки, не давал ли он мне читать их или печатать на гектографе, когда и с кем он вел злонамеренные разговоры.

Я не мог подтвердить все эти наветы на Павла Михайловича.

Переговорив со всеми с глазу на глаз, жандармский начальник так же незаметно уехал к себе в Минусинск. А нам стало ясно, что он приезжал в Кому по доносу Ананьева и что этот Ананьев очень зловредный человек и может в любое время оговорить кого угодно перед начальством.

После отъезда жандармского начальника мы со дня на день ожидали ареста Павла Михайловича, но, к общему удивлению, его никуда не забрали, а только уволили из чернокомских писарей. Видимо, донос Ананьева насчет того, что он кого-то мутит, не подтвердился. Не подтвердился, видать, его донос и о том, что у нас в волости со дня на день можно ожидать какие-то беспорядки.

Несмотря на это, Ананьев продолжал и продолжал сочинять свои государственные бумаги. Всех посетителей, которые приезжали в волость за справками или по почтовым делам, он подробно расспрашивал о том, как мужики настроены у них против войны, как они не хотят платить податей и всячески уклоняются нынче от новой раскладки, как они ругают высшую власть и собираются взяться за начальство и как гласники, которые устроили на волостном сходе бунт против начальства, продолжают ехидничать и подзуживать мужиков, настраивают их не туда, куда надо.