Джеймс Бьюдженталь - Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

• Название: Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии
• Автор: Джеймс Бьюдженталь
• Издательство: Независимая фирма "Класс"
• Жанр: Психология
• Год: 1998
• ISBN: 5-86375-097-9

---

— Вы сейчас убегаете от своих чувств. Они, должно быть, слишком пугают вас, чтобы взглянуть на них прямо.

— Возможно. Хм-м-м. Я знаю, что не хочу чувствовать, как они растут внутри меня, и не знаю, что с ними делать. — Он по­молчал несколько секунд. — Забавно. Не знаю, каким образом, но внезапно я стал думать о том лете, когда мне было семнадцать. — Его голос стал менее напряженным, и я расслабился, хотя и знал, что надвигающаяся гроза еще не прошла. Лоренс продолжал задум­чиво. — Я получил работу консультанта в детском лагере. Это дол­жно было быть замечательное лето. Я ждал его с нетерпением, и потом по какой-то причине не поехал, это было большим разоча­рованием, — закончил он неожиданно слабым и упавшим голосом.

— Что случилось, Ла... Лоренс? — снова я начал называть его уменьшительным именем "Ларри", которое было так неуместно по отношению к этому человеку.

— Я сейчас не помню. Хм-м. Кажется, всегда находились при­чины для того, чтобы все складывалось не так, как я хотел. — Он беспокойно заерзал на кушетке. — Пожалуй, я сяду, хорошо? — Он спустил ноги на пол.

— Почему ты не поехал в лагерь, Ларри? — ну вот, имя вырва­лось; к моему удивлению, он, казалось, не заметил этого. Инту­иция подсказывала мне, что его беспокойство означает желание уйти от чего-то неприятного.

— А, это. Я не знаю, Джим. Это неважно. Так случалось не раз. Я уверен, что предки думали, что у них веские причины. Они всегда были такие рассудительные.

— Вы и сами сейчас довольно рассудительны, но, кажется, не можете ни на чем сосредоточиться. — Я решил оставить вопрос о летнем лагере и уделить внимание внезапному падению его инте­реса.

— Ну да, вероятно. Подождите минуту, позвольте мне просто прислушаться к себе, хорошо? — Он замолчал на минуту, запро­кинул голову и, казалось, отключился. Его поведение напомни­ло мне те месяцы, когда он пытался прийти к внутреннему осоз­нанию, но ограничивался лишь смутными общими фразами о себе. Ларри проделал большой путь, и я был доволен нашей совмест­ной работой.

— Ничего, — сообщил он. — Кажется, что я — чистый лист. Не чувствую ни радости, ни огорчения, ничего абсолютно. Когда я думаю о чем-то, мне вспоминаются только события двадцати— тридцатиминутной давности, например, мой поход в обувную мастерскую или то, что вы назвали меня "Ларри". (Он заметил, я должен был догадаться.) Звучит забавно, меня не называли так много лет.

— Ларри — ты и правда больше похож на Ларри в эти дни — я не понимаю, что происходит, но, думаю, на каком-то уровне ты отгородился от своих чувств. Просто огромный контраст между тем напряжением, которое ты испытывал несколько минут назад, и теперешней опустошенностью.

— Возможно, так, но... — Пауза. — Я не знаю. Просто я чув­ствую себя каким-то запутавшимся и отрешенным. — Он бессоз­нательно поправил рукой подушку. — Я даже не могу точно при­помнить, о чем мы говорили.

— Ты по-прежнему очень рассудителен, но настолько отделен от того, что происходит у тебя внутри, что я не верю, что ты в самом деле открыт для большей эмоциональной вовлеченности.

— Да, возможно. Ну, посмотрим... — Опять молчание. Я мог почувствовать каждый незначительный поворот в нем по направ­лению к большей внутренней открытости.

— Главное, я осознаю: какое-то отдаленное напряжение, как будто приближение грозы на горизонте. Я боюсь ее — так же, как боялся своих страхов. Ну и ну! Я и не знал об этом. Да, это такое же зловещее предчувствие. — Пауза. — Я и правда научился бояться того, что происходит внутри меня, да? Я чувствую, словно что-то однажды появится оттуда и разрушит меня. Сначала страх не­бытия, теперь гнев, который хочет уничтожить все вокруг. Хм-м. Джим, я действительно чувствую, что он растет во мне сейчас, и я вовсе не уверен, что хочу рискнуть дать ему волю.

— Он так силен, что ты не знаешь, сможешь ли ты управлять собой, верно? — Я чувствовал, как легкие изменения в атмосфе­ре, все перемены во внутреннем переживании Ларри. Я наблю­дал легкое напряжение его мышц, когда он более неподвижно сидел на кушетке, и изменение его дыхания, которое стало коро­че и несколько чаще. Возможно, я заметил и другие сигналы. Он снова поправлял наволочку на подушке, тщательно расправляя ее и с особой точностью пригоняя друг к другу уголки.

— Я в смятении. — Звук застрял в горле.

— Очевидно, тебе необходимо это смятение, — настаивал я.

— Возможно. Я не в состоянии сейчас думать особенно ясно.

— Было бы слишком страшно позволить себе узнать правду о том, что происходит внутри тебя.

— Да, я знаю, что близок к панике, страшной панике.

— Ты в смятении, потому что не хочешь испытывать страх.

— Я чувствую, что должен сдерживать его, должен.

— Очень важно каким-то образом сдерживать это чувство.

— Да, думаю, да. — Его голос изменился. Он начал отдалять­ся от ощущения напряжения, к которому подошел так близко. Его руки снова занялись подушкой.

— Теперь ты отступаешь назад и приводишь все в порядок. Со­всем как с подушкой, которую оберегаешь, и следишь, чтобы мебель выглядела аккуратно. — Не знаю, почему я сказал "мебель" именно в тот момент; это могло каким-то образом прийти из бес­сознательного Ларри. Но как бы то ни было, слово проскочило искрой в пороховом погребе.

— К черту мебель! — вскричал Ларри и внезапно запустил по­душкой в противоположную стену с такой силой, что оттуда упа­ла картина. Он вскочил на ноги с перекошенным лицом, из глаз брызнули слезы, а с языка срывались нечленораздельные звуки. — Вечно эта идиотская мебель! К дьяволу! И машина! И газон! К дья­волу все! — Он гневно потрясал руками в воздухе. Затем упал на кушетку и начал яростно колотить по ней кулаками, но она ока­залась мягкой, слишком несерьезным противником.

Я вздрогнул, когда он взорвался, и на мгновение испугался, когда подушка полетела в стену и сбила картину. Однако теперь я испытывал приятное возбуждение. И в то же время у меня остава­лась чисто животная тревога, сдерживаемая готовность к бегству. Тщетность битья по подушке и кушетке раздражала меня, посколь­ку грозила сорвать все, что Ларри сейчас отыгрывал. Импульсив­но я подвинул к нему стул с твердым сиденьем. "Ударь по нему!" — сказал я. Его кулак описал широкую дугу и опустился прямо на сиденье стула. Раздался громкий солидный удар, но я мог предпо­ложить, что досталось не только стулу. Казалось, это понравилось Ларри. Он быстро стал колотить по сиденью обоими кулаками.

— Вечно это "Следи за мебелью, Ларри, мальчик мой. Будь осторожен с деревянными изделиями". Вечно! Вечно! Вечно! — Немного запыхавшись, он остановился и взглянул на меня с ис­крой наслаждения в глазах. — Джим, вы очень привязаны к этому стулу?

— Не особенно, Ларри. Не заботься об этом.

— О, я собираюсь как следует о нем позаботиться.

Он встал, взял стул за спинку, поднял его над головой и с силой стукнул им об пол, тщательно рассчитав угол, чтобы сло­мать задние ножки. Стул затрещал и что-то в нем сломалось, но ножки выдержали. Ларри снова поднял стул и ударил его еще раз с большей силой. На этот раз треск был победным, и когда он поднял стул в третий раз, ножка отвалилась. Еще три восхититель­ных удара потребовалось, чтобы сломать другую ножку. Затем с помощью другой серии ударов были ампутированы передние нож­ки. К этому времени Ларри был поглощен своей задачей с напря­жением и концентрацией истинного труженика.

Я был восхищен вырвавшейся яростью и энергией и тем, как Ларри нашел выход своему гневу. Я еще раз убедился, что, дове­ряя чувственному осознанию человека, я должен быть полностью открыт ему. Если я могу довериться ему, он выберет свой собствен­ный — подходящий и эффективный — маршрут. Гнев Ларри дол­жен был выйти наружу. Когда я продемонстрировал, что пони­маю, как он разгневан, и верю в его способность управлять своими эмоциями, он нашел способ — пусть и насильственный — позво­лить своей страсти проявиться. Потеря стула — ерунда по сравне­нию с потерянными годами жизни Ларри.

Теперь он педантично наносил по стулу мощные удары ногами, чтобы сломать спинку стула, разорвать сиденье и разломать его на мелкие кусочки. Он испытывал титаническое напряжение, при этом приносящее ему огромное внутреннее удовлетворение. Отры­вая пластиковую обивку от спинки с сочным богатым звуком, он взглянул на меня:

— Знаете, почему я не поехал в этот чертов лагерь? — Он ус­мехнулся. В его усмешке было что-то свирепое.

— Почему, Ларри?

— Потому что я сломал диван в гостиной, когда устроил пота­совку с другом, и вынужден был остаться дома и работать все лето, чтобы раздобыть денег на его замену! Чертов диван! — Он рвал и кромсал остатки стула на более мелкие кусочки. — А потом, ког­да я проработал все лето, они не взяли деньги, а сказали мне по­ложить их на мой счет в пользу колледжа! Они и так собирались заменить диван! Черт бы их побрал! — Он почти плакал теперь.

Я ждал. Ларри нашел свой собственный способ проработать старую обиду; я верил, что он продолжит это. Я на минуту спро­сил себя, что думают люди в кабинетах этажом ниже о грохоте и треске, который раздается сверху. Я надеялся, что они не сильно обеспокоены, но эта моя забота была скорее поверхностной, чем глубокой. Возможно, мое скрытое убеждение в своей правоте по­зволяло мне рассматривать собственную работу как более важную, чем их.