Михаил Салтыков-Щедрин - Современная идиллия

• Название: Современная идиллия
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Жанр: Русская классическая проза

---

Так шли мы от Фонарного переулка вплоть до Литейной, и на всем пути будочники делали алебардами "на кра-ул!", как бы приветствуя нас: "Здравствуйте, вступившие на истинный путь!" Придя на квартиру, мы сдали Очищенного с рук на руки дворнику и, приказав сводить его в баню, поспешили с радостными вестями к Ивану Тимофеичу.

Дежурный подчасок сказал нам, что Иван Тимофеич занят в "комиссии", которая в эту минуту заседала у него в кабинете. Но так как мы были люди свои, то не только были немедленно приняты, но даже получили приглашение участвовать в трудах.

Комиссия состояла из трех членов: Ивана Тимофеича (он же презус), письмоводителя Прудентова и брантмейстера Молодкина. Предмет ее занятий заключался в разработке нового устава "о благопристойном обывателей в своей жизни поведении", так как прежние по сему предмету "временные правила" оказывались преисполненными всякого рода неясностями и каламбурами, вследствие чего неблагопристойность возрастала не по дням, а по часам.

- Прекрасно сделали, что зашли; я и то уж думал за вами посылать, приветствовал нас Иван Тимофеич, - вот комиссию на плечи взвалили, презусом назначили... Устав теперича писать нужно, да писатели-то мы, признаться, горевые!

- А можно полюбопытствовать, в чем состоит предмет занятий комиссии?

- Благопристойность вводить хотят. Это конечно... много нынче этого невежества завелось, в особенности на улицах... Одни направо, другие налево, одни - идут, другие - неведомо зачем на месте стоят... Не сообразишь. Ну, и хотят это урегулировать...

- Чтобы, значит, ежели налево идти - так все бы налево шли, а ежели останавливаться, так всем чтобы разом? - выразил Глумов догадку.

- То, да не то. В сущности-то оно, конечно, так, да как ты прямо-то это выскажешь? Нельзя, мой друг, прямо сказать - перед иностранцами нехорошо будет - обстановочку надо придумать. Кругленько эту мысль выразить. Чтобы и ослушник знал, что его по голове не погладят, да и принуждения чтобы заметно не было. Чтобы, значит, без приказов, а так, будто всякий сам от себя благопристойность соблюдает.

- Трудная эта задача. Любопытно, как-то вы справляетесь с нею?

-- Да вот вчера "общие положения" набросали, а сегодня и "улицу" прикончили. Написали довольно, только, признаться, не очень-то нравится мне!

- Помилуйте, Иван Тимофеич, чего лучше! - обиделся Прудентов, который, по-видимому, был душою и воротилой в комиссии.

- Порядку, братец, нет. Мысли хорошие, да в разбивку они. Вот я давеча газету читал, так там все чередом сказано: с одной стороны нельзя не сознаться, с другой - надо признаться, а в то же время не следует упускать из вида... вот это - хорошо!

Иван Тимофеич уныло покачал головой и задумался.

- Да, нет у нас этого... - продолжал он, - пера у нас вольного нет! Уж, кажется, на что знакомый предмет - всю жизнь благопристойностью занимался, а пришлось эту самую благопристойность на бумаге изобразить - шабаш!

- Да вы как к предмету-то приступили? исторический-то обзор, например, сделали? - полюбопытствовал Глумов.

- Какой такой исторический обзор?

- Как же! нельзя без этого. Сперва надобно исторический обзор, какие в древности насчет благопристойного поведения правила были, потом обзор современных иностранных по сему предмету законодательств, потом - свод мнений будочников и подчасков, потом - объяснительная записка, а наконец, уж и "правила" или устав.

- Так вот оно как?

- Непременно. Нынче уж эта мода прошла: присел, да и написал. Нет, нынче на всякую штуку оправдательный документ представь!

- То-то я вижу, как будто не тово... Неведомо будто, с чего мы вдруг эту материю затеяли...

- Позвольте вам доложить, - вступился Прудентов, - что в нашем случае ваша манера едва ли пригодна будет.

-, Но почему же?

- Да возьмем хоша "Современные законодательства". Хорошо как они удобные, а коли ежели начальство стеснение в них встретит...

- Голубчик! так ведь об таких законодательствах можно и не упоминать! Просто: нет, мол, в такой-то стране благопристойности - и дело с концом.

- Нельзя-с; как бы потом не вышло чего: за справку-то ведь мы же отвечаем. Да и вообще скажу: вряд ли иностранная благопристойность для нас обязательным примером служить может. Россия, по обширности своей, и сама другим урок преподать может. И преподает-с.

- Ах, да разве я говорю об этом? Но ведь для вида... поймите вы меня: нужно же вид показать!

- А для вида - и совсем нехорошо выйдет. Помилуйте, какой тут может быть вид! На днях у нас обыватель один с теплых вод вернулся, так сказывал: так там чисто живут, так чисто, что плюнуть боишься: совестно! А у нас разве так возможно? У нас, сударь, доложу вам, на этот счет полный простор должен быть дан!

Возник спор, и я должен сказать правду, что Глумов вскоре вынужден был уступить. Прудентов, целым рядом неопровержимых фактов, доказал, что наша благопристойность так близко граничит с неблагопристойностью, что из этого созидается нечто совершенно своеобразное и нам одним свойственное. А кроме того: заграничная благопристойность имеет характер исключительно внешний (не сквернословь! не буйствуй! и т. п.), тогда как наша благопристойность состоит не столько в наружных проявлениях благоповедения, но в том главнейше, чтобы обыватель памятовал, что жизнь сия есть временная и что сам он - скудельный сосуд. Так, например, плевать у нас можно, а "иметь дерзкий вид" - нельзя; митирологией заниматься - можно, а касаться внутренней политики или рассуждать о происхождении миров - нельзя.

- А ведь он, друзья, правду говорит! - обратился к нам Иван Тимофеич, точно, что у нас благопристойность своя, особливая...

- А еще и на следующее могу указать, - продолжал победоносный Прудентов, - требуется теперича, чтобы мы, между прочим, и правила благопристойного поведения в собственных квартирах начертали - где, спрошу вас, в каких странах вы соответствующие по сему предмету указания найдете? А у нас - без этого нельзя.

- Правда! - торжественно подтвердил Иван Тимофеич.

- Правда! - откликнулись и мы.

- Иностранец - он наглый! - развивал свою мысль Прудентов, - он забрался к себе в квартиру и думает, что в неприступную крепость засел. А почему, позвольте спросить? - а потому, сударь, что начальство у них против нашего много к службе равнодушнее: само ни во что не входит и им повадку дает!

- Правда! - подтвердил Иван Тимофеич.

- Правда! - откликнулись мы.

- Уж так они там набалованы, так набалованы - совсем даже как оглашенные! - присовокупил Иван Тимофеич, - и к нам-то приедут - сколько времени, сколько труда нужно, чтоб их вразумить! Есть у меня в районе француз-перчаточник, только на днях я ему и говорю: "смотри, Альфонс Иваныч, я к тебе с визитом собираюсь!" - "В магазин?" - спрашивает. "Нет, говорю, не в магазин, а туда, в заднюю каморку к тебе хочу взглянуть, как ты там, каково поживаешь, каково прижимаешь... републик и все такое"... Так он, можете себе представить, даже на меня глаза вытаращил: "не может это быть!" - говорит. Вот это какой закоснелый народ!

- И вы... да неужто же вы так и оставили это? - возмутились мы с Глумовым до глубины души.

- Что ж... я?! повертелся-повертелся - вздохнул и пошел в овошенную... там уж свою обязанность выполнил... Ах, друзья, друзья! наше ведь положение... очень даже щекотливое у нас насчет этих иностранцев положение! Разумеется, предостерег-таки я его: "Смотри, говорю, однако, Альфонс Иваныч, мурлыкай свою републик, только ежели, паче чаяния, со двора или с улицы услышу... оборони бог!"

- Что ж он?

- Смеется - что с ним поделаешь!

- Однако ж, какую власть взяли!

- Вольница - одно слово.

- Так вот по этому образцу и извольте судить, каких примеров нам следует ожидать, - вновь повел речь Прудентов, - теперича в нашем районе этого торгующего народа - на каждом шагу, так ежели всякий понятие это будет иметь да глаза таращить станет - как тут поступать? А с нас, между прочим, спрашивают!

- Чтобы нигде, ни-ни... упаси бог!

- Нам нужно, чтоб он, яко обыватель, во всякое время всю свою обстановку предоставил, а он вместо того: "Не может это быть!"

- Правда! - подтвердил Иван Тимофеич.

- Правда! - откликнулись мы.

Точно так же не выгорел и вопрос об исторической благопристойности, хотя Глумов и энергически отстаивал его.

- Позвольте вам доложить, - возразил Прудентов, - зачем нам история? Где, в каких историях мы полезных для себя указаний искать будем? Ежели теперича взять римскую или греческую историю, так у нас ключ от тогдашней благопристойности потерян, и подлинно ли была там благопристойность - ничего мы этого не знаем. Судя же по тому, что в учебниках об тогдашних временах повествуется, так все эти греки да римляне больше безначалием, нежели благопристойностью занимались.

- А у нас этого нельзя! да-с, нельзя-с! - подтвердил Иван Тимофеич и при этом взглянул на нас так внушительно, что я, признаться, даже попенял на Глумова, зачем он эту материю шевельнул.