Андре Агасси - ОТКРОВЕННО. Автобиография

• Название: ОТКРОВЕННО. Автобиография
• Автор: Андре Агасси
• Издательство: Юнайтед Пресс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904522-45-2

А. Агасси.

"ОТКРОВЕННО. Автобиография."

---

Меня никогда не волновал составляемый компьютером рейтинг, равно как и число выигранных наград. Больше всего Шлемов у Роя Эмерсона: двенадцать. И все равно никто не ставит его выше Рода Лэйвера. Никто. Спортсмены, эксперты и историки тенниса, мнению которых я доверяю, - все считают Лэйвера лучшим, королем тенниса за четыре выигранных Больших шлема. Более того, он сделал это дважды. Правда, в те времена игрокам приходилось играть лишь на двух покрытиях - на траве и глине. И все же это величайшее достижение. Непревзойденно.

Я думаю о великих игроках прошлого, о том, как они пытались догнать Лэйвера, как мечтали выиграть все четыре Шлема. Каждый из них пропускал те или иные турниры, потому что количество их не интересовало. Им нужна была возможность участвовать в каждом из четырех главных турниров. Они боялись не быть причисленными к сонму великих, если один или два главных теннисных трофея сумеют ускользнуть.

Чем чаще я думаю об идее выиграть все четыре Шлема, тем больше она мне нравится. Вдруг, совершенно неожиданно, осознаю: вот то, о чем я давно мечтал. Раньше я отмахивался от этого желания, поскольку оно казалось невыполнимым - особенно после двух подряд поражений в финале Открытого чемпионата Франции. Кроме того, я позволил спортивной прессе и болельщикам сбить себя с пути: это они, не понимая сути, подсчитывают число выигранных игроком турниров Большого шлема и используют эту бессмысленную цифру для оценки его достижений. Выиграть все четыре - все равно что получить чашу Святого Грааля. И вот в 1995 году в Палермо я решил бросить все силы на то, чтобы добыть Грааль.

Брук тем временем решительно гонится за собственным Граалем. Она имеет успех на Бродвее, но ей хочется большего. Гораздо большего. Ее стремление к успеху - словно голод, который ничем не утолить. Она хочет новых ярких ролей. Но с предложениями пока негусто, и я пытаюсь ей помочь. Объясняю, что публика по-настоящему еще не знает ее, а лишь думает, что знает. С подобной проблемой мне тоже приходилось сталкиваться. Кое-кто считает ее моделью, другие - актрисой. Брук необходимо доработать свой имидж. Я прошу Перри подумать над тем, как можно поспособствовать карьере Брук. Довольно скоро у него появляется готовый план действий. Перри уверен: будущее Брук связано с телевидением. Что ей нужно, так это сняться в хорошем сериале. Вскоре Брук уже вовсю занята прочтением сценарртев и поиском проектов, в которых могла бы блеснуть.

Перед началом Открытого чемпионата Франции 1995 года мы с Брук отправляемся на несколько дней на Фишер-Айленд. Нам обоим нужно отдохнуть и отоспаться. Увы, у меня не выходит ни первое, ни второе.

Я не могу отделаться от мыслей о Париже. По ночам лежу в постели, натянутый, как струна, мысленно рисуя на потолке схемы грядущих матчей.

В самолете, уносящем нас в Париж, продолжаю упорно думать о предстоящем турнире, несмотря на присутствие Брук. Сейчас у нее нет работы, так что она смогла полететь со мной.

- Наше первое путешествие в Париж, - Брук нежно целует меня.

- Да, - отвечаю я, погладив ее по руке.

Как объяснить ей, что мы летим совсем не в увеселительное путешествие? Что оно не имеет никакого отношения к нашим чувствам?

Мы останавливаемся в отеле Raphael неподалеку от Триумфальной арки. Брук приходит в восторг от старого скрипучего лифта с металлической дверью, которую приходится закрывать вручную. Мне нравится маленький бар в холле, где на столиках стоят зажженные свечи. Номера тоже небольшие, к тому же ни в одном нет телевизора, это приводит Брэда прямо-таки в ужас. Через несколько минут он уже переезжает из этого отеля в другой, более современный.

Брук говорит по-французски, так что с ней я получаю шанс лучше узнать Париж. Мне нравится бродить по городу без страха заблудиться: ведь Брук, если нужно, будет моей переводчицей. Я рассказываю ей о нашем с Фили первом визите в Париж, о Лувре и картине, так поразившей нас обоих. Она, заинтригованная, просит как можно скорее показать ей это полотно.

- В другой раз, - обещаю я.

Мы едим в модных ресторанах, гуляем по дальним парижским предместьям, куда я ни за что не рискнул бы отправиться в одиночку. Не-которые места кажутся мне очаровательными, но, как правило, эти прогулки оставляют меня безучастным: не хочу мысленно отвлекаться от турнира. Владелец одного из кафе приглашает нас вниз, в старинный винный погреб - пропахший плесенью средневековый склеп, где сложены покрытые пылью винные бутылки. Одну он передает Брук, та вглядывается в этикетку: на ней стоит дата - 1787. Она покачивает бутылку нежно, словно младенца, затем передает мне, пораженная.

- Я этого не понимаю, - шепчу я. - Бутылка. Пыльная. И что?

Она смотрит на меня раздраженно, будто хочет разбить ее о мою голову.

Этим же вечером мы с ней гуляем по набережной Сены. Сегодня ее тридцатый день рождения. Мы останавливаемся у каменных ступеней, ведущих к воде. Здесь я дарю ей свой подарок - бриллиантовый браслет с теннисными мотивами. Брук смеется, когда я надеваю его ей на запястье и пытаюсь застегнуть, возясь с застежкой. Мы восторгаемся тем, как играет лунный свет в его гранях. И тут за спиной Брук появляется шатающаяся фигура: нетрезвый француз прямо со ступеней неподалеку от нас пускает в воду мощную, упругую струю мочи. Обычно я не верю в предзнаменования, но эта картина кажется мне предвещающей недоброе. Увы, пока я не знаю, относится ли оно к чемпионату или к моим отношениям с Брук.

Наконец, начинается турнир. Я выигрываю первые четыре матча, не потеряв ни одного сета. Журналисты и комментаторы видят, что моя манера игры изменилась. Я стал сильнее, больше концентрируюсь на игре. Но отчетливее всего это видят другие игроки. Я всегда замечал, с каким молчаливым пиететом относятся теннисисты к сильнейшему среди них, как они бессловесно выделяют в своей среде того, кто, вероятнее всего, станет победителем. Именно так, впервые в карьере, здесь относятся ко мне. Я чувствую, как смотрят на меня в раздевалке. Изучают каждый мой шаг, малейшее движение, даже то, как укладываю вещи в спортивную сумку. Спортсмены поспешно отходят с моего пути, с готовностью уступают стол в раздевалке. Я чувствую, что уважение ко мне выросло на порядок; и хотя стараюсь не принимать это всерьез, невольно испытываю жгучую радость. Приятно, что так относятся ко мне, а не к кому-либо другому.

Брук, однако, не замечает никаких перемен, относится ко мне по- прежнему. Ночью я сижу в номере, глядя в окно на город и чувствуя себя одиноким орлом на скале. А Брук продолжает болтать о «Бриолине», о Париже, о том, что такой-то сказал про то-то и то-то. Она не представляет всего объема работы, проделанного мной в зале у Джила, не понимает, скольких испытаний и жертв, какого уровня концентрации потребовала моя нынешняя уверенность в себе - и в достижимости поставленной грандиозной цели. Она даже не пытается понять. Ей гораздо интереснее, куда мы пойдем ужинать в следующий раз, в какой винный погреб заглянем. Она считает само собой разумеющейся мою будущую победу; хочет, чтобы я разделался со своими делами поскорее и мы наконец-то смогли как следует развлечься. С ее стороны это даже не эгоизм - лишь ошибочное убеждение, что победа естественна, а поражение - ненормально.

В четвертьфинале я встречаюсь с россиянином Кафельниковым, сравнившим меня когда-то с Иисусом. Я ухмыляюсь, глядя на него через сетку: парень, Иисус собирается выпороть тебя автомобильной антенной! Я знаю, что могу победить Кафельникова. Он тоже знает. Все это написано у нас на лицах. Но в начале первого сета, рванувшись за мячом, чувствую, как что-то рвется внутри. Сгибающая мышца бедра. Я стараюсь не обращать на нее внимания, делаю вид, что ничего не случилось, что у меня вообще нет бедра, - и все же оно есть и посылает волны боли вдоль всей ноги.

Я не могу наклоняться. Зову тренера, который дает мне две таблетки аспирина и сообщает, что ничего поделать нельзя. Когда он говорит это, глаза у него становятся размером с фишки для покера.

Проигрываю первый сет. Затем второй. В третьем втягиваю соперника в долгий обмен ударами. Я веду 4-1, публика подбадривает меня криками: «Вперед, Агасси!» Но с каждой минутой я двигаюсь все хуже. Кафельников выигрывает третий сет на тай-брейке. Я чувствую, как слабеют колени. Еще одна русская трагедия. Прощай, Грааль! Ухожу с корта, даже не собрав ракетки.

На самом деле проверкой моих сил должен был стать отнюдь не матч с Кафельниковым. Напротив меня должен был стоять Мустер, любитель потрепать волосы, непревзойденный мастер грунтовых кортов. Конечно, даже если бы я победил Кафельникова, вполне возможно, мне пришлось бы играть против Мустера, хромая на одну ногу. Однако я пообещал никогда не проигрывать Мустеру и собирался сдержать слово. Я уверен: у меня были шансы. Более того: кто бы ни стоял по другую сторону сетки, я мог бы дать ему грандиозный бой. Поэтому, покидая Париж, чувствую себя обманутым. Это был мой последний шанс. Никогда больше я не прилечу в Париж столь сильным и юным. Никогда мое появление не вызовет благоговейный страх в раздевалке.