Сергей Аман - В садах судьбы

• Название: В садах судьбы
• Автор: Сергей Аман
• Издательство: Издательство "Пробел"
• Жанр: Поэзия
• Год: 1998
• ISBN: 5-89346-009-Х

Это первая книга поэта и барда Сергея Амана. В ней собраны стихи и тексты песен, написанные за последние двадцать лет. Фазиль Искандер, рекомендуя его в Союз писателей, отметил сложность его творческой судьбы. Раньше его читали только друзья и профессионалы-литераторы.

Сегодня поэтический сборник выходит на суд читающей публики.

---

Сергей АМАН В САДАХ СУДЬБЫ СТИХИ И ТЕКСТЫ ПЕСЕН

Издательство "ПРОБЕЛ"

МОСКВА 1998

Хуммедов Сергей Аманович

(Сергей Аман как член Союза писателей Москвы)

О Сергее Амане можно прочитать в предисловиях к его книгам: 

"В садах судьбы", 

"Сирень под пеплом"

Контакты:

e-mail: [email protected]

мобильник:: [phone]

Персональный сайт:

http://sergeiaman.narod.ru/

Иллюстрации Валерия Валюса.

Copyright (c) 1998 Ьу Сергей АМАН

Александр АРОНОВ

САДЫ СААДИ

Сергей АМАН создал очень своеобразную книгу. В ней не "проза становится в позу и говорит: я стихи, а стихи отвечают: "хи-хи" (Семен Кирсанов), а с точностью до наоборот: стихи скромно пишутся в подбор и прикидываются прозой: "Я выпил эту жизнь от краешка до дна. И вот уже с вершин та пропасть мне видна, куда течет песок от онемевших ног, где времечко поет, заказывая срок". Предоставляю вам судить стихи это или не стихи, но то, что это поэзия — не подлежит никакому сомнению. Меня было кольнул уменьшительно-ласкательный суффикс в суровом слове "время" — но тут же я понял, что это никакой не подхалимаж — а едва-едва прикрытая дрожь мужественного человека.

А по поводу избранного псевдонима Сергей тоже высказался:

За столом под водочку с закуской 

русский я, я безусловно русский.

А когда я крупно отоварен, 

значит, я еврей или татарин.

Лишь одно во мне без перемен: 

в чем-то где-то я порой туркмен

АМАНУ дается самое трудное — лирика, причем не простая лирика, а лаконичная. Порою кажется, что она лишена не только лишних слов — но и самого необходимого минимума. Приведем один заведомо недлинный пример:

Расставание

Отныне обречен 

дверь отпирать ключом, 

валиться на кровать 

и думать ни о чем.

Сергей обошелся даже без местоимений: никакого "я", никакой "ты". Одна опустевшая комната. (На квартиру это не похоже). Неудивительно и даже естественно, что поэт отдает предпочтение ночной работе — над дневной. (Причем, не именует ни ту, ни другую творчеством):

Стихи ночные не чета дневным, 

им не накинуть никакой одежды. 

Они голы, как черные стволы, 

где ни листвы, ни веры, ни надежды.

Но я вдруг почувствовал, что по вине рецензента портрет поэта становится начертанным сплошными черными красками. Это — меа шела (моя вина) — и я (как принято говорить в лучших кругах современных интеллектуалов) дико извиняюсь. Тем более, что меня не составляет никакого труда опровергнуть. Достаточно привести тот же коротенький пример:

Летнее пробуждение

Ах, соня, проснись и застынь у оконца, 

увидев сквозь серых ресниц волоконца, 

как в синьке небесной полощется солнце...

А вот Андрея Вознесенского поразили, как он их называет, богоборческие строки:

Снова вечер. Шалый свист за окном 

поминает, что я с чёртом знаком. 

Бог с ним, с чёртом, я не в детском кино: 

Бог, он с Чёртом всё равно заодно.

Я бы должен был по-настоящему описать подробно всю книгу. Отметить портреты (особенно удачный Арсения Тарковского) и так далее. Но я опасаюсь только одного: что же тогда останется читателю? Нельзя пересказывать строку за строкой. Это — как у детектива. Нельзя давать разгадку раньше прочтения. Читатель сам имеет возможность погрузиться в глубину книги "В садах судьбы". И пусть он вынесет из глубины свое собственное впечатление.

Сергей АМАН ОТ АВТОРА

Чтобы заметить, что в слове "автобиография" три источника и три составные части писательского ремесла, надо родиться философом и поэтом. И я сделал это в феврале 1957 года. Я родился. Произошло это в семье рабочего и интеллигентки. То бишь мой отец был шофёром, а мать — скромной сельской (труженицей) учительницей, а к моменту поступления моего в учение — школьным библиотекарем. Так что детские годы мои прошли в библиотеке под неусыпным надзором классиков русской, зарубежной и отчасти советской литературы. Мне с ними было нескучно.

Происходило всё это в далёкой и жаркой Средней Азии, где классики за неимением более или менее цивилизованной среды очень ценились. К их слову прислушивались. Все классики советского периода советовали прежде чем писать, набраться жизненного опыта. И после восьмого класса я поступил в местное железнодорожное училище. Принимали туда без экзаменов и поэтому к концу осени там собиралась вся шпана Туркменской Советской Социалистической Республики, а также братского Узбекистана. Так что набраться жизненного опыта мне удалось.

Но до вершин - тюрьмы или колонии, где заканчивали учёбу многие воспитанники этого училища, я не добрался. Более того: на этом фоне я выглядел отличником, комсомольцем и почти красавцем, короче говоря, по окончании училища я был направлен в институт.

Полтора года, проведённых в Ленинграде, оказались следующим этапным временем в моей молодой жизни. Если в училище я набрался жизненного опыта, то в Ленинградском институте инженеров железнодорожного транспорта я набирался опыта художественного. Дело в том, что при этом институте работала театральная студия, которую вёл Владимир Афанасьевич Малыщицкий, основавший позже Молодёжный театр на Фонтанке. Его спектакли приходила смотреть вся интеллигенция северной столицы. Мне же удалось — сам до сих пор не пойму как — попасть в эту труппу. Правда, актёра из меня не получилось, как не получилось и студента-железнодорожника.

Бросив институт, я ушёл служить в армию, или школу жизни, которую уже в те времена советовали проходить заочно. Но и очное обучение в ней после училища меня уже не испугало, а только удручило своей нудностью, Отслужив, я поступил на факультет журналистики МГУ. С тех пор пишу профессионально, но, слава богу, не в журналистике.

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

За столом под водочку с закуской 

русский я, я безусловно русский.

А когда я крупно отоварен,

значит, я еврей или татарин.

Лишь одно во мне без перемен: 

в чем-то где-то я порой туркмен.

СЫН, ВЕРНУВШИЙСЯ ДОМОЙ

ПОДРАЖАНИЕ КЛАССИКАМ

Был я молод — кровь кипела и ходило ходуном нерастраченное тело, а сегодня плешь блином, ног не чую, руки слабы, возле некому помочь, ни ребёнка нет, ни бабы. Ночь! По ночной бреду дороге, справа — крест и слева — крест. Выносите меня, ноги, из проклятых этих мест... Шаг неровен. У могилок не видать во тьме ни зги. Только жизнь сосут из жилок неживые огоньки. Чу, летит быстра и хватка нечисть, крыльями шурша. Да чего ж ты лезешь в пятки, моя вечная душа?! Налетели, рвутся к шее, дотянуть бы до зари, защищаюсь, как умею, а они, нетопыри, как ворьё по телу рыщут, в уши свищут, в рёбра бьют, их кровавые губищи так и ищут, так и ищут... Весь я тут! Вот они вонзают разом свои острые носы — и зашёл мой ум за разум, рвут живое мясо, псы!.. Вдруг заминка, я поднялся, а они как заорут:"Да на кой ты нам попался? Ах, мошенник, ах ты плут! Ты же пуст, хоть ясен ликом, значит, всё отдал любви?.." — и пропали твари с криком:"Живи-и!"

***

Дорога к моей женщине проходит вдоль железнодорожного пути. Затем надо идти широким полем. На полпути меж рельсами и полем лежит пустырь. И стынет неба ширь...

Здесь по колено был фундамент. Под ногами под белым снегом плотен чёрный цвет. Как след. И меркнет белый свет...

На уровне моих коленей мелькают ноги чьих-то теней. Босые ноги, нагие тени. Жена чужая меня не видит, а видит мужа. Чтоб не столкнуться, иду сторонкой. Я здесь не нужен. Скрипят кровати или снежинки под ботинком? Вот что-то взвыло, тираня уши. Метель? Пластинка? Летит мелодия шальная, меня пугая. А люди-тени её не слышат и засыпают. И засыпает снег бескрылый всё, что остыло. И дом стоит без стен, без крыши, и всё равно ему, что слышит прохожий. Он не этим дышит...

Миную взгорок. И через мгновенье, сейчас, вот-вот мне распахнётся поле. И я войду в него, как в жизнь иную...

Я к женщине войду — и поцелую.

***

Разбудите меня рано, 

чтобы, ёжась после сна, 

я увидел, как туманы