Нинель Максименко - Новые земли Александра Кубова

• Название: Новые земли Александра Кубова
• Автор: Нинель Максименко
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1978

В книге рассказывается о суровом и трудном послевоенном детстве мальчика — Саши Кубова.

Случай столкнул его с археологами, и Саша всерьёз и навсегда влюбляется в эту науку, помогающую раскрывать великие тайны прошлого Земли.

---

— Ну хоть того, с бородой.

— Александра Григорьевича? А ты кто?

— А я здесь живу.

— Ах, так это ты пифос нашёл? А они все там, в овраге. Копают твой пифос.

Я помчался по оврагу. Что же это он, в самом деле, слово не держит! Но, оказывается, они ещё не начинали копать этот самый пифос. Они только сделали вокруг площадку, чтоб удобно было стоять, и по бокам горшка землю отковыряли, так что теперь стало видно, какой величины этот горшок, — пожалуй, не меньше меня ростом будет. Рыжий бородач увидел меня и подошёл ко мне.

— Вот, рекомендую, — сказал он своим всем. — Как, коллега, тебя звать, мы забыли познакомиться?

— Александр Кубов.

— Вот, знакомьтесь — Александр Кубов, тёзка мой, значит. А я Александр Григорьевич.

Я достал немецкую финку в футляре, которую я ещё утром потихоньку от Були утянул.

— А вот такой инструмент годится?

Он даже ахнул.

— Ну и ну! А у тебя есть разрешение на ношение холодного оружия?

— Это немецкая. Я в подвале нашёл, когда мы ещё в городе жили.

— Ах, нашёл! Я смотрю, ты действительно профессиональный кладоискатель. У тебя действительно глаз… Как ты говорил? — И он обратился к своим: — А вы знаете, коллеги, что за человек такой Александр Кубов? У него ведь глаз, как это… Он видит сквозь землю и может всё что угодно найти.

Я уже понял, что он вроде говорит серьёзно, а сам шутит.

Александр Григорьевич что-то объяснял и показывал своим, а потом спрашивает меня:

— Тёзка, ты умеешь рисовать?

— Ничуточки.

— Да и мне не надо, чтоб ты замки сказочные рисовал. Вот, — и он протянул мне лист бумаги и карандаш, — попробуй нарисуй свою бухту, как расположен в ней посёлок, как овраг идёт и где мы находимся.

— План нужен? Так бы и сказали…

Я столько раз представлял в уме нашу бухту, и где у генуэзцев мог быть причал, и где их посёлок, что с закрытыми глазами мог бы нарисовать план.

Так я начал работать с археологами, и до конца дня я их всех уже хорошо знал и знал, что сейчас они приехали делать только пробный раскоп, чтоб узнать, стоит ли вообще здесь копать. А потом, если им утвердят экспедицию в Москве (а это попросту значит, если дадут деньги), тогда уже будут брать на работу много народу и тогда начнут настоящие раскопки.

Узнал я и то, что Александру Григорьевичу всё про меня известно, и когда я спросил, откуда он знает, он серьёзно ответил:

— А у меня глаз насквозный, почти что как у тебя.

Потом мы стали раскапывать этот самый, как они говорят, пифос, а вернее будет сказать, они копали, а я стоял рядом в ужасном нетерпении. Мне жутко хотелось посмотреть, что же там внутри.

А Александр Григорьевич мне и говорит:

— Тёзка, ты хоть знаешь, что такое пифос и для чего эта штука? Это просто бочка, обыкновенная житейская бочка, в них люди держали зерно или ещё чего-нибудь. Вот в такой бочке сидел Диоген, а если бы галлы изобрели раньше деревянную бочку, то резонанс был бы уже не тот, и тогда уже Диоген не стал бы тренировать в бочке свой ораторский талант.

— Обыкновенная бочка! Да стоило из-за обыкновенной бочки огород городить…

— А ты погоди, тёзка, не спеши. Иногда самая простая бочка интереснее нам, чем если б она была из чистого золота. Что ещё в этой бочке будет да вокруг этой бочки будет. Увидим, увидим…

И вот раскопали, наконец, эту самую бочку, этот мой слоновий горшочек. И с такой осторожностью из оврага его поднимали, как будто он и правда золотой или бриллиантовый.

Александр Григорьевич сдвинул глиняную крышку и заглянул внутрь. Хорошо ему! Ему хоть и в трубу печную на крыше ничего не стоит заглянуть.

— Ага, — сказал он, довольно потирая свои ручищи, — что-то там есть!

И как он только это сказал, я так прямо застыл на месте — то в жар меня бросает, то в холод. Ну, думаю, вот сейчас такое что-нибудь будет, такое…

И тут Гера с Витей наклонили этот самый пифос, и Александр Григорьевич своими длинными ручищами стал извлекать оттуда сначала ремни какие-то кожаные (они сказали, что это сбруя конская), потом топор какой-то, ещё там всякий хлам. А я всё ждал и ждал. Ну что, что там, на дне, должен же быть настоящий клад! Неужели только этот хлам и будет? Да, ей-богу, я в городе и то лучше клад нашёл. Я даже плюнул с досады.

— Ну, — говорю, — знал бы я заранее, что здесь такое барахло, которое только на помойку выкинуть…

— На помойку, говоришь? — прорычал Александр Григорьевич. — Нет, видно, мал ты ещё, чтоб стать археологом, тебе ещё в салочки-выручалочки гонять. «На помойку»! А ты знаешь, помойка для археолога как раз и есть самое интересное. А ты говоришь — барахло.

Здорово мне досталось. Хорошо ещё, что Александр Григорьевич любителем меня не обозвал. Вот что значат такие на первый взгляд пустяковые вещи! Для них для всех — теперь-то стало мне понятно — этот самый пифос и то, что там было, вроде как знак был, что, мол, здесь ищите, вроде как игра «горячо-холодно», а я, как попугай, болтал о кладе, ничего не понимая.

На следующий день, я помню, Джоанна пришла какая-то особенная. Я тут же усёк, что дело нечисто, и стал её тормошить, в чём дело. Она туда-сюда, но меня-то не купишь на ржавую железку.

— Давай, — говорю, — выкладывай.

Ну, а она мне:

— Знаешь, оказывается, ты очень талантливый археолог, у тебя, — говорит, — дар особый.

А я говорю:

— С чего ты вдруг взяла, что я талантливый?

Ну Джоанна завела бодягу:

— Вот книжки прочитала и поняла, что ты талантливый.

А я говорю:

— Нечего хитрить, и если мы друзья, давай выкладывай всё начистоту.

Ну она и призналась, что рассказала Пал Палычу про слоновий горшочек, а он почему-то удивился совсем не тому, что я нашёл этот горшок, а просто-напросто тому, что я догадался пробежаться по стенке оврага. И он сказал чего-то там насчёт естественно разрезанного «культурного слоя». Ну это он, по-моему, загнул, хотя мне и приятно, что Пал Палыч считает меня талантливым. Но если бы Пал Палыч знал, что эта мысль пришла ко мне ну совсем дуриком: я тогда даже ни одной ещё книжки не прочитал про археологию, просто думал, как здесь жили генуэзцы и куда всё это подевалось? Если бы Пал Палыч знал всё это, а тем более, если б он знал, что в горшке ничего особенного не оказалось, он бы, конечно, не стал говорить, что я талантливый. И хоть мне не очень-то приятно было разочаровывать Джоанну, но я всё-таки ей сказал:

— А знаешь, на самом-то деле всё ерунда оказалось, ничего в этом слоновьем горшочке стоящего не было: не то что там золотого гребня или фигурок, а вообще гниль какая-то. Так что никакой я не талантливый.

— Как это? Откуда ты знаешь?

— А вот так и знаю. Всё уже раскопано, всё уже известно. А вот ты скажи лучше, зачем ты без спросу нашу тайну выдала?

А Джоанна как будто и не понимает.

— Выдала? — говорит. — Кому же это я её выдала?

— Как это кому? А Пал Палычу?

— Ну, Санька, ты уж совсем того, рехнулся. Это же Пал Палыч! Да ты сам знаешь, какой он мировой, да он никому ни за что не скажет.

— Ещё не хватало, чтобы он говорил! Да разве в этом дело? Всё равно вон археологи всё узнали, но ты не должна была говорить. Я-то не говорил, они сами узнали! А ты растрезвонила.

— Да ну тебя, Санька, ты тронутый, ей-богу! Ну ты же сам говорил, что Пал Палыч совсем другой, чем все учителя, с ним так интересно.

— Ах так, ну и иди водись с ним, если с ним интересно, а со мной можешь не водиться, тем более что я совсем даже и не талантливый.

— Нет, Санька, ты определённо того… на почве скарлатины.

На следующий день я должен был идти в школу. Джоанна показала мне уроки, мы вместе с ней делали алгебру. Но мы больше не говорили ни о Пал Палыче, ни о слоновьем горшочке. Мне всё время было не по себе. Что-то сверлило меня внутри, не давало мне покоя, как будто кто-то третий встал между нами.

* * *

Вечером мы с Булей работали на огороде; а если сказать честно, то не работали, а стояли и наслаждались зрелищем. И было у нас тогда с Булей гордости, я думаю, не меньше, чем у суворовских солдат после того, как они перешли Чёртов мост.

Мы стояли, только Буля не могла стоять так просто: она то веточку от помидора отщипнёт, то плетение огуречное поправит. И так мы стояли и млели, а Буля меня и спрашивает:

— А помнишь, тёзка, как тебе хотелось чего-нибудь вкусненького, а я тебе сказала: вырастет — тогда и будет вкусненькое. Ведь небось не верил тогда?

Мы оба засмеялись, и я даже не ответил Буле: зачем говорить, когда и так всё понятно!

Потом Буля готовила ужин отцу, а я безнадёжно ломал голову над алгеброй — ведь завтра мне надо было уже идти в школу, когда вдруг мы услышали на нашем пригорочке голос отца и ещё кого-то. Этот «кто-то» оказался дядя Николай. Когда они вошли, сразу было видно, что они такие весёлые и счастливые, как будто случилось что-то невероятное: ну, скажем, как если бы нашли сокровища Флинта.