Рене Кастр - Мирабо: Несвершившаяся судьба

• Название: Мирабо: Несвершившаяся судьба
• Автор: Рене Кастр
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03086-2

Оноре Габриэль Рикети де Мирабо (1749–1791) — один из наиболее ярких деятелей Великой французской революции, блестящий оратор и публицист, бретер и любимец женщин, узник королевских тюрем и защитник монархии. Посмертное открытие его тайных связей с двором Людовика XVI привело к тому, что прах Мирабо вынесли из Пантеона великих людей Франции. Отношение к нему не раз менялось и в последующие годы. Автор данной книги, известный французский историк Рене де Кастр (1908–1987) видит в своем герое не авантюриста, а гения политики, пытавшегося примирить умеренных республиканцев с монархистами и избежать революционных потрясений, войны и террора. «Останься Мирабо жив, история Франции и Европы могла бы пойти другим путем» — этот неожиданный вывод автор книги подкрепляет кропотливым анализом биографии своего героя, его сочинений и мемуарных свидетельств современников.

---

План вовсе не вызвал у «королевского быдла» ожидаемого автором безграничного энтузиазма; только малую толику задуманного попытались осуществить.

Ламарк зачитал записку королеве, а потом передал ей в руки; последние страницы поразили Марию-Антуанетту. К несчастью, Людовик отнесся к делу совершенно иначе. Оторвавшись от «Истории Карла I» Дэвида Юма — своей настольной книги, — он заявил, что «нашел сильно преувеличенной картину опасностей, набросанную Мирабо».

«Он не отдавал себе отчета в положении дел, — печально добавляет Ламарк, — его смирение или, возможно, владевшая им апатия была настолько велика, что даже такое чтение не побудило его принять твердое решение».

Зато человек, инициировавший написание Плана, остался доволен. «Ваша записка превосходна, — тотчас написал Монморен, — и я во всем и полностью с Вами согласен».

Ламарк, хоть и преданный Мирабо, был не столь убежден; он находил План очень сложным и считал, что его осуществление в руках единственно Мирабо; без него всё это — не более чем игра ума.

Впрочем, такое мнение сложилось у Ламарка лишь постфактум, под старость. Напротив, мнение Мерси-Аржанто, которому План передали в Брюсселе, сразу было благоприятным: «План показался мне совершенным в теории, но трудноосуществимым на практике, потому что для этого требуются сотрудники под стать тому, кто определит им задачу».

Свое мнение позволили высказать и Малуэ; примерно через полтора месяца после составления Плана Мирабо передал коллеге записку, в которой говорилось: «Я уже давно разделяю Ваше мнение, и больше, чем Вы думаете; я хочу, наконец, Вам это доказать». И назначил встречу у Монморена. Малуэ пришел; министр достал из шкатулки План; там же лежала расписка короля, сулящая Мирабо 2 миллиона ливров, если тот сдержит свои обещания.

Без труда убежденный, Малуэ был неприятно поражен этим доказательством продажности, которое Монморен, возможно, слишком охотно предъявил.

— Если бы обращение Мирабо произошло только ради денег, я бы не счел возможным поддерживать его популярность, — обронил честный депутат Риома.

— Он не просил того, что мы ему дали, — ответил Малуэ Монморен. — В предполагаемой вами сделке нет ничего подлого и неприглядного.

Услышав такое заявление, Малуэ согласился изучить План в целом. В своих мемуарах он оценил его так: последняя важная попытка воспрепятствовать полному падению монархии.

Изучив План, Малуэ согласился переговорить с Мирабо; тот был изнурен болезнью, лежал с красными глазами и распухшей шеей, вид его был ужасен.

— Если вы видите недостатки в том, что я предлагаю, сделайте лучше, но только поскорее, ибо мы долго не протянем, — сказал ему Мирабо. — Пусть меня подозревают, пусть обвиняют в том, что я продался двору — что за дело! Никто не поверит, что я продал ему свободу моей страны, что я приготовил ей оковы. Вы видели меня среди народа, борющегося против тирании, с ней я и борюсь до сих пор; но законная власть, конституционная монархия, покровительственная власть монарха — я всегда оставлял за собой право и обязанность их защищать.

Стараясь отогнать предубеждения, Малуэ стал уверять Мирабо в своей поддержке; однако, не сумев подавить порыв искренности, добавил:

— Вы лучше любого другого исправите зло, которое причинили.

— Нет, — ответил Мирабо, откинув голову назад, — я не причинял зло намеренно; я был в ярме обстоятельств, в которых оказался помимо воли. Великое зло, которое было совершено, — дело рук всех нас, за исключением преступлений, совершенных отдельными лицами. Вы, умеренные, были недостаточно умеренны, чтобы меня оценить, вы, министры, не сделавшие ни одного верного шага, и вы, глупое Собрание, не понимающее, ни что вы говорите, ни что вы делаете, — вот виновники несчастья!

Эти потрясающие слова, переданные самым честным из депутатов Учредительного собрания, придают особенно волнующее звучание обращению Мирабо к Марии-Антуанетте в предисловии к Плану:

— Я готов пасть к ногам королевы, моля ее не сломать последнего орудия спасения в наших руках.

В этой мольбе, в которой звучит и воспоминание о встрече в Сен-Клу, разумно расслышать искренность монархиста Мирабо. Он хотел спасти королевскую власть и надеялся совершить это в 1791 году.

Глава пятая ОГРОМНАЯ ДОБЫЧА (ЯНВАРЬ-АПРЕЛЬ 1791)

Я уношу в своем сердце траур по монархии, обломки которой достанутся в жертву бунтовщикам.

Последнее политическое высказывание умирающего Мирабо

I

Вот и начался 1791 год. Мирабо доживет лишь до ранней его весны. Этот год он считал решающим; долгожданный зверь наконец-то бежал на ловца. Осуществив свой План, Мирабо стал бы истинным господином Франции.

В тот момент, когда трибун наконец-то готовился осуществить свои политические грезы, возможно, стоит в последний раз окинуть взглядом его личную жизнь.

Бурная деятельность и яростные сражения, которыми приходилось за нее расплачиваться, отнюдь не умерили аппетитов пылкого темперамента.

Вплоть до заключения договора с двором Мирабо страдал от денежных затруднений. Как только долги были уплачены, а в перспективе забрезжило огромное вознаграждение за труды, он использовал месячное содержание лишь для обеспечения кредита. Он лихорадочно наделал новых долгов и за полгода промотал кучу денег, как во времена своей молодости, когда он безрассудно вызолотил замок Мирабо.

В начале 1791 года он купил имение Марэ в Аржантейе, неподалеку от маленького домика, в котором умер Друг людей.

За 140 тысяч ливров он сторговал роскошную библиотеку Бюффона. Как странно переплетаются людские судьбы: стареющий Бюффон чуть было не женился на Софи де Монье, а теперь невестка натуралиста стала любовницей герцога Орлеанского.

Роскошествуя подобным образом, Мирабо был в состоянии уплатить лишь скудный задаток; тем не менее красивые переплеты, предмет гордости автора «Естественной истории», украсили собой особняк Мирабо на Шоссе д’Антен. Этот дом, в котором побывал весь Париж, был убран, «точно будуар молоденькой любовницы», — без всякого снисхождения рассказывает Дюмон.

Несмотря на одолевавшие его заботы, Мирабо нашел время составить каталог своих книг; потом разместил часть из них в столовой. «Эта комната, — сообщает мемуарист Горани, второсортный Казанова, — ничем не напоминала столовую любого другого человека. Из четырех стен этой комнаты одна являла собой богатый и элегантный буфет, отделанный с утонченным вкусом, с античными вазами, наполненными всякими вкусными вещами. Другая стена была книжным шкафом с книгами в великолепных переплетах и редкими изданиями. Еще одна стена была покрыта картинами, изображающими застолья, а четвертая — эстампами на ту же тему».

В этой роскошной обстановке ежедневно устраивались пиры. «Когда стол был накрыт, входили в столовую; перед гостями стояли четырехэтажные сервировочные столики, заставленные бутылками, тарелками, бокалами, сервизами, так что каждый брал, что хотел. Когда первое было съедено, Мирабо звонил, и тогда разговоры прекращались. Трое слуг мгновенно уносили пустые блюда, а трое других заменяли их тем же количеством блюд со вторым и исчезали. То же происходило в конце второй перемены; Мирабо звонил и говорил, чтобы приготовили кофе и ликеры. Затем вставали из-за стола и переходили в другую комнату, где, без единого слуги, пили кофе и ликеры».

Однако эти ужины не всегда проводились в сплошь мужской компании за серьезными политическими разговорами. Госпожа Лежей часто бывала на этих пирах, однако ее быстро заменила актриса из итальянской труппы, более замечательная своим талантом, нежели своей красотой, — мадемуазель Морикелли, последняя пассия Мирабо. К тому моменту книгоиздатель Лежей умер, оставив после себя внушительные долги. Мирабо в шутку повторял, что смерть его издателя обошлась ему в 130 тысяч ливров; возможно, он воспользовался случаем, чтобы избавиться от чересчур требовательной любовницы и предаться многочисленным случайным увлечениям, в которых, благодаря его политической карьере, недостатка не было.

Чтобы не ударить лицом в грязь, трибун велел сдабривать блюда столь сильными приправами, что одна из постоянных посетительниц дома, мемуаристка Арманда Роллан, призналась, что «почти кашляла кровью, когда ужинала у Мирабо». Когда специй оказывалось недостаточно, к ним добавлялись афродизиаки. Один из знакомых Мирабо сказал ему: «Вы, должно быть, саламандра, если можете жить в таком огне и не сгорать».

Секретарь Пелленк благоразумно твердил своему хозяину, чтобы тот поберег себя, напоминая, что он всего лишь человек.

— Вы правы, — отвечал Мирабо, — но с недавнего времени, ибо раньше во мне было больше жизни, чем в десяти мужчинах, которым ее достаточно.