Галина Каган - Окно в другое измерение

• Название: Окно в другое измерение
• Автор: Галина Каган
• Издательство: Центр «Нарния»
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9019-7570-1

У сборника «Окно в другое измерение» три автора. Они разного возраста, у них разные судьбы. Мария Беркович из Санкт-Петербурга, Галина Каган из города Реховот, что в Святой Земле, и Олег Романчук из Львова никогда не видели друг друга. В разное время, в разных городах и странах каждый из них по-своему пережил встречу с «другим измерением» – миром, в котором живут «особенные» люди и их родные, – и поведал о соприкосновении миров.

Книга адресована любящим родителям детей любого возраста, а также психологам, педагогам, социальным работникам и всем неравнодушным людям, которые готовы делать шаги навстречу друг другу.

---

Ладно, я признаюсь, что работаю в разных местах и с разными людьми. А то большинство думает, что только с аутистами. Ну да, с ними я тоже работаю. В Фонде. И на Онеге. Онега — это наш летний лагерь, он очень далеко. Письмо идёт целых две недели.

Ещё я иногда работаю в школе N, детдоме X и на дому.

Но это, по правде говоря, не имеет ни малейшего значения.

Вхожу в комнату.

Ребёнок лежит на полу и рыдает.

Он в бешенстве, ему страшно. Успокаивать и отвлекать бесполезно. Ложусь на пол рядом с ним и начинаю кричать, рыдать и стучать ногами. («Ты не один, я разделяю твои чувства, я такая же, как ты».)

Он на секунду перестаёт рыдать и смотрит на меня. Мельком, искоса.

С остервенением кусает свою руку. Я тоже кусаю руку.

Через десять минут он перестаёт рыдать и начинает жалобно тянуть:

— Мммммммм…

Я тяну вместе с ним.

Выстраиваю простую мелодию:

— Мммм, МММММ… МММ… МММ…

Он смотрит на меня и хватает за волосы.

Я хватаю за волосы его. Не больно.

Он отпускает меня. Берёт мои руки, кладёт к себе на голову.

Я глажу его.

Он отходит на два шага, останавливается и оттягивает пальцами нижнюю губу.

Посматривает на меня. Я повторяю за ним.

Он садится за рояль и играет.

Медленно нажимает на клавиши.

Я отхожу.

Нужно дать ему побыть одному.

Дорогой Лёва!

Вот моё стихотворение:

Когда рассвет едва заметной дрожью
Колеблет ночь и гаснет темнота,
Твоя душа идёт по бездорожью,
Единым хлебом ангельским сыта
Не перейти тропу единорожью,
Не миновать запретные врата.
И ночь еще темней
Дремучего леса из старой сказки.
Ты стоишь перед ней
В пальто и свитере грубой вязки.
Нет ни ночей, ни дней,
А лишь тишина наполняет связки.
Нащупываешь стволы,
Чувствуешь пальцами, как застыли
Ветки. И неизвестно — ты ли
Здесь проторяешь дорогу мглы
Или…
Лучше считай шаги
И не надейся найтись по звуку.
Прикосновенье чужой руки.
Что–то вложили в руку,
Шепотом — «береги».
Голову наклони,
Остановись, напряженно слушай —
Кажется, скрип лыжни,
Кажется, где–то рожок пастуший[3].

Дорогой Лёва!

Хоть бы раз при жизни,
Да не во сне,
По лугам по райским
Погулять бы мне[4].

Что–то я заснуть не могу. Хочется написать тебе об Анне.

Есть люди, за которых мне хочется молиться.

Твоя мама говорит, что у нас каменное сердце. И вот есть люди, которые могут это вылечить.

Первый раз услышала Аннино имя просто так, без отчества.

— Один человек у нас пойдёт к Анне.

Всех учителей в начале практики нам представили по имени и отчеству.

— Маша у нас пойдёт к Анне.

(И все переглянулись.)

Мы ходили по школьным лестницам, и А. С. спрашивала, заглядывая в классы:

— Анну не видели?

Анну никто не видел. Дети её где–то здесь.

Анна мне не понравилась. Выражением лица. Сперва я приняла его за скуку и равнодушие. Только потом нашла верное слово: безнадёжность.

Вся она была какая–то убитая. Безразлично смотрела на меня. Безразлично отвечала на вопросы. В классе сломанные парты. Голые стены. Ни одного цветка.

Меня возмущало, что Анна прямо посреди урока присаживается на парту и напевает. Как она может называть Сашку дураком? И не использует табличек. И работает кое–как! И на всё–то ей наплевать! На класс, на детей, на методику преподавания, на развитие слухового восприятия.

Я сказала:

— Анна — плохой учитель. Я не буду такой, как она.

Три Анниных выражения:

«Дурдом–санаторий “Солнышко”» (это про класс).

«Меньше слов — больше дела» — про мои конспекты уроков.

И — «Урок должен быть как песня».

Постепенно я её поняла. Это был отчаявшийся человек. Человек, опустивший руки.

— Понимаешь, — объясняла она мне, — дали мне класс. Они были совсем никакие. И вот за год я их вытянула до такого уровня, что с ними стало можно работать. Тогда у меня их забрали и дали новых. Те вообще ничего не умели. За месяц я их кое–как привела в чувство. Тогда мне дали Настю с Рустамом. И у меня опустились руки. Если я работаю с классом, я бросаю этих. Работаю с этими — бросаю класс. Раньше я шла в школу как на праздник. Теперь я иду в школу как на каторгу.

Надо сказать, что, даже если исключить Рустама и Настю, Аннин класс — худшие из худших. Тяжелые из самых тяжелых. На нас приходили смотреть.

Анна срывалась, кричала на детей, хватала Рустама за шкирку и кидала под учительский стол.

Но было что–то…

Как Анна подозвала меня к себе во время урока:

— Встань сюда. А теперь посмотри на их глаза. Видишь? С этого момента можешь им ничего не объяснять. Уплыли…

Как она объясняла мне построение уроков. Всегда хвалила. Если я работала плохо, говорила:

«У нас с тобой не получилось», а если мне что–то удавалось — «У тебя получилось».

Как рассказывала про свой прошлый класс. Какие они были умные, всё ловили на лету. Всё, что только можно, они делали с тем, счастливым классом.

Как к ней приходили «речевики», а попросту трудные подростки, слышащие, вечная проблема директора — воры, беспризорники и двоечники, переведённые в школу из массовой под давлением РОНО. Почему–то к Анне они испытывали доверие. Знали, какая она.

— Анна Дмитриевна, можно?

— А вы что не на географии?

— А ну её. Она истеричка какая–то.

Анна усмехалась, потом, опомнившись, вздыхала:

— Вот я не могу понять: как ты можешь называть истеричкой человека, который хочет дать тебе знания? И вообще, валите отсюда! У меня открытый урок. Не мешайте Маше. Ей и так тяжело. Машуля, гони их в шею.

Еще к Анне приходили слабослышащие двенадцатиклассники, мои ровесники. Я их очень боялась и утыкалась в книгу. Они на меня косо посматривали и что–то обсуждали жестами. А Анну любили. И она их.

— Оболтусы! Маша, ты хоть что–то понимаешь из того, что они говорят? Я чувствовала её бесконечную усталость, но только потом узнала, что Анна работает без выходных с 8 утра до 11 вечера на двух тяжелых работах.

— Я тоже раньше думала, что всем помогу и весь мир переверну… Если ты хоть одного вытянешь — значит, не зря живёшь. И тебе за одно это можно памятник поставить.

«Памятник поставить» — ещё одно любимое Аннино выражение.

Она любит детей и свою работу.

Работу, про которую у нас говорят: «С умственно отсталыми — никогда. Хочется получать хоть какую–то отдачу».

В конце практики она сказала мне:

— Маша, главное, сохрани любовь к этим детям.

У неё не осталось сил на то, чтобы каждый день переворачивать мир и спорить с Господом Богом о живых душах, которые Он ей должен.

Нам с ней было хорошо. Она сказала: «К концу практики я даже улыбаться начала».

Когда ты прикасаешься к страданию, если тебе удаётся подарить отчаявшемуся немного сил, на тебя обрушивается такое сильное и истинное — любовь, наверное. Любовь в неразбавленном виде. Тогда ты понимаешь, что Бог есть. Ради этого я хочу жить.

Мне стыдно перед Анной Дмитриевной за то, что я ушла, а она осталась. И значит, опять перестанет улыбаться. Стыдно за то, что я высыпаюсь, не отчаиваюсь, не выбиваюсь из сил, не несу чужую ношу.

Практика кончилась.

Дорогой Лёва!

Вчера я опять виделась с Антоном. Поговорили мы хорошо.

— Антон, что это?

— Тесто!

— А что мы будем делать?

— Тесто!

— Ну да, это тесто, а что мы будем делать? Ле…

— Летать!

Вчера думала: в каждой группе есть ребёнок, которого называют по фамилии. А необучаемый ребёнок — это ребёнок, которого не обучают, только и всего.

У Бога необучаемых нет.

Привет, Лёва!

Сегодня мы узнали, что Андрюшу отправили в детский дом. Я тебе, кажется, не рассказывала про него.

Чаще всего Андрей говорит слово «казаки». Это означает всё хорошее.

Порисовать — казаки, качели — казаки, мелкие игрушечки из киндер- сюрпризов — тоже казаки.

Он произносит это слово целиком, но как–то коротко, на одном дыхании, поэтому кажется, что это только один слог: кзаки, максимум два.

А первое его слово было «Америка».

Плохой день.

Дорогой Лёва!

Когда я первый раз пришла в Фонд[5] и села в углу на стул, мальчик подошел ко мне и дотронулся до правой щеки. Так началось моё путешествие.

Мне говорят, что лучше всё–таки объяснить, что такое Фонд. Фонд — это Фонд. Я там работаю с 2004 года.

Тебе пока всё понятно?