Александр Бармин - Руда

• Название: Руда
• Автор: Александр Бармин
• Издательство: Детгиз
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1952

Исторический роман о русских мастерах-рудознатцах, об открытии богатств Урала в XVIII веке. Книга повествует о борьбе за природные богатства между промышленниками и царскими чиновниками, о тяжелом труде народа. А также о мальчике, бежавшем из «казенных» рудокопов.

---

— Марья! — крикнул Мосолов, поднимаясь по узкой лесенке в горницы. Сестры наверху не было.

— Марья! — И в нижних комнатах негу. Мосолов через сени прошел на кухню. — Ты здесь?

Марья Ильинишна помогала стряпке лепить пельмени. Круглые сочни поворачивались в быстрых пальцах, сгибались и превращались в белые ушки.

— Что сегодня записала?

— Переодень одежу-то, — злобно прошипела Марья. — Адским смрадом от тебя несет. Весь дом испоганишь.

— Чего злишься? Ну, чего ты всё злишься? Корова не тем боком почесалась, да? — Мосолов понюхал рукав своего кафтана. — На печах был. На пожогах был. Значит, подвигается дело, коли медью пахнет. Радоваться надо, а ты…

— Уйди, ирод!.. На тебе, только убирайся.

С полки Марья Ильинишна сдернула исписанную мелом аспидную дощечку и сунула брату. Не выходя из кухни, Мосолов подошел к окну и стал разбирать тесную вязь букв.

«Рублевики передай!..» Так, рублевики. «Бирона собаку…» Сдурела, Марья, такое записывать! — Мосолов послюнявил палец и стер строчку. — А ну, увидел бы кто? В одночасье бы мы на дыбу угодили. Графское сиятельство — собака! а?.. «Не опилки…» Верно читаю? Опилки, что ли?

— Почем я знаю? Человек бредит, несет дурное безо всякого толку. Записано, — стало быть, говорил.

— Ладно… «Не опилки — золото…» Ого! — Мосолов несколько слов разбирал про себя и вдруг захохотал, хлопнул дощечкой по ладони. — Марья! Он это, он! Да-да-да-да-да! Имя вот забыл я и прозвание… Как его? В Шайтанке еще он у нас жил, состоял при шихтмейстере Ярцове, не помнишь? Да-да-да-да-да! Это он!

— Ты другое баял, Прошка. Будто этот парень в Петербург…

— Чшш!.. Помалкивай. Он много чего потом натворил. Вот бы мне такого рудоискателя! Пользует его лекарь? Что говорит?

— Лекаря я прогнала. Что он знает, лекаришка! Сама лечу. Молитвой да наговорной водицей. Теперь ему полегчало. Всё больше спит.

— Схожу посмотрю парня. Как же его прозвание?.. Акинфий Никитич его Гамаюном звал. Гамаюн да Гамаюн — я и забыл настоящее-то.

* * *

Больной очнулся еще утром. Под головой он почувствовал перовую подушку. Это его очень удивило. Он попробовал понять, — откуда взялась подушка? Не понял и, ослабев от усилия, заснул. Так повторялось не раз: проснется, удивится подушке и снова спать.

Первый человек, которого он увидел, был мосоловский рудоискатель.

— Оживел, парень? Ты кто таков? Пить хочешь? — посыпал вопросами рудоискатель. Лисья его мордочка выражала крайнее любопытство. Вместо ответа больной, не шевеля губами, сам спросил:

— Где я?

— На мосоловском, паря, дворе.

Дикий испуг выступил на исхудалом лице больного. Он заметался, но только шея и кисти рук слушались его.

— Я связанный?

— Что баешь? Связанный? Нет, пошто.

— Как я… на Демидова завод… угодил?

— Мосолова, а не Демидова. Прохор Ильич нынче сам хозяин и заводчик.

— А ты кто?

— Я, стало быть, его рудоискатель.

— А… знаю тебя.

— Меня ты, парень, знать не можешь. Я не здешний.

Больной помигал глазами. Бред и явь еще путались в его сознании.

— Лиза-то где? — прошептал он.

— Какая тебе Лиза?

— Ты ведь лялинский? Коптяков ты?

— Ой, верно! Из Ляли я, Верхотурского воеводства, и прозвание так. Откуда меня знаешь?

— Развяжи меня, Коптяков! Помоги от Акинфия уйти. Скорее, скорее!..

— Ну, несуразное что-то мелешь, паря. На-ко, выпей воды… Не хочешь?.. Да он заснул, сердяга!

* * *

Мосолов вошел в амбарушку. Больной спал, но когда большое тело заводчика заслонило свет в дверях, сразу открыл ясные глаза.

— Вот и повстречались, господин ученый, — заговорил Мосолов, подыскивая для беседы добродушный лад. — На Каменном Поясе места много, да дорожки узкие, не миновать встретиться. Признал меня?

Юноша молчал.

— Неужто не признал шайтанского знакомца? Лет пять прошло, не боле… Да ты что глядишь, будто на нож? Ха-ха! Ты мне спасибо должен сказать: подобрал я тебя в такой дыре, — там бы ты и кончился с прочими.

— А других так и кинул?

Мосолов отвел глаза. Потом завозился с чурбаном, подкатил его к изголовью больного и уселся:

— Да я ж вершный был, чудак-человек…

— Детишки там были.

— Значит, твоя судьба такая. Вот отлеживайся, тогда поговорим и о деле. Покамест наращивай мяса на кости. Я сестру свою приставил за тобой ходить. Лекарь у меня того, а Марья — она почище всякого медицинского доктора. Ты мне дорогой человек можешь быть. Искателем руды поставлю, жить будешь, как у Христа за пазухой. Полно тебе по пещерам скитаться.

Удивленно и недоверчиво слушал больной эти слова. Поймав его взгляд, Мосолов запнулся слегка, но продолжал еще задушевнее:

— Знаю, о чем думаешь. Сказать? «Выдаст он меня Демидову или не выдаст?» — вот о чем. Угадал?.. Небось! Никому не выдам, господин унтер-шихтмейстер. Ни Демидову, ни Главному заводов правлению. Коли пообещаешься мне всей правдой служить, — я тебе навсегда покров и защита.

— Врешь ты, Мосолов! За сто рублей, может, не продашь, а посулит Акинфий тыщу, тут и конец твоей совести.

— Ах, ах, как ты обо мне понимаешь! Обидно такое слышать. Да если хочешь знать, Демидовы мне теперь противники. У меня свой завод. Им надо медную посуду продать, и мне надо. Что им ни убыток, то мне и польза. Торговое дело, известно.

Сорвался с места, выглянул за двери: не подслушивает ли кто? — свистящим шопотом сказал:

— Совсем бы их избыть, тогда свет бы увидел! Шевельнуться Демидовы никому не дают, тесно от них стало на Урале, наилучшие рудники, леса, приписные деревни — всё ихние, всё захватили. Мне вон еще удалось, а опоздай я на год — и здесь бы демидовский завод стоял.

— Дай тебе волю, и ты Демидовым станешь.

— Ну и что? И все так-то. На том жизнь стоит… Слушай, друг. Не хотел я сегодня начинать о том, да уж к слову приходится. Это ведь ты с изветом на Акинфия Никитича в Питер ходил?

Ответа Мосолов не дождался.

— Что он будто бы тайно копает в Невьянских лесах золото. Ты?.. Чего молчишь? От меня не таись: всё равно всё знаю. И что до самой царицы достиг. И что по пробе то золото вышло вовсе не золото, а опилки просто крушца. А тебе, спасая голову, пришлось в бега удариться. Пробойный ты человек! Едва Демидова не свалил. Никого Акинфий Никитич не боится, а тебя боялся. Два года тебя искали, — про то ведал ли? «Живого или мертвого добыть мне Гамаюна!» — так нам приказал. Гамаюн-то — ты. Вот и рассуди: если бы я хотел тебя выдать, разве стал бы тебе истинную выкладывать?

— Пожалуй, не стал бы, — усмехнулся юноша и тут же закрыл глаза, заснул.

Сторожу приказано было закрывать дверь в амбарушку на ночь засовом, а чужого народа к больному отнюдь не допускать. За обедом Мосолов был весел. Выпил настойки на красном перце — отбить противно-сладкий привкус серы во рту — и хвастался сестре:

— Полагаю, рудознатец будет мой. Податься ему некуда. Ну и смелоотчаянная голова! Лежит, ни рукой, ни ногой, а в глаза мне так и режет без страха: «Врешь, хозяин!» Таких-то мне и надо. По самому краешку ходим, либо пан, либо пропал. Надо Гамаюна к сладкой жизни приохотить. Крепче цепи чтоб держало. Давай, Марья, женю его на тебе! Хочешь?

Марья Ильинишна вздрогнула, проглотила горячий пельмень и зашипела на брата дикой кошкой.

Глава вторая

РОСТЕССКИЙ ЯМ

В лесу базар. Бледное и летом северное небо моросит дождем, а народ не убывает, шумит и толкается. Приписные крестьяне, возвращающиеся с заводских работ в родную деревню, зыряне и манси, приехавшие на оленях — среди лета в санях, — ямщицкие женки, сибирские обозники, мимоезжие приказные в ожидании, покамест перепрягут им лошадей, и совсем непонятные люди кружат под кедрами, покупают, выменивают, торгуются.

Нет ни лавок, ни ларей на лесном базаре, не видать рыночного смотрителя и будочников с алебардами. Да и товаров мало видно, а те, что есть, — в руках у продавцов или торчат из-за пазухи. Такой базар живет на большом Сибирском тракте между Верхотурьем и Солью Камской у яма[49] Ростес — здесь третья смена лошадей после Верхотурья. На самом перевале через хребет Каменного Пояса стоит Ростес. Это и самый северный конный путь через Пояс. Севернее видны громады гор, вечно покрытых облаками, — гор непроходимых и диких.

Верхотурье — город таможенный, там за привозимый товар досмотрщики дерут большую пошлину. Поросенок на верхотурском базаре стоит четыре копейки, а заставский сборщик, бывает, требует шесть копеек пошлины. У Ростеса торговля беспошлинная. Можно купить звериные шкуры и меха, дешевое вино, свинец на пули и порох для пищалей, топоры, шапки, сапоги, толокно и крупу — всего понемножку, чем жив простой человек.