Никос Казандзакис - Христа распинают вновь

• Название: Христа распинают вновь
• Автор: Никос Казандзакис
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1962

Образ Христа интересовал Никоса Казандзакиса всю жизнь. Одна из ранних трагедий «Христос» была издана в 1928 году. В основу трагедии легла библейская легенда, но центральную фигуру — Христа — автор рисует бунтарем и борцом за счастье людей.

Дальнейшее развитие этот образ получает в романе «Христа распинают вновь», написанном в 1948 году. Местом действия своего романа Казандзакис избрал глухую отсталую деревушку в Анатолии, в которой сохранились патриархальные отношения. По местным обычаям, каждые семь лет в селе разыгрывается мистерия страстей Господних — распятие и воскрешение Христа.

---

Двинулись дальше, пошли к югу, чтобы и там наметить границы. Священник низким голосом пел псалмы, и ему подтягивали детские голоса — словно щебетали ласточки.

Отец Фотис остановился у большого камня, в углублении которого скопилась прозрачная вода.

— Тут, — сказал он, — мы построим ворота богоматери, заступницы рода человеческого! Сделайте метку!

Протянул руки к земле.

— Пресвятая богородица, — крикнул он, — невянущая роза, цветущий дикий виноград, что обнимает мощный дуб — бога, мы честные, но гонимые люди — так услышь наш голос! Ты сидишь тут на земле, около нас, и твой фартук — теплое гнездо, полное людей. Ты мать и знаешь, что такое горе, голод и смерть; ты женщина и понимаешь, что значит терпенье и любовь. Склонись, госпожа наша, к этой деревне, внуши смирение и любовь женщинам, чтобы трудились не покладая рук, заботились о доме и боролись, не унывая, помня о муже, о детях. Дай силу мужчинам, чтобы работали и не отчаивались, чтобы, умирая, оставляли после себя двор, полный детей и внуков! Дай, госпожа наша, добрый христианский конец старикам и старухам! Вот это твои ворота, госпожа наша, заступница, — войди!

В эту минуту чей-то ослик, нагруженный кладью, появился в хвосте религиозного шествия, но никто не обратил внимания на животное. Тогда ослик остановился в недоумении и повернул мохнатые уши к своему хозяину, как будто хотел о чем-то спросить его. Тяжело дыша, весь в поту, проклиная солнце и камни, показался вслед за осликом и Яннакос.

Остановился, пораженный, как и его Юсуфчик. Он услышал псалмы, краем уха уловил слова попа, посмотрел вокруг себя, смутился. «Это, говорит, ворота… Какие же ворота? Какую деревню они построят? Из воздуха? В воздухе? Они же умирают с голоду, а хотят построить деревню. Они едва стоят на ногах, а поют церковные гимны, „…победы, говорят, на сопротивные даруя“! Прости меня, господи!»

Привязал он ослика к дикой груше и бесшумно, чтобы никто его не заметил, пошел за шествием. Изумленный зрелищем, оглушенный, он еще не знал — смеяться ему или плакать. Шел за всеми, смотрел на священника, который махал кропилом и намечал границы так уверенно, словно уже видел вокруг будущие дороги, дома, церковь, совет старост.

В третий раз остановился священник западнее ворот Христа и указал на большую скалу, на которой расцвела дикая яблоня.

— Здесь построим, — сказал он, — ворота святого Георгия Труженика! Того, кто, согбенный, обрабатывает землю, кто пасет коз, овец и коров, кто подрезает ветки и прививает дички к деревьям, как и мы, люди. Потому что святой Георгий — это не только великий герой, но и великий труженик. Благодаря тебе у нас есть смелость, покровитель нашей деревни! Сделай же так, чтобы умножились овцы и козы и давали нам молоко для наших детей, укрепляя их кости! Чтобы давали нам мясо, дабы кормилось наше тело и радовалась наша душа! Чтобы давали нам шерсть и не были страшны нам снега! Благослови, святой Георгий, всех животных и птиц, которые любят человека и служат ему, — волов, ослов, собак, кроликов, кур… Нагнись к земле, благослови и ее; мы будем бросать на ее грудь семена, ты будешь посылать дожди, когда нужно, а она будет приносить нам плоды… Будем все вместе! Земля, люди, святые — одно войско! И идет впереди нас бог и указует нам путь! Святой Георгий, здесь твоя деревня, это твои ворота; мы их сделали высокими, чтоб ты мог выходить в поле — входи же!

Яннакос с раскрытым ртом слушал и смотрел вокруг себя круглыми от удивления глазами: скалы и колючки, тимьян и чабрец… Пустошь! Два ворона, сидевшие на рожковом дереве, испугались и улетели, каркая, словно бранясь.

«Кто они такие, — думал он со страхом, — люди, звери или святые?» И смотрел на мужчин с закрученными усами и на женщин с толстыми косами и широкими бедрами. «Прости меня, господи!»

Севернее ворот богоматери снова остановился священник перед какой-то разрушенной, поросшей травами стеной. Поднял кропило, трижды благословил камни, вздохнул и повернулся к односельчанам.

— Здесь, — сказал он, и его голос задрожал, — здесь мы построим, братья, ворота Константина Палеолога![26] Сюда когда-нибудь, дети мои, непременно войдет вестник, весь в поту и пыли, и крикнет: «Братья, мы взяли Константинополь!»

Разбушевался народ, послышались воинственные голоса, все смотрели на север, на пыль, что поднималась с поля, — будто уже видели поспешно приближавшегося путника.

— Дед Панагос, — закричал поп, — подойди! Неси свой мешок сюда, к воротам Палеолога!

Повернулся к мужчинам, стоявшим с лопатами.

— Копайте!

Копали быстро, вырыли большую яму, в рост глубиной, старец Панагос спустился туда. Одну за другой, он вынимал из мешка кости — берцовые, локтевые, черепа, ребра — и осторожно, с уважением, при общем молчании, укладывал их в вырытой яме. Потом поп Фотис обрызгал кости святой водой, бросил туда кропило и крикнул:

— Отцы наши, потерпите; не растворяйтесь в земле! Он придет, придет! Когда-нибудь мы услышим великую весть!

Яннакос вытер глаза, наполнившиеся слезами; какой-то комок застрял у него в горле.

— Вылезай наверх, дед Панагос! — крикнул священник. — Выходи, надо яму засыпать.

Подбежали двое юношей, чтобы помочь старику.

— Оставьте меня, дети мои, — сказал он, — мне тут хорошо. Зачем я вам нужен? Чтобы хлеб напрасно есть? Не могу я больше работать, детей уже не могу плодить, никакой пользы от меня нет — оставьте меня здесь!

— Дед Панагос, — строго сказал священник, — время твое еще не пришло, не торопись!

— Отче мой, — ответил старец умоляюще, — оставь меня тут, мне здесь хорошо! Я слышал, что, если не закопать живого человека при основании деревни, деревня не укоренится. Где я найду лучшую смерть? Закопайте меня!

— Нельзя, — возразил священник, — бог дал тебе жизнь, бог ее и отнимет у тебя. Мы же не имеем права, дед Панагос… Поднимите его наверх, ребята!

Нагнулись парни, протянули руки, чтобы достать его, но старец уже улегся ничком на костях и кричал:

— Оставьте меня, дети мои, оставьте меня, мне тут хорошо!

Яннакос не выдержал, подбежал и тоже нагнулся над ямой: увидел неподвижного старика — тот повернул лицо к солнцу и улыбался, счастливый.

— Мне хорошо тут… — бормотал он, сложив руки на груди. Опять к горлу Яннакоса подкатился комок, и он всхлипнул.

Священник повернул голову, увидел Яннакоса и узнал его.

— Посторонитесь, дети мои, — сказал он, — вот один хороший человек из Ликовриси! Пришел он навестить нас, ободрить в несчастье. Приветствуйте его, братья! Это один из тех четверых, которые наполнили корзины продовольствием и принесли его нам в первую ночь, чтобы мы поели!

Он вспомнил имя.

— Добро пожаловать, Яннакос! — сказал он и пожал ему руку с волнением. — Ради тебя и твоих товарищей бог не метнет огня на Ликовриси и не спалит его!

Яннакос окончательно потерял самообладание и начал громко рыдать.

— Сын мой, почему ты плачешь? — спросил священник и заключил его в свои объятия.

— Я согрешил, отче, согрешил!

— Иди сюда!

Взял его за руку, и они отошли в сторону.

— Почему ты плачешь? Что с тобой? Поведай мне свое горе, сын мой; ты благодетель нашей деревни! — сказал священник и, широко раскинув руки, указал на будущую деревню.

Ноги Яннакоса подкосились, и он почти рухнул на ближайший камень. Священник, стоя рядом, с беспокойством присматривался к нему.

— Тебе нужно что-нибудь? — спросил он. — Ты что-нибудь сделал? Не плачь!

— Согрешил я, отче! Я все тебе расскажу, чтобы облегчить свою душу!

И, прерывисто дыша, начал торопливо признаваться во всем: зачем он поднялся на Саракину, какой договор заключил со стариком Ладасом, упомянул и о трех золотых монетах, которые получил в задаток…

Священник слушал, слушал и ничего не говорил; Яннакос испуганно смотрел на него.

— О чем ты думаешь, отче? — спросил он наконец, и голос его дрожал.

— Я думаю о том, сын мой, что человек — зверь, дикий зверь… Не плачь! И еще я думаю о том, что бог — велик.

— Хуже, чем зверь… — пробормотал Яннакос и сплюнул, словно ему стало плохо. — Человек — это червяк, скользкий, маленький, никчемный, бесчестный… Не трогай меня, отче мой, тебе разве не противно?

Священник помолчал, убрал свою руку, опустил глаза и вздохнул.

Яннакос внезапно поднялся с камня, на котором лежал, сунул пальцы в карман своего жилета и вынул три золотые монеты.

— Отче мой, у меня к тебе одна просьба. Возьми эти золотые монеты, купи несколько овец для деревни, для детей, которым нужно молоко… И, если можешь, возложи руку на мою голову и прости меня!

Священник не пошевельнулся.

— Если ты их не возьмешь, моя душа уже не найдет спасения. — И потом добавил: — Ты сказал, человек — это зверь; приручи же его, отче! Одно хорошее слово его приручает. От того, что ты сейчас скажешь, зависит мое избавление.