Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

• Название: Осажденная крепость
• Автор: Цянь Чжуншу
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00707-2

Роман о бездуховной жизни «образованного» общества в гоминьдановском Китае 30-х годов нашего века, о неуверенности людей в завтрашнем дне, о скудности, мелочности их существования, об их одиночестве и разобщенности.

Рассказы писателя — тонкая сатира на китайскую интеллигенцию тех лет.

---

— Это специально для тебя, у нас есть кое-что другое. Сегодня среди нас есть один философ и два поэта. А господин Фан являет собой сочетание философии и поэзии. Только я лишен талантов, разве что умею пить. Господин Фан, я готов сегодня выпить с вами по цзиню вина![83] Да и старина Дун может вместить в себя предостаточно.

— Откуда вы взяли, что я философ и поэт? И вина я не пью ни капли! — переполошился Фан.

Чжао, с графином в руке, обвел взглядом гостей:

— Предлагаю каждого, кто будет скромничать и отнекиваться, штрафовать двумя бокалами!

— Согласны! — воскликнул Дун. — Такое прекрасное вино — не наказание, а одно удовольствие.

— Господин Чжао, я и вправду не пью. Может быть, закажете мне виноградного сока?

— Где это видано, чтобы человек поучился во Франции и не пил вина? Виноградный сок — напиток для девиц. Исключение будет сделано только для Шэньмина — у него истощение нервной системы.

Дун расхохотался:

— Раз вы не «красавица, пред коей пали стены», подобно мисс Вэньвань, и не «страждете от хворей и печалей», как господин Шэньмин, вам остается только «напиться, коли есть вино»[84]. Ну, хоть полбокала для начала!

— Хунцзянь, действительно, не пьет. Но чтобы не обижать хозяина, он немножко выпьет. Правда?

Услышав, как Су встала на защиту Фана, Чжао мысленно пожелал, чтобы вино в его рюмке превратилось в горючее. Этого не произошло, и все же Фану показалось, что огненная струя от кончика языка потекла к его груди. Тем временем официант принес философу, до сих пор пившему только чай, бутылку подогретого молока. Тот наполнил бокал, попробовал и сказал:

— В самый раз, не слишком теплое, не слишком холодное. — Затем он извлек из кармана пакет с каким-то заграничным лекарством, отсчитал четыре таблетки и проглотил их, запив молоком.

— Господин Чу следит за своим здоровьем, — заметила Су.

— Было бы куда лучше, если бы у человека была только душа! — ответил, переведя дух, философ. — Я вовсе не ношусь со своей плотью, однако стараюсь ублажить ее, чтобы она мне не мешала. А молоко хорошее, свежее.

— Стал бы я тебя обманывать! — сказал Чжао. — Мне твои привычки известны — перед твоим приходом я каждый раз ставлю в холодильник бутылку молока. Раз ты такой молокопоклонник, я как-нибудь познакомлю тебя с мисс Сюй. У нее своя молочная ферма, пусть она позволит тебе сосать прямо из вымени. Сегодня я все напитки — сок, вино и молоко — принес с собой, на ресторан не надеюсь. А еще есть кое-что для тебя, Вэньвань. Твое любимое!

— Говори скорее, что! А то у меня от нетерпения голова разболится!

— Теперь я буду знать, что ты любишь. В следующий раз тоже принесу, — вмешался в разговор Фан.

— Не говори ему, Вэньвань! — не без ревности в голосе произнес Чжао.

— За границей мне так хотелось утиных потрохов по-гуандунски, да где их достанешь. В прошлом году, как только вернулась, брат принес мне столько, что я потом маялась несколько дней. Ты что, хочешь повторить этот опыт? — сказала Су, как бы извиняясь за свою слабость.

— Утиные и куриные потроха в западной кухне не ставят ни во что, — заметил Фан. — В Лондоне я видел, как их целыми ящиками скупали за гроши, чтобы кормить кошек.

— У англичан кухня однообразнее, чем у американцев, — подхватил Чжао. — А вообще на Западе слишком консервативны и привередливы в еде — не то что мы, китайцы. Нам любое мясо подавай — не откажемся. И готовят там как-то бездарно — сварят курицу, сольют бульон и обгладывают кости. Смех один!

— Это что! Вот в семнадцатом веке, когда чай из Китая начали привозить в Европу, его варили в кипятке целыми фунтами, потом воду выливали, а листья жевали с перцем и солью!

Сообщение Фана вызвало общий хохот. Затем слово взял Дун:

— Это напоминает рассказ о чудаке, который заливал лунцзин[85] куриным бульоном. И еще: когда почтенный Чэнь, о котором я упомянул, еще при Гуансюе служил в Пекине, кто-то привез ему из-за границы банку кофе. Он решил, что это нюхательный табак, и долго потом не мог прочистить нос. У него написано об этом в стихах.

— Вот что значит быть потомком старинного рода! Сколько интересного услышали мы о давних временах! — воскликнул Фан.

Тут философ кашлянул и поправил пенсне:

— Вы меня о чем-то спросили, господин Фан?

— Когда? — удивился тот.

— До того, как пришла мисс Су. Кажется, о философских проблемах, которыми я занимаюсь? — На этот стандартный вопрос у Чу был давно заготовлен ответ, но появление Су помешало его обнародовать. — Строго говоря, такая форма выражения не совсем верна. Сталкиваясь с проблемой, философ прежде всего выясняет, действительная ли проблема перед ним или псевдопроблема, которую не нужно и невозможно решить. Если это действительно проблема, то он изучает способы ее решения — годится ли традиционный метод, или он нуждается в исправлении. Вы, очевидно, хотели узнать, решением каких проблем я занимаюсь?

Фан удивился, Дун заскучал, Су ничего не поняла, а Чжао воскликнул:

— Прекрасно! Какой тонкий анализ! Просто великолепно! Хунцзянь, хоть вы и занимались философией, но сегодня его взяла. После такого блестящего рассуждения нельзя не выпить!

Уступая настояниям хозяина, Фан через силу сделал пару глотков.

— Синьмэй, я ведь проболтался на философском факультете всего год, успел прочесть разве что какие-то справочные пособия. Я могу быть лишь скромным учеником господина Чу.

— Ну, что вы! Правда, судя по вашим высказываниям, вы отдавали предпочтение отдельным авторам. Но так можно изучать историю философии, но не собственно философию, стать в лучшем случае профессором философии, но не мыслителем. Я люблю думать своей головой, а не чужой. Я читаю художественную и естественно-научную литературу, а к философским сочинениям обращаюсь лишь в крайних случаях. Большинство из тех, кто ныне именует себя философами, на деле таковыми не являются, потому что изучают лишь чужие труды. Строго говоря, их следует называть не философами, а филофилософами.

— Прелестно! Этот термин вы сами придумали?

— Не помню, кто наткнулся на него в какой-то книге и сообщил Берти, а Берти передал мне.

— Кто это — Берти?

— Бертран Рассел.

Такое панибратское упоминание всемирно прославленного лорда произвело впечатление даже на Дуна.

— Вы близко знакомы с Расселом?

— Мы, можно сказать, друзья. Он не раз просил меня разъяснить ему кое-какие вопросы. (Небо свидетель, Чу не хвастал: Рассел действительно задавал ему вопросы, на которые не мог ответить никто, кроме самого Чу, — когда он прибыл в Англию, каковы его намерения, сколько кусков сахара положить в чай.) А вы, господин Фан, занимались математической логикой?

— Нет, я знаю, эта штука слишком сложна.

— Опять неверное суждение. Как вы можете «знать», если сами не занимались? Следовало сказать: «я слышал».

Чжао Синьмэй хотел было объявить Фана побежденным и заставить его выпить штрафной, но Су вновь заступилась за него:

— Господин Чу до того запугал нас своими тонкими суждениями, что все боятся раскрыть рот.

— Раскрывай рот или нет, но алогичности и путаности мышления не скроешь.

— Это уже слишком! Вы хотите контролировать даже наши мысли! Как можете вы читать в чужих умах и сердцах?

Впервые в жизни красивая женщина заговорила при Чу Шэньмине о сердце. Он до того разволновался, что уронил в бокал пенсне, забрызгал молоком одежду и скатерть. На руку Су тоже попали брызги. Под общий хохот Чжао вызвал звонком официанта и велел прибрать на столе. Су вытерла платком руку, стараясь не выказывать своего неудовольствия. Чу, весь пунцовый, убедился в целости пенсне, но сразу надевать не стал, чтобы не видеть улыбок на лицах окружающих.

— Все хорошо, — сказал Дун. — Пословица верно говорит, что «брызгать водой перед лошадью» опасно, но ведь «зеркало вновь стало целым»[86], значит, в предстоящей супружеской жизни у господина Чу будет все — разлука и встречи, горе и радости.

— Все пьют за будущую хорошую подругу нашего великого философа! — Чжао не знал, что у великих философов никогда не было хороших подруг: сварливая жена Сократа лила грязную воду ему на голову, любовница Аристотеля заставляла его голым становиться на четвереньки, садилась верхом и подстегивала его плеткой, жена Марка Аврелия изменяла ему, а близкому другу Чу Шэньмина Расселу не раз приходилось разводиться. Но Фан об этом знал, а потому продолжил тост:

— Пожелаем господину Чу, чтобы ему не нужно было, как Расселу, трижды менять жен!

— Так вот каким аспектом философии вы занимались! — проворчал Чу, нахмурившись.

— Ты пьянеешь, Хунцзянь, глаза у тебя красные! — сказала Су. Дун хохотал, покачиваясь, а Чжао кричал:

— За такие слова штрафной полагается.