Сергей Ермолинский - О времени, о Булгакове и о себе

• Название: О времени, о Булгакове и о себе
• Автор: Сергей Ермолинский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: 5-7784-0196-5

С. А. Ермолинский (1900–1984) — известный сценарист, театральный драматург и писатель. По его сценариям сняты фильмы, по праву вошедшие в историю кинематографа: «Земля жаждет», «Каторга», «Поднятая целина», «Дорога», «Неуловимые мстители» и мн. др. Он является автором ряда пьес, постановка которых была отмечена как событие в театральной жизни: «Грибоедов», «Завещание» и «Ни на что не похожая юность».

Но сам он главным делом своей жизни считал прозу, которой посвятил последние годы, и прежде всего повесть-воспоминание «Михаил Булгаков». Они были близкими друзьями, несмотря на разницу в возрасте, и эту дружбу Сергей Александрович пронес через всю жизнь, служил ей преданно и верно, ни разу не отступившись даже в самых страшных обстоятельствах.

В книгу вошли отрывки из автобиографической повести «Юность», «Записки о Михаиле Булгакове», в том числе и не публиковавшаяся при жизни автора вторая, незавершенная часть — «Тюрьма и ссылка. После смерти», воспоминания друзей. В приложении даны письма к Ермолинскому М. А. и Е. С. Булгаковых, протоколы допросов.

---

Позади — медицинский факультет, сумасшедший Киев лихих годин гражданской войны, блуждания по Кавказу, потом суетные будни в Москве… фельетоны в газетах, рассказы, роман «Белая гвардия»… А ведь успел ухватить! И не поверху! Словно бы дразня своего будущего исследователя, он сам называет некоторые из источников. В первой главе Берлиоз, критикуя антирелигиозную поэму Ивана Бездомного, требует, чтобы он яснее показал, что Иисуса как исторической личности не существовало. Почтенный председатель Моссолита упоминает Флавия, Тацита, Филона Александрийского, которые ни словом не обмолвились об Иисусе. Берлиоз не лжет, не передергивает, когда говорит, что вставки об Иисусе у этих древних авторов более позднего происхождения. Он, безусловно, читал Ренана, отметившего, что эти позднейшие вставки в древние тексты сделаны епископом Агапием.

Ну, «Жизнь Иисуса Христа» Ренана — книга широко известная, мимо нее Булгаков пройти не мог. Но как докопаться до первоисточников — до того же Флавия, Тацита, Филона? А ведь докопался. Именно оттуда, как мне кажется, начались его домыслы о Понтии Пилате и возник этот образ, крайне важный для понимания романа в целом.

Бывший храбрый военачальник, не боявшийся смерти в битвах с варварами, жестокий и самоуверенный, очутившись в чиновничьем кресле, стал все более и более испытывать страх перед всесильным кесарем. Гневная булгаковская тема! Быть храбрым на войне, оказывается, гораздо легче, чем сохранить хотя бы видимость независимости, вкусив сладость власти и цепляясь за свое положение. И когда перед ним появился Иешуа, осужденный первосвященниками иерусалимского храма как лжепророк, возбуждавший народ, он мог, казалось бы, без особых колебаний утвердить смертный приговор. Но перед ним вместо опасного смутьяна стоял тихий и молчаливый бродяжка в разодранном голубом хитоне, с синяками на лице, и странные, противоречивые чувства вдруг овладели Понтием Пилатом…

Это одна из центральных сцен в «древних» главах. Трактовку ее Булгаков, мне кажется, заимствовал из книги Фарара «Жизнь Иисуса».

Прокуратор понимал, что кроткий бродяжка-философ ничем не угрожает Риму. Он кажется опасным лишь первосвященникам, убоявшимся его соблазнительной ереси, хотя учение его миролюбиво и немногословно: «Все люди добрые, только не все знают это». Необъяснимо, почему Понтия Пилата гипнотически влечет к этому человеку? Истерзавшая прокуратора мигрень вдруг исчезает. Что-то шевельнулось в душе бывшего всадника. А Иешуа с таким же наивным простодушием говорит, что не признает никакой земной власти… Никакой власти?

И тут, как пишет Фарар, Понтий Пилат вспомнил, что нет страшнее обвинения, чем обвинение в оскорблении величества. Все другие преступления бледнеют перед этим. И ему представился кесарь Тиверий, который жил на Капрее (остров Капри), скрывая свое прокаженное лицо. Он далеко, но тысячи невидимых доносчиков, как по воздуху, донесут ему о милосердии прокуратора, коли он проявит его к не признающему власти кесаря…

«Так, — пишет Булгаков, — померещилось ему (Понтию Пилату), что голова арестанта (Иешуа) уплыла куда-то, вместо нее появилась другая. На этой плешивой голове сидел редкозубый золотой венец. На лбу была круглая язва… запавший беззубый рот… все утонуло вокруг в густейшей зелени капрейских садов… голос, надменно тянувший слова: „Закон об оскорблении величества…“ И Понтий Пилат, по слову из Евангелия от Иоанна, „убоялся“».

Впервые я читал Фарара по булгаковскому экземпляру и помню, многие места в нем были подчеркнуты. Этот экземпляр, к сожалению, не сохранился, но я, перечитывая недавно Фарара, убедился, сколь умело использовал его в своей работе Булгаков, вплоть до живописных подробностей (например, описание Иродова дворца, в котором с отвращением проживал Понтий Пилат).

Иногда художнику нужны, как толчки, отдельные детали или короткие упоминания имен, чтобы заработала фантазия и углубились поиски. Даже самая сухая справка в «Брокгаузе и Эфроне» может подействовать на воображение, становясь важной для достоверности вымысла. Она необязательна читателю, но автору необходима. Случайными и неожиданными путями отыскивается материал. Будущий исследователь непременно попадет под обаяние эффектных исторических знаний Булгакова. В самом деле, почти каждая подробность в его повествовании вдруг находит подтверждение в том или другом источнике. Когда успел? В этом есть что-то поистине магическое! Он скупал старые комплекты «Вестника Киевской духовной академии», в них попадались иногда и статьи его отца. Эти комплекты тоже не сохранились, а там, наверное, было многое отчеркнуто из того, что привлекло его внимание. Возможно, он хотел восстановить, представить себе круг тех вопросов, о которых могли толковать в доме, когда еще был жив отец. Он, мальчишка, тогда, разумеется, не понимал их, а теперь, наверное, они стали ему необходимы. Он вспоминал, искал.

Как возник образ Иешуа, кроткий и бесстрашный, верящий, что добро победит, чутко угадывающий беду, нависшую над другими, и не замечающий беды, нависшей над ним?

В чем-то, думаю, он навеян нашими юродивенькими и блаженными, которых исстари почитали на Руси за святых. Тут присутствуют и лесковские странники и проглядывает, может быть, Мышкин Достоевского. Но это не более чем «толчки», приблизительное влияние. Иешуа прежде всего создан независимым и поэтическим воображением Булгакова. Только ли воображением?

Его привлекает Иисус, скорее всего, из Евангелия от Иоанна. Это самое художественное, самое возвышенное произведение из четырехкнижия. Но у Булгакова Иешуа подчеркнуто одинок. В романе ни слова не говорится о его последователях. Лишь Левий Матвей, бывший мытарь (сборщик податей), следует за ним по пятам и записывает. Заглянув в его козлиный пергамент, Иешуа в ужасе восклицает, что из его записей произойдет великая перепутаница, потому что все там переврано. Отношение Иисуса (Иешуа) к Левию Матвею было почерпнуто Булгаковым, видимо, из книги Э. Ренана «Святой Павел», в которой говорится, что ближайшие ученики Иисуса были ограниченными фанатиками. И ведь один он, Левий Матвей, наблюдает издали за его позорной и мучительной казнью. Никого из учеников. И не было торжественного въезда «на осляти» в Иерусалим. «Осла не было!» Не могло быть толпы; по Булгакову, это неправдоподобно, потому что, не разбираясь, что за толпа, римские легионеры разогнали бы ее.

Булгакову все это нужно, чтобы показать одиночество Иешуа.

И он находит подтверждение этой своей мысли, скорее всего, в Талмуде, где говорится об Иисусе с презрением. Он самого низкого происхождения: сын блудницы и сирийца. Это используется Булгаковым. На вопрос Понтия Пилата «Кто твои родители?» он отвечает: «Мой отец был сириец». И вот — главное: в Талмуде подчеркнуто, что этот «пророк» из глухой провинции осмеян и не признан своим народом, в своей стране. «Распни, распни его!» Этот клич черни, подстрекаемой испугавшимися догматиками, во все века распинавшей своих пророков, Булгаков с пристрастием вычитывает из самых разных источников.

По тем временам он не располагал всей нужной литературой, как ни рылся у букинистов и ни домогался в библиотеках. Но тогда выходило несметное количество антирелигиозных брошюр, и в издательстве «Безбожник» выходили не только брошюрки, но и серьезные атеистические труды по истории религий. В них обычно приводились пространные цитаты из церковных писателей и древних историков, и Булгаков умело ими пользовался. Вряд ли ему удалось познакомиться с двенадцатитомным изданием Сойкина, но именно из Талмуда могло возникнуть имя Иешуа Га-Ноцри (изгой из Назареи, кажется, так).

Если Иешуа — булгаковский Иисус Христос, то что стало с ним после его страшной смерти? Непризнанная и сокрушенная современниками, его проповедь добра начинает завоевывать сердца людей. Полмира следует за ним. Вера в него утверждается не только красотой легенды и пышным церковным многословием, но и кровавым мечом — крестовыми походами и кострами инквизиций. Прошли века. Что же стало с его проповедью? Что стало с человечеством?

Неужели прав князь тьмы Воланд и его глумливая свита, что победил мещанин?..

Меньше всего мне хотелось бы оказаться в роли истолкователя булгаковского романа. Я рассказываю о нем подробнее лишь для того, чтобы показать, сколь сложна и необычна была работа писателя над этой, принципиальной для него, вещью. Легкость и озорство, то и дело проявляющиеся в книге, явились результатом полного овладения материалом. Вымысел и достоверность слились.

Но работа постоянно прерывалась. Над Булгаковым тяготела литературная поденщина. Кроме того, он оставался профессиональным драматургом, писал пьесы не только для заработка, ему хотелось писать их.

И вдруг посреди папок с очередными работами, с рукописями заветного романа на стол, как с неба, упала тетрадь с надписью «Записки покойника».