Георгий Чиж - К неведомым берегам

• Название: К неведомым берегам
• Автор: Георгий Чиж
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1962

Литератор, ученый Г. П. Чиж собрал большой материал о русских землепроходцах и мореплавателях, сделавших земли и воды Крайнего Севера и Дальнего Востока частью Российского государства. На основе изучения этих материалов Г. П. Чиж создал своеобразное беллетристическое и в то же время хорошо документированное историческое повествование «К неведомым берегам». Его герои — люди мужественные, предприимчивые, полные энергии. Это русские купцы-промышленники Григорий Шелихов и А. А. Баранов, освоившие берега «русской Америки», проложившие путь соотечественникам далеко на северо-восток; это крупный государственный деятель, председатель правления созданной в 1800 году Российско-Американской компании Н. П. Резанов, продолживший дело Шелихова; это выдающийся русский мореплаватель И. Ф. Крузенштерн, совершивший на парусных кораблях «Надежда» и «Нева» первое российское кругосветное плавание; это адмирал Г. И. Невельской, самоотверженно служивший России на Дальнем Востоке; это их многочисленные сподвижники, люди сложных судеб, участники морских походов и подвигов. Автор стремится показать этих людей правдиво, без идеализации, в круговороте больших исторических событий. Особый интерес здесь представляют главы, рисующие встречу Невельского с декабристами в пятидесятых годах прошлого столетия в Иркутске.

Живой язык, меткие портретные характеристики множества полузабытых исторических лиц, увлекательное описание бурных событий борьбы за «неведомые берега» делают многолетний труд Г. П. Чижа примечательным явлением в нашей художественно-очерковой литературе.

---

— Мы вас, Геннадий Иванович, непременно закружим, как в водовороте, правда? Вы не откажетесь ни от коньков, ни от салазок, ну, словом, ни от чего! — воскликнула Нелли и прислушалась.

— Папа пришел, вы еще с ним не знакомы? — И она бросилась навстречу высокому, востроносому, с лицом, испещренным резкими морщинами, мужику в русском овчинном тулупе, бараньей шапке и местных оленьих торбасах.

Острый запах лошадиного пота и кислой овчины наполнил гостиную.

— Наследил! Наследил! — прыгала Нелли возле мужика, стараясь повиснуть у него на шее. — Достанется от маман на орехи, и поделом. — И, повиснувши, на ухо: — У нас в гостях герой — Невельской.

— Невельской? — громко повторил Волконский. — Где же он? Дайте посмотгеть… А я давно собигаюсь заагканить вас и ваших одичалых могяков у меня сегьезное дело, батюшка, — и он все время крепко тряс руку Невельского и настойчиво требовал зайти к нему переговорить о разведении огородов в Аяне, на Амуре и Сахалине, обещая снабдить книгами, семенами и своими предположениями, основанными на изучении климата.

Из столовой показались гости и хозяйка: Муравьев и Христиани шли, смеясь и затыкая носы.

— Серж, — укоризненно сказала Мария Николаевна, взглянув на пол, посмотри, что ты наделал! Ты откуда?

— М-да, наследил, — согласился тот, целуя жене руки. — Я от Поджио, сейчас пойду к себе, пегеоденусь.

— Совершенно ясно, что мосье Поджио устраивает у себя на ночлег князя Волконского в конюшне — как самом любимом местечке, — насмешливо сказала, жеманясь и притворно чихая, Христиани, вынула из кармана хрустальный флакончик с ароматической солью и поднесла к самому носу Муравьева.

— Разрешите, мадам, — бросила она хозяйке, — я открою форточку? — и бегом направилась к окну, у которого сидели Невельской с Катей, но ее уже предупредил Молчанов. Нелли тут же потеряла настроение и, шепнув Молчанову на ходу какую-то коротенькую фразу, вышла. Муравьев со Струве подсели к столику с шахматами. Христиани подошла к роялю, Молчанов и Миша засуетились около нее, откинули крышку, зажгли свечи и тут же, стоя, приготовились слушать. Мария Николаевна и Екатерина Ивановна уселись на диване. Сестра Кати оставалась в столовой.

И почти без перерыва, в течение всего остального вечера, лились и переливались звуки грустных и веселых итальянских песен Христиани, любимые Марией Николаевной Волконской; потом песни каторжные — байкальские, нерчинские и петровские, которые так хорошо, в угоду матери, разучил и исполнял задушевным тенором Мишель, и оперные арии хорошо поставленного баритона Молчанова.

Невельской заслушался.

— А вы поете, Екатерина Ивановна?

— Я больше люблю играть, но и пою, особенно русские плясовые, наши, орловские. Прилежно собираю местные — камчатские, якутские; стараюсь добраться и до тунгусских. Впрочем, не брезгаю и песнями вообще.

— Я постараюсь вам собрать там, у себя, гиляцкие, орочонские, айновские, может быть, и тунгусские — словом, какие будут и насколько сумею, — предложил Невельской. — А для начала завтра же могу вам предложить одну людоедскую, с Вашингтоновых островов, записанную на острове Нукагива.

— О, как я вам буду благодарна! — обрадовалась она.

И уже перед тем как расходиться, Катя подкупающе просто и, нисколько не смущаясь, спела несколько лихих орловских плясовых.

— Мадемуазель Катиш — несравненная русская народная певица! — вскричала Христиани, подбежала к Кате и крепко поцеловала ее.

Катание на салазках, на коньках, в ближайшие леса на лыжах, на добытых моряками откуда-то собаках, поездка табором с палатками на Байкал — время летело быстро и незаметно.

Компания сдружилась и увеличилась: примкнули все Трубецкие и девицы Раевские, муравьевские дамы и моряки, почти все молодые генерал-губернаторские и губернаторские чиновники, друзья Мишеля Волконского по гимназии, а Нелли — по институту.

Наступили каникулы. Местом ежедневных сборищ служил каток в одной из заводей бешеной, холодной, не признающей никаких оков и голубой, как море, красавицы Ангары. В заводи лед был прозрачен, как стекло, и аршин на пять ясно было видно каменистое дно, а на его фоне — бесчисленное рыбье население. В лунные ночи катались долго, завивали головокружительного длинного и быстрого «змея» и даже танцевали. Непременной участницей этого развлечения была Мария Николаевна. Искренность веселья ее красила и молодила: она казалась сестрой Мишеля и Нелли, но никак не матерью. Сухой и деловитый Невельской совершенно оттаял и веселился за троих. Муравьев его буквально не узнавал.

На рождестве пошли балы: в институте, гимназиях, дворянской, городской, купеческой, у известного благотворителя миллионера Кузнецова. Словом, никому ни отдыху, ни сроку. «Никогда еще не веселились в Иркутске так, как в эту зиму», — записывал в своем дневнике аккуратный Струве…

И вдруг, в разгар веселья, — чудовищно нелепый слух из Петербурга: Невельской за самовольный, противный желанию государя императора проступок разжалован в матросы.

Неизвестно было, откуда пошел слух, но он распространился одновременно с доставленной фельдъегерем обширной петербургской почтой и не противоречил новостям, сообщенным Муравьеву Перовским. Среди бумаг был и запоздалый приказ о повышении в чинах Невельского и всех его офицеров за отличное плавание и доставку казенного груза на транспорте «Байкал». Невельской стал капитаном второго ранга. А в письме, двумя днями позже, Перовский сообщал, что в комитете открытиям Невельского решительно не верят и что-то собираются против него предпринять.

Балы, однако, не прекращались, и все веселились по-прежнему. Пример подавал сам виновник слухов — разжалованный в матросы капитан второго ранга Невельской.

Однажды он по обыкновению зашел к Зариным за Катей, чтобы идти на каток, но на этот раз она почему-то не была готова и появилась не сразу. Геннадий Иванович поражен был ее бледностью и грустным лицом. Поздоровавшись, она тут же отвернулась и вышла. Внимательно приглядевшись к ней, когда она вернулась, Невельской на этот раз увидел на щеках ее ясные следы наскоро высушенных слез, и сердце наполнилось совершенно неожиданным для него ликованием, почти счастьем: он догадался… Вышли на улицу. «Что это со мной?» — подумал он и необычно смело взял ее под руку. Так некоторое время шли молча.

— Меня удивляет, — нарушила затянувшееся молчание Катя, — что вас как будто нисколько не огорчают петербургские слухи, а между тем это так серьезно… Бравируете?

— Нет, петербургские новости огорчают: они могут помешать работе, серьезно ответил Невельской. — Но зато радуют здешние, а они для меня гораздо важнее.

— Делитесь же ими скорей, порадуйте, потому что те своей несправедливостью и бездушностью огорчают меня почти до слез, — потребовала она.

— Те слухи расплывчатые, может, еще и неверные, а эти определенны: в них нет никаких «почти», а есть просто чистые слезы.

— Что за загадки? Бросьте шутить, я не могу разгадать, — сказала она строго.

— И не надо, ведь речь идет обо мне. Важно, чтобы я их разгадал. Помните мнение Марии Николаевны, что только тогда чувствуется полнота счастья, когда ему предшествует несчастье? Ну вот!

— Нет, не пойму, — в сердцах возразила Катя, — будет ли там когда-нибудь это ваше счастье или не будет, это еще вопрос. А сейчас… сейчас ведь на вас обрушилось большое несчастье! О нем и надо говорить, его переживать.

— Екатерина Ивановна, миленькая, не сердитесь, но мы смотрим на вещи различно: вы (я убежден, вижу это и ценю), вы горячо приняли к сердцу мое несчастье и переживаете его, а я его уже пережил, вот и все, — он крепко пожал руку. — Да, да, пережил, — подтвердил он, заглядывая ей в лицо сияющими глазами. — И мне хорошо, хорошо… Но вот сказать, объяснить вам сейчас не могу, не сумею, да и не надо. А петербургские сплетни — это вздор, который рассеется от легкого дуновения богини истины: взмахнет волшебным покрывалом — и как не бывало.

— Вы, дорогой, по-моему, некстати стали поэтом. Вчера сам Николай Николаевич у нас вечером с возмущением говорил папе: «Государь еще, к счастью, верит мне. Я поставлю вопрос ребром и повезу прошение об отставке. Я или они, негодяи!»

— Ну вот видите, «негодяи», — живо подхватил Невельской. — И я так думаю… С его стороны отставка, а с моей — точные промеры и вещественные доказательства правоты — это поможет. Я не доделал своего дела капитан-лейтенантом, доделаю матросом — будет немного труднее, и все тут… Давайте тоже продолжать вместе с вами начатое дело — веселиться. Ведь нам осталось в Иркутске всего три-четыре дня!

И веселились действительно как никогда. Назавтра к Трубецким явились ряженые: высоченный мужик, поводырь, в самодельной маске с длинной льняной бородой и волосами, остриженными в скобку, с громадным ученым ревущим медведем на цепи и с ним мальчишка-поводыренок с медвежонком. Оба зверя показывали фокусы, почти вплотную подходя к шарахающимся зрителям. В одном поводыре признали Сергея Григорьевича Волконского, другого узнать не могли.