Николай Смирнов - Золотой Плес

• Название: Золотой Плес
• Автор: Николай Смирнов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Повесть Николая Смирнова об Исааке Левитане.

---

- А эти постоянные свары и сплетни, - ведь что ни скажи, что ни сделай, все завтра станет известно на базаре! А это ни с чем не сравнимое однообразие нашего бытия!..

- А вам не приходилось, - спрашивал Исаак Ильич, - читать молодого талантливого писателя Чехова? Он очень хорошо изображает нашу русскую провинцию, очень топко рисует человека и действительность.

- Читал Антона Павловича Чехова, - отвечает купец, - читал и удивлялся: прямо в корень смотрит! - читал и наших земляков-волжан - Островского, Мельникова-Печерского, Зарубина, Потехина. Как же замечательно знают все они наш быт, как верно показывают и его живописность, и его тьму, и ту человеческую сумятицу, которая бросает одних в разгул, других - в молитву, третьих - в невиданную скаредность.

Чтобы не ходить далеко за примерами, возьму себя, - оживлялся Иван Николаевич. - Я - торговец, я в своем деле ни в чем не отстаю - и не отстану - от других, я тоже понимаю, как копеечка оборачивается рублем, но я часто не знаю, что делать с собой. О чем только не передумаешь тогда, чем только не растравляешь и не успокаиваешь себя... В молодости страшно хотелось - да и теперь еще хочется - учиться...

- Простите, - мягко перебивал художник, - но, слушая вас, никто не поверит, что вы окончили какое-то церковноприходское училище.

- Благодарствую, как говорят у нас, на добром слове, - с бесстрастной учтивостью отзывался купец и тихо продолжал: - Хотелось бы еще по-человечески пожить - в чистых комнатах с книжными шкафами, с цветами на столе, поглядеть на белый свет, расстаться бы, пожалуй, с нашим городком.

Он опять улыбался - доброй и теплой улыбкой.

- Нет, никогда не уехал бы я из этого города! Что бы там ни говорить, а крепко люблю его и за прошлое, и за то, что это - земля моих предков, и за его красоту, на которую смотри - не насмотришься. Ведь у нас часто только и отрады что книга, Волга да разве еще охота... Сидишь вот так, смотришь и думаешь: как хороша матушка-Россия!

Иван Николаевич переводил глаза на художника: - Вот ваше дело - другое. Вы - вольная птица, сегодня здесь, завтра там, ничем не связаны, ничем не обременены - все ваше имущество, не обижайтесь, в двух-трех чемоданах, вы в любой момент можете сняться и мах-путь, куда захотите, да и жизнь ваша иная: жить для вас - это творить. Что ж, кесарево кесареви: одному копейка, другому кисть... Счастливый вы человек, Исаак Ильич!

Глава шестая

Исаак Ильич и Софья Петровна много работали, чередуя работу с прогулками, все больше свыкались с городом, радостно следили за мирной сменой летних дней.

Выпадавшие изредка ненастные дни не утомляли и не раздражали обжитые комнаты успокаивали тишиной, теплом, уютом... Художник с удовольствием перечитывал «В лесах» Мельникова-Печерского, Софья Петровна подолгу беседовала с хозяйкой, с доброй Евлампией Марковной, рассказывавшей о старом купеческом житье-бытье, разбирала накопившиеся письма и журналы. Исаак Ильич получал иногда письма от Антона Павловича Чехова - короткие, легкие, тронутые шуткой, лукавой и острой улыбкой. В комнату заглядывала Софья Петровна.

- Самые последние новинки, - бросала она еще не разрезанную книгу «толстого» журнала.

Книга, как всегда, волновала своеобразно-типографским запахом, чистотой обложки, узорной вязью оглавления. Исаак Ильич перелистывал ее, шуршал страницами, скучно говорил: «Все те же Потапенко, Баранцевич, Иероним Ясинский, Фофанов, Фруг - сплошной серый цвет...» - и вдруг оживлялся: в книге были новые стихи Фета, в тот год праздновавшего пятидесятилетие своего творчества.

В дверь тихо стучали: мягко входил, приветливо кланялся хозяин, Ефим Корнилыч, бодрый и нарядный, в полотняной вышитой косоворотке, в широких шароварах, в смазных сапожках.

- Разненастилось, - говорил он, смотря в окно, замазанное дождем, - белячки, зайчики пошли по Волге... Ну, и то сказать, отдохнете, вроде как на привале, натрудились, надо полагать, от рукомесла: ведь кистью-то строчите, я гляжу, как капусту сечете.

Ефим Корнилыч тихо подходил к картинам, подолгу рассматривал их.

- В больших способностях ходите, Исаак Ильич, - продолжал он с удовольствием. - Глядишь и диву даешься: не только церковь, дом или древо вознесенное - каждая веточка, каждая травиночка свое место знает и свое обличье имеет, и как все верно, как точно - ровно в зеркале. Одарит же господь человека таким вострым глазом!

- Это оттого кажется вам, Ефим Корнилыч, что уж очень хорош ваш городок.

- Городок наш, - с необыкновенно молодой живостью подхватывал Ефим Корнилыч, - земному раю подобен: чист, светел, тих, зелен. Жемчужина, а не город! Жил я в разлуке с ним - так все равно что по матери-покойнице скучал: хорошо - да не то, привольно - да не так! На исходе лет не вытерпел - воротился к Волге-красавице, к родной своей земле: пусть, когда придет час, приютит меня на веки вечные рядом с отцами-дедами. - Он растроганно замолкал, потам продолжал с оживлением: - А пока, не буду гневить бога, живу - не нарадуюсь: пчелы мед несут, в саду малина, яблоки, вокруг благодать, краса ненаглядная. Сколько рыбы в матушке-Волге, сколько грибов по лесам, сколько мошников, косачей и рябчиков по зеленому приволью, особенно ежели забраться подальше - к Коз ляпе ким болотам, к Шумятке, к Тезе али Алабуге! Устарел только, обвяз, хошь сердце-то, как заговорю об охоте, и колотится, будто в двадцать лет.

Старик, все больше оживляясь, брал ружье, по-охотничьи подкидывал его в руках, быстро и ловко прицеливался и, загоревшийся, беспокойный, говорил с волнением:

- Посмотрели бы на меня, Исаак Ильич, двадцать - тридцать лет назад - егерь был, не хвастаясь, отменный, неутомчивый, ни мороз, ни жара не брали, - глаз имел поразительный: мелькнет в кустах косой или тетерочка - хлоп! - и кувырк, лапки вверх или крылышки книзу. Хозяин мой, у которого я ходил в садовниках, господин Хранилов, страшный охотник, в Москву хотел везти меня, стрелкам в шляпах показывать.

За окном шумел ветер, гудели седые волжские волны, слезились, оплывали стекла. Из кухни пахло обедом, приветливо запевал самовар, - близились сумерки, мирные беседы за чаем, чтение при лампе и свечах... Хорошо и короткое летнее ненастье!

Через день-два тучи уходили, звучно ссыпались с берез водяные брызги, и опять неслышно обрушивался потоп лазури, опять кричали над рекой чайки. И опять бесконечно бодрила, обвораживала прелесть летнего мира, отраженная на полотне, и неустанно звали, влекли старые горные тропы, беседки на обрывах, теплые, вольные поля.

Город, казалось бы исхоженный вдоль и поперек, неизменно казался новым...

Исаак Ильич и Софья Петровна неустанно «открывали», бродя по городу, незнакомо-милые уголки - то какой-нибудь уединенный дом в цветных окнах, то целую рощу тополей, густые ветви которых напоминали оперение турманов, то особенно глубокий, странно гулкий овраг.

Софья Петровна, подобрав платье, с молодой резвостью сбегала вниз, быстро пропадала в березах, чуть слышно звала из глубины:

- Спускайтесь. Здесь расчудесно!

Спускался следом за ней и Исаак Ильич. Неприметная, нехоженая, будто навощенная, тропа скользила, обламывалась, шумно стекал вниз песок, уносилась и исчезало солнце. День, свет, блаженный полуденный жар - оставались наверху, в аллеях, садах и просторах горнего рая. Здесь, внизу, среди этих конусом падающих и как бы ломающихся при соединении красных глиняных степ, под этими распростертыми и перепутанными березами, стоял полумрак, дышала сухая свежесть. На дне оврага серебряными иглами сыпался по камням ручей, в воде которого чувствовался отблеск и привкус снега. Густо разрастался над ручьем кудрявый ольшаник.

- Здесь почти совсем темно, будто в катакомбах, - глухо говорила шагавшая впереди Софья Петровна.

Она шумела ветвями, раздвигая и разламывая их, почти по пояс скрывалась в осокоре, со смехом перепрыгивала через топкие лужицы и наконец весело вскрикивала:

- Земля показалась!

Выходили к ключевой реке, к тихой заводи, над которой вились стрекозы. За рекой опять тянулся, взбегая в гору, ольшаник, в тени каштановый и пушистый, как медвежья шкура.

За ольшаником, за грациозно-тяжкими соснами, сквозили городские дома, белела церковь.

Художник внимательно приглядывался.

- В конце концов, - растерянно улыбался он, - боюсь, что многого не успею сделать. Ведь столько тишины в этом речном заливе, в этом одиноком омуте, столько густоты и пышности в этом ольшанике, что мимо них трудно пройти. А сколько есть уже облюбованных мест!

- Зачем же спешить? Куда торопиться? Почему мы должны уехать в августе, а не в сентябре? Осень здесь, по-моему, великолепна!

- Вы правы как никогда, - согласился художник.

- Вот и отлично! А теперь пройдем сосновой рощей, полем, спустимся через кладбище на Волгу.

Старое городское кладбище звали здесь певуче и грустно: Пустыня.