Максим Чертанов - Дарвин

• Название: Дарвин
• Автор: Максим Чертанов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03590-4

Он хотел знать все. Для чего кошке хвост? Снятся ли собакам сны? Какую цивилизацию могли бы создать пчелы? Поднимаются континенты или опускаются? Откуда взялась жизнь на Земле? Кто умнее, мужчины или женщины, и почему? Он разгадывал загадки природы, как Шерлок Холмс, и формулировал свои открытия поэтично, как Диккенс. Уже стариком, увенчанный всеми учеными регалиями мира, он робко писал коллеге: «Вы знаете так много, а я так мало, и я прошу у Вас милостыни, как нищий…» Он избегал публичных споров, за исключением случаев, когда это было очень важно для него, — а важно было и то, что Турция обидела Болгарию, и то, что сосед обидел лошадь. Об открытиях и о жизни этого удивительного человека подробно и увлекательно, опираясь исключительно на факты и документы, рассказывает автор.

---

Итак, две главы проехали, перевели дух, ничего ужасного, наоборот, втянулись, наука-то, оказывается, не так далека от жизни, как мы думали, тут вам и коровы, и морковка, знакомые, уютные предметы… И вот глава третья: «Борьба за существование». Да, есть слабенькие различия между особями, домашними или дикими… Как же на основе этих слабых различий образовались виды? Автор сам не берется судить об этом — зачем, если можно сослаться на авторитеты? «Декандоль и Лайель обстоятельно доказали, что все органические существа подвергаются конкуренции. По отношению к растениям никто не обсуждал этого вопроса с большей живостью и умением, чем Декан Манчестерский». Конкуренция сурова — это знает бедняк и богач. Она и в природе такова. «Лик природы представляется нам радостным… мы не видим или забываем, что птицы, которые беззаботно распевают вокруг нас, питаются насекомыми и семенами и, таким образом, постоянно истребляют жизнь; мы забываем, как эти певцы или их яйца и птенцы в свою очередь пожираются хищными птицами и зверями…» Борьба за существование — вот как называется эта конкуренция. Но, пожалуйста, помните, что этот термин «употреблен в широком и метафорическом смысле, включая сюда зависимость одного существа от другого, а также включая (что еще важнее) не только жизнь особи, но и успех в оставлении потомства».

Теперь на сцену выходят Мальтус и арифметика. Если бы даже у слонихи, которая рожает редко, выживали все дети, то скоро планета заполнилась бы одними слонами (не надо верить на слово, вот формулы, проверяйте), а что уж говорить о кроликах? Значит, выживают не все. Почему? Потому что одни более живучи, чем другие. Почему? Наверное, потому, что обладают какой-то особенностью. А особенность передают детям: «Вариации, сколь угодно слабые и происходящие от какой угодно причины, если только они сколько-нибудь полезны для особей данного вида в их бесконечно сложных отношениях к другим органическим существам и условиям жизни, будут способствовать сохранению таких особей и обычно унаследуются их потомством». Это и есть закон естественного отбора, силы, что «постоянно готова действовать и столь же неизмеримо превосходит слабые усилия человека, как произведения Природы превосходят произведения Искусства».

Ну, наверное, есть такая сила… звучит вроде убедительно… конкуренция, да, знаем… но все-таки гораздо больше на живые существа влияет климат, он делает их пушистыми или голыми, большими или маленькими, нам давно твердят про климат, мы так к нему привыкли… О да, автор и сам раньше так думал, ведь он, автор, ничуточки не умнее уважаемого читателя. И все же это ошибка: климат лишь обостряет или ослабляет конкуренцию. «Даже в тех случаях, когда климатические условия, как, например, сильный холод, действуют непосредственно, наиболее страдают слабые особи». «Что климат действует главным образом косвенно… мы ясно видим из того громадного числа растений, которые превосходно выносят климат в наших садах, но не натурализуются, так как не могут конкурировать с местными растениями».

В конце «жестокой» главы автор утешает читателя (который, быть может, до сих пор, жуя бифштекс, полагал, что у животных детеныши не умирают и волки не едят зайцев): «Столкновения в природе имеют перерывы, при этом не испытывается страха, смерть обыкновенно разит быстро», и переходит к следующей — «Естественный отбор»: «Сохранение благоприятных индивидуальных различий и вариаций и уничтожение вредных я назвал Естественным отбором».

Предваряя возражения, он признал, что бывают нейтральные вариации, кои «не подвергаются действию естественного отбора». Но заметил, что существуют сцепленные признаки (как мы говорим сейчас): заодно с полезным изменением может притащиться и закрепиться нейтральное, вроде цвета глаз; кроме того, «структуры, приобретенные таким косвенным путем и первоначально совершенно бесполезные для вида, могут впоследствии оказаться полезными для его модифицированных потомков при новых условиях и вновь приобретенных привычках». Дальше — кратко — о половом отборе, «соперничестве между особями одного пола, обычно самцами, за обладание особями другого пола. В результате получается не смерть неуспешного соперника, а ограничение или полное отсутствие у него потомства». Экологическую связь автор (увы!) пробежал скороговоркой на примере пчелы и цветка: партнеры «будут медленно модифицироваться и адаптироваться друг к другу… путем постоянного сохранения особей, представляющих в своем строении незначительные взаимно полезные уклонения».

Он объяснил, как связаны конкуренция и дивергенция: «Конкуренция всего упорнее между формами, наиболее близкими по строению, конституции и образу жизни. Отсюда склонность к исчезновению будут иметь все промежуточные формы». Отметил, что выгодно быть разнообразным: «Чем больше разнообразия в строении, общем складе и привычках приобретают потомки какого-нибудь вида, тем легче они смогут завладеть разнообразными местами в экономии природы, а следовательно, тем легче они будут увеличиваться в числе». Описал вымирание видов: они постепенно уступают место своим более специализированным потомкам. Нарисовал Древо: «Много более или менее крупных ветвей засохло и обвалилось; эти упавшие ветви различной величины представляют собой отряды, семейства и роды, не имеющие в настоящее время живых представителей… Кое-где, в развилине между старыми ветвями, пробивается тощий побег, уцелевший благодаря случайности и еще зеленый на своей верхушке… Как почки в процессе роста дают начало новым почкам, а эти, если только сильны, разветвляются и заглушают многие слабые ветви, так, полагаю, было и с великим Древом Жизни, наполнившим опавшими сучьями кору земли и покрывшим ее поверхность вечно расходящимися и прекрасными ветвями».

Пятая глава: «Законы вариации». Конечно, вариации (мутации) не беспричинны, но причин их мы пока не знаем. Могут внешние условия их вызывать, может «упражнение», например, в случае со слепыми подземными животными: «Так как трудно предположить, чтобы глаза, хотя бы и бесполезные, могли оказаться так или иначе вредными для организмов, живущих в темноте, то их потерю следует приписать неупотреблению». В той же главе — о «реверсии» и атавизмах, когда «ни с того ни с сего» рождается индивид с признаками, каких нет у обозримых предков, например, человек, сплошь покрытый волосами: тоже пока не знаем почему, просто «эта тенденция по неизвестным причинам иногда преобладает». И атавизмы, и «реверсия» для Дарвина пока лишь доказательства происхождения от древнего предка: раз организм «возвращается», значит, есть к кому. (Сейчас мы знаем, откуда берутся атавизмы: гены, отвечающие за признак, сохранились, но не работают и лишь изредка, из-за мутаций или экстремального воздействия на эмбрион, «включаются». Птицы беззубы, но произошли от зубастых предков, и у куриного зародыша можно вызвать нарушение развития, при котором у него сформируются зачатки зубов.)

Глава шестая: «Трудности теории». Почему мы не видим «переходных звеньев», например, от динозавров к птицам? Просто пока не нашли. Ископаемые находки редки. Тут надо оговориться, что большинство из нас неверно понимает, что такое «переходное звено». Никаких «переходных звеньев» между нами и шимпанзе нет (пять-шесть миллионов лет назад мы дивергировали — разошлись, как зубцы вилки, и не соприкасаемся), как нет их между вами и вашим двоюродным братом. Вас с ним связывает общий дедушка. Вот между вами и дедушкой, а также вашим кузеном и дедушкой переходные звенья есть — ваши и его родители. Таковых и ищут палеонтологи. Это трудно. Чаще попадается что-нибудь твердое: окаменевшие кости, раковины. Иногда — отпечатки следов. Редко находят целое животное, замороженное во льду или влипшее в янтарь. И все же нашли уже столько, сколько Дарвину и не снилось, так что, когда вы читаете в какой-нибудь газете, что переходных звеньев не найдено, это означает, что автор никогда не заглядывал в справочники. Обнаружены и звенья, соединяющие крупные группы: в 2008 году в Техасе нашли скелет существа Gerobatrachus, жившего 270—280 миллионов лет назад, которое оказалось звеном между современными лягушками и древними примитивными четвероногими. Каждый день на свет извлекается что-нибудь новое, то бишь очень старое. Палеонтологи находят кости, а палеогенетики решают, кому какой родней эти кости приходятся. Как решают? Как генетический анализ позволяет выяснить степень родства между людьми (сколько у них одинаковых генов, грубо говоря), так же он и устанавливает степень родства между видами. А зная количество накопленных различий, исследователи определяют момент расхождения двух видов, то есть время, когда жил их последний общий предок.

Следующую упомянутую Дарвином «трудность теории» мы уже разбирали — как образовался глаз. Он привел также пример с белками: «Не вижу трудности, особенно при меняющихся условиях, в том, чтобы сохранялись особи со все более развитыми боковыми перепонками, что каждая модификация в этом направлении полезна и получала распространение до тех пор, пока кумулированием результатов процесса естественного отбора не образовалась бы вполне совершенная летучая белка». Сейчас родословная летяг изучена: они «отпочковались» от предковой белки 20 миллионов лет назад.