Александр Чехов - Тайны живописи

• Название: Тайны живописи
• Автор: Александр Чехов
• Жанр: Сценарии

---

На улице возбужденно, страстно, многоголосо, заливисто стрекотали сверчки — вдоль всей дороги, в каждом палисаднике, в каждой травинке, в каждом дереве, из-под каждого куста. Июнь близился к своему завершению.

Дома одиноко ждала забытая за последние два дня печатная машинка и работа, работа…

11

Тот же зрительный зал, те же декорации на сцене — круглый стол, несколько стульев, рядом — софа, только общий свет выключен, а сцена освещается узким лучом рампы. На сцене — Сергей и Таня.

Сергей. Устал. Пива у нас не осталось?

Таня. Вспомнил!

Сергей. Да… Ну хоть чаю еще налей. Эх, жизнь!.. А хорошо они вместе смотрятся! Такая пара, скажи, да? Хорошо все получилось.

Таня. Все еще впереди. Сложно ему будет с ней. Взрывной характер. Властная натура.

Сергей. Может ему и нужна сейчас такая? Если люди встречаются, значит это кому-то нужно.

Таня. Не спорю. Он — ярко выраженный интроверт. Интеллектуал, к тому же. Ему нужна женщина-наполеон, сильный чувственный, легко увлекающийся, романтичный экстраверт. Я думаю, она подходит. Почти идеально. Но это не значит, что все будет просто.

Сергей. Посмотрим. Творческая личность… Хм. Хотел бы я почитать то, что он пишет. Муру, наверное, какую-нибудь.

Таня. Ну почему сразу «муру»? У него есть вкус, неплохой вкус, чувство меры, некое внутреннее изящество, почти благородство. Этого вполне достаточно, чтобы не скатиться в пошлость.

Сергей. Ты думаешь? Ну, посмотрим. Вон, картину эту тоже человек со вкусом рисовал?

Таня. Да, со вкусом. А что тебе не нравится?

Сергей. Это, я так понимаю, Иван-царевич на Сером Волке? В черно-болотных тонах. Мазки — как фаллосы. Две тысячи фаллосов, всех размеров. На любой вкус. У волка — кроваво-красные глаза, а у Ивана — лицо пассивного педика. Да он был псих, твой «художник со вкусом».

Таня. Человек самовыражается, экспериментирует. Что в этом плохого? Он ищет новые формы, он пытается раскрыть свой внутренний мир, заглянуть в самую глубину.

Сергей. Плохого — ничего. Я не осуждаю.

Таня. Ты ставишь диагноз. Как заправский врач.

Сергей. Извини. Не хотел обидеть твоего знакомого художника. Просто все это самокопание…

Таня. Что?

Сергей…Не то это. Человек сам в себе с ума сходит, а мы должны за этим наблюдать.

Таня. Иногда наблюдать за этим бывает очень интересно. Примеров тому — тысячи.

Сергей. Не спорю, я не совсем это хотел сказать. Просто сидит вот этот мальчик у себя дома, делать ему нечего, женщины его не любят, мужики, видимо, тоже, а потому что сам любить не умеет, вот он и начинает сам в себе копаться. Все равно, что онанизмом заниматься.

Таня. Ты не справедлив. Ты же его совсем не знаешь.

Сергей. Возможно, я просто по картине сужу. Эта картина — клиника. Сам образ клинический. Волк, да еще с горящими глазами — символ зла, темных сил. Плюс поза «верхом», что подразумевает секс. Да еще фаллосы. Он явно что-то недополучил в детстве и недовзял в юности. Вот и изводит себя. И краски заодно.

Таня (смеясь). Критик! Психолог! Знаешь что, психолог, налей-ка чай себе сам!

Вадим, сидящий на первом ряду, аплодирует.

12

Вечером была тишина. Удивительным образом не было слышно ни соседей, ни улицу. Даже сверчки стихли. Остались только шорохи, дыхание, пульс и скрип половиц.

— Хорошо у тебя здесь, — сказала она, оглядываясь вокруг, — Уютно. Это твоя печатная машинка? Как здорово! Я в детстве мечтала о печатной машинке. Столько кнопок! Мне так нравилось нажимать на кнопки.

Сегодня она была другая — пышные волосы собраны назад и перетянуты резинкой, вместо любимого оранжевого платья — белая шелковая блузка и джинсовые, короткие шорты. Почти без косметики, она выглядела строже, невиннее, моложе, словно школьница, всю жизнь просидевшая за учебниками, только загар, покрасивший медными оттенками обнаженные руки и шелковистую кожу бедер придавал ей налет южной распутности.

— Ты в детстве, наверное, облазила все заборы.

— Верно. Как ты догадался?

— Есть в тебе что-то мальчишеское. Озорное такое, ребяческое.

— Может быть… — она подняла на него свои малахитовые глаза и улыбнулась кончиками губ, — Тебе это нравится?

— Да, — осторожно, словно боясь обжечься, дотрагиваясь кончиками пальцев до ее талии, ответил он, — ты мне очень нравишься.

Замирая, затаив дыхание, он уходил в свои пальцы, чувствуя под ними грубую ткань, крупные швы, пустые петли для ремня, чуть выше — мягкий, скользящий, переливчатый, тающий шелк, сквозь который ясно ощущалось ее тепло, гладкость и упругость кожи, чуть ниже… Неуверенно он опустил руки ниже, думая про себя, что на этом сейчас все закончится, но она не отстранилась, не перехватила его настырные, наглые ладони-пауки, дав им возможность пережить, дрожа от возбуждения, все аккуратные изгибы юного гибкого девичьего тела.

— Мишка! — ее руки мягко обвили его шею, — Спасибо тебе.

— За что?

— За то, что ты есть… — на секунду она опустила глаза, — Спасибо… Ты знаешь, мне когда пятнадцать лет было, меня один парень изнасиловал. Ходил за мной, ухаживал, цветы дарил, а потом изнасиловал. Потом на коленях прощенья просил, а я не простила. И в суд не подала. Пусть живет. Потом долго с парнями не могла. Не верила никому. Встречалась с одним, а он меня предал, ушел к другой. Спасибо тебе. Ты… замечательный. Мне с тобой хорошо. Уютно.

Они смотрели друг на друга, она готова была заплакать, он, осмелев, тянулся к ее губам.

— Леночка! Ты такая… Мне иногда кажется, что я тебя придумал.

И когда объятия стали крепкими, поцелуи страстными, движенья решительными, и ничего уже нельзя было остановить, она расплакалась, наконец, тихо, почти беззвучно, незаметно для него и вдохнула: «Я люблю тебя!»…

Утром они стояли на остановке, в тени металлической крыши, вдыхая свежесть прохладного еще, еще тихого, еще безлюдного утра.

— Ты сегодня во сколько освобождаешься? — спросил Миша.

— Час в три, а что?

— Хочешь, я тебе ключ оставлю? Чего тебе тетю-то стеснять? Приходи ко мне.

— Ладно, — ключ утонул в ее пальцах, затем исчез безвозвратно в кармане шорт. Утром она не прятала волосы, и они снова, как всегда, падали на плечи причудливым золотым водопадом. — Я приду.

Потом она сказала: «Я позвоню тебе сегодня на работу, хорошо?», быстро, легко, словно бабочка, вспорхнув в подъехавший старый, дребезжащий ЛИАЗ, Миша проводил взглядом уходящий автобус и остался стоять там, где был, задумчивый, боявшийся поверить в собственное счастье. Солнце поднималось в зенит, в полдень, люди просыпались, потягивались сладко, зевали, одевались, пили чай или кофе, чистили зубы, брились или причесывались, собирали портфели, сумки и рюкзаки, шли на работу, на пляж или по магазинам, заполняя пестрым разноцветием рубашек и платьев остановки, автобусы и метро, тени их становились все короче, воздух постепенно прогревался.

13

В обед он вышел прогуляться. Нагретый воздух медленно перемещался с запада на восток, размеренно колыхая зеленые кроны, в небе висели несколько кучевых облаков, предвестники, как говорили, будущего циклона.

Он прошел по шумному, загазованному виадуку, полному машин, на Должнаскую, затем свернул на бульвар Мира — когда-то это был канал, в петербургском стиле окружающий водяным рвом Нижегородскую ярмарку, а сейчас просто бульвар — пустой тротуар, несколько деревьев, газон, кусты и флегматичная от старости афганская борзая, спущенная хозяином с поводка. На тротуаре были нарисованы белой краской цифры и черточки — по утрам здесь наматывали километры ученики из близлежащей школы. Он прошел дальше, пересек улицу, поднялся по лестнице. На площади Ленина, у центральной гостиницы, почти у самых ног вождя пролетариата рабочие ставили железный решетчатый забор — приехал московский цирк-шапито. Уже стоял белый вагончик с веселым рыжим клоуном на борту, нелепо и карикатурно нарисованным, с надписями «ЦИРК» и «ТЕАТР ЗВЕРЕЙ», уже стояла маленькая будка с афишей, в которой через пару недель будут продавать билеты, но не было еще детей и родителей, а также музыки, воздушных шаров и мороженого — случайные прохожие редко проскакивали мимо, бросая быстрые равнодушные взгляды. Он прошел вдоль забора и оглянулся — клоун на вагоне улыбался непомерно широкой, мультяшной улыбкой, но большие, подведенные тушью глаза его были грустны. Или ему это показалось?

Затем он вышел к остановке и скверу с книжным базаром — тот не блистал разнообразием, лакированные детективы, фантастика, книги по экстрасенсорике в суперобложках, модные глянцевые журналы с портретами полуголых красавиц, больше ничего, да и самих торговцев, видимо из-за жары, было раз-два, и обчелся. Дальше была набережная с плавучим рестораном «Летучий голландец» — здесь ветер дул сильнее, а близость реки создавала хоть какую-то иллюзию прохлады. Вода в Оке текла мутная, какого-то зелено-коричневого цвета, в ней плавали островки пены и мелкий мусор. Когда-то здесь не было города, и река была чистая, почти как горный ручей, воду можно было пить, а рыбу ловить руками, потом, пару тысяч лет назад, какой-то умник из местного угорского племени соорудил здесь первый деревянный причал, а тысячу лет назад с юго-запада пришли славяне. Хорошо организованные и вооруженные, закаленные в боях с кочевниками, они без труда потеснили местное население и, спустя два столетия, основали город — несколько домов, окруженных частоколом бревен, восточный, самый дальний пограничный форпост Владимирского княжества. Здесь, на этом месте, казалось, кончалась цивилизация, вокруг и дальше на восток, за высоким забором были только леса на тысячи верст, темные хвойные к северу и смешанные к югу, с обилием зверья и редкими городищами диковатых язычников. Городок был настолько маленьким, далеким, тихим и никому особенно не нужным, что монгольские орды Батыя прошли мимо, не заметив его. Годы шли, Батый дошел да Адриатики, вернулся назад и умер, Орда захватив и разрушив все, что оказалось в пределах досягаемости, угомонилась и принялась торговать — по Волге из низовьев и через Каспий из Персии поплыли купцы — город в дни их нашествия становился похожим на мифический Вавилон, они раскладывали товар прямо на пристани, кричали шумно, многоголосо, разноязыко, суетясь, торгуясь, продавали всякие заморские диковинности, меняли у местных ковры на меха и перец на золото, затем быстро грузились на свои маленькие суда и уплывали, прикрывшись щитами и копьями от речных пиратов, город же быстро богател, рос, люди вырубили леса вокруг, отстроили каменный Кремль, затем, когда Орда канула в лету, и граница отодвинулась далеко за Урал, город фривольно раскинулся в ширь, по обоим берегам Оки, строя мосты, прокладывая дороги, засыпая болота и овраги. А вода в реке постепенно мутнела и засорялась, и рыбы становилось все меньше. Что-то люди, конечно, потеряли, что-то приобрели. Как всегда…