Аксель Сандемусе - Оборотень

• Название: Оборотень
• Автор: Аксель Сандемусе
• Издательство: Прогресс-Традиция
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-89826-163-X

Аксель Сандемусе (1899–1965) — один из крупнейших писателей Норвегии, произведения которого неизменно включаются во все хрестоматии, представляющие норвежских классиков начиная с древних времен. Действие романа "Оборотень" (1958) происходит в пятидесятые годы, но герой постоянно возвращается в прошлое — предвоенные и военные годы, пытаясь понять, откуда и почему в человеке появляется зло, превращающее его в "оборотня". Любовь втроем людей, победивших в себе этого "оборотня", убийство героини и месть за нее обоих любящих ее мужчин составляют фабулу романа.

---

— Перестань, Эрлинг. Почему ты не можешь жить в Венхауге? Иногда мне кажется, что ты не очень умен. Тебе предлагают большой дом, мы могли бы ухаживать за тобой…

— Ухаживать за умирающим?

— Не говори глупостей! Ты прекрасно знаешь, что доживешь до ста лет. Ян тоже так считает: Эрлинг доживет до ста лет, говорит он. Нам всем хочется, чтобы ты жил с нами, и ты это прекрасно знаешь. И детям, и нашей собаке, и вообще всем и всегда хотелось.

— Обещаю тебе, что до ста лет я не доживу. Что же касается моего переселения в Венхауг, по-моему, надо учитывать и мое желание. У тебя материнский склад характера, Юлия, такие, как ты, всегда боятся, что их дети промочат ноги. Фелисия хочет распоряжаться моей жизнью, что, по сути, одно и то же. Не порти мне настроения, я подозреваю, что ты просто защищаешь интересы Фелисии, хотя во многом ты, конечно, права.

— Ты ошибаешься, если думаешь, будто Фелисия хочет распоряжаться твоей жизнью. Она любит тебя. И еще неизвестно, кто из вас больше хочет распоряжаться другим…

— Юлия, я всю жизнь обходился один, вас с Фелисией тогда еще и на свете не было. Но женщинам почему-то кажется, что мужчина должен жить так, как хочется им. Если я переселюсь в Венхауг, то в один прекрасный день сбегу, доведенный до бешенства, и уж тогда больше туда не вернусь. Пойми, у Фелисии есть свои заветные мечты. И одна из них — сделать так, чтобы на меня тяжким бременем легло чувство благодарности. Она не думает о том, что оно меня раздавит.

— Никогда не встречала более недоверчивого человека.

— Кто знает, может, встретишь кого-нибудь еще почище меня. Я…

Он вдруг замолчал, увидев сороку, которая вперевалку шла впереди них по узкой тропинке. Эрлинг решил воспользоваться случаем:

— Интересно, о чем думает сорока, когда крадет серебро? — спросил он.

— Сороки не крадут серебра.

— Откуда ты знаешь?

— А откуда ты знаешь, что крадут?

Эрлингу стало неприятно. Неужели его вопрос попал в точку?

— Я не знаю. Прости, если задел твои чувства. Сороки крадут все, что блестит, серебряные ложечки и всякое такое, это считается непреложной истиной.

— А каким образом, по-твоему, у них это получается? Ведь обычно серебряные ложечки лежат в местах, недоступных сорокам. Или ты думаешь, что сороку можно поймать на блесну?

— Не понимаю, при чем тут блесна?

— Очень просто, она тоже блестит.

— Да, но…

— Ты сам видел когда-нибудь, чтобы сорока несла в клюве что-то блестящее?

— Нет, но…

— Да, но… нет, но… Просто ты все это где-то вычитал, — твердо сказала Юлия. — Сороки не крадут несъедобных предметов, между прочим, я сама это проверяла. Взяла начищенные ложечки всех размеров, какие были в доме, но сорокам они оказались не нужны. Сороки даже не обратили на них внимания. Попробуй и ты проделать такой опыт. Положи рядом серебряную ложку и серебристую селедку, увидишь, что выберет сорока. Все это ложь и сказки. Если люди вбили себе что-то в голову, им очень трудно отказаться от этого. Надо все проверять самому.

Словно пчелиное жало в коже, подумал он.

Юлия оскорбленно продолжала:

— Сороки крадут серебро не больше, чем я. Я подкладывала им и бусы, и браслеты. Каких только блестящих предметов я не раскладывала там, где есть сороки, но они их не трогали. Это все сказки, придуманные каким-нибудь воришкой. Мне сороки нравятся, они такие забавные, но красть — они не крадут. И я не встречала ни одного человека, который бы видел это своими глазами. Ни разу. Кое-кто, конечно, станет утверждать, будто видел и не один раз, но такие люди обычно преувеличивают. Кто лжет, всегда преувеличивает. В Венхауге никто ничего подобного не видел.

В Венхауге никто ничего подобного не видел, думал Эрлинг.

— Да ты просто становишься фанатичкой, защищая сорок, — сказал он.

— В полете сорока похожа на две серебряные ложки.

— Какой странный образ. Это похоже на стихи.

Что кроется за этой горячей защитой сорок, думал он. Выдать себя — Юлия не выдала, но навела Эрлинга на кое-какие мысли. Почему она никогда не говорила ему, что в Венхауге пропадали вещи? Она-то должна была это знать. И тем не менее ни разу ни слова. Юлия знала все, что происходило дома. Почему же она ничего ему не сказала? Может, и у нее самой тоже что-то пропало? Или она кого-то покрывает? Или ломает комедию, но не осмеливается спросить, что же все-таки пропало? Если она знает, что пропадают вещи, хотя никто не говорил ей об этом… значит, она понимает, что подозрения падают на нее. Но все-тки, почему она так горячо защищает сорок?

Эрлинг сказал словно невзначай:

— Наверное, ты права, но подумай, сколько напрасных обвинений падало на их головы!

— Никто их ни в чем не обвиняет, — к его удивлению, ответила Юлия.

— Но послушай!..

— Нет, лучше ты послушай меня! Ты никогда не видел, чтобы сорока что-то украла, да и никто этого не видел. Поэтому никто по-настоящему в это не верит, только болтают глупости. Думаешь, хоть одного вора послушали бы, если б он свалил вину на сороку? Он бы первый понял, что это заведет его в тюрьму. Да ты и сам никогда бы не поверил такой глупости, уж коли на то пошло… Серебро… Ты бы сразу сообразил, что тут что-то нечисто.

За все эти годы Фелисия ни разу не приводила никаких доказательств, подтверждающих ее обвинения. Я плохой сыщик, думал Эрлинг, я все слишком усложняю. Любой полицейский, которому поручили бы расследовать это дело, не позволил бы своей дочери и близким друзьям запудрить себе мозги. Он выслушал бы рассказ Фелисии и задал бы ей такой вопрос: все это прекрасно, фру Венхауг, но почему вы решили, что в кражах повинна Юлия Вик? Тогда бы у Фелисии спала пелена с глаз и она поняла бы, что в полицейском протоколе черным по белому будет написано, что ее подозрения основаны лишь на том, что молодая девушка раньше жила в приюте…

А он сам? Согласился бы он так безоговорочно с тем, что украшения крадет его дочь, если б она не жила раньше в приюте?

1942

Эрлинг не забыл Фелисию Ормсунд. За восемь лет, прошедшие после их встречи, она часто являлась ему, и он гадал, как сложилась ее судьба. Он был в жалком состоянии, когда неожиданно встретил ее в маленьком кафе в Стокгольме, где собирались норвежские беженцы. Его измучил неудачный брак, он пил без просыха целый год, был болен, боялся людей и тяжело переживал свой возраст. Он сам, да и все остальные тоже, смотрел на себя как на конченного человека.

Прежде всего ему захотелось узнать, замужем ли Фелисия, и он осторожно спросил у норвежца, сидевшего за соседним столиком:

— Та женщина у колонны? Я забыл ее фамилию… Кто она?

— Это Фелисия Ормсунд.

— Совершенно верно. Но это ее девичье имя. Разве она не замужем?

— По-моему, нет, ей лет двадцать пять, не больше, но на отсутствие женихов она пожаловаться не может.

Эрлинг не поднимал глаз. Как она еще молода, а ведь та история случилась в 1934 году! Если б не ее умудренный опытом взгляд и уверенная манера держаться, она могла бы сойти за двадцатилетнюю.

Он понял, что Фелисия сразу узнала его, и все время чувствовал на себе ее взгляд. Хорошо еще, что она не застала его врасплох. Люди ходили от столика к столику, о чем-то беседовали. Краем глаза Эрлинг видел, что несколько раз она оставалась за своим столиком одна. Но подойти к ней он не решался. Еще неизвестно, как она встретит его, а здесь было много людей, которые знали их обоих. Тот случай не делал ему чести, хотя у него и были смягчающие вину обстоятельства, если, конечно, Фелисия сочла бы Сесилию Скуг смягчающим вину обстоятельством.

К тому же Эрлинга постоянно мучил страх. Он начал поглядывать по сторонам, ища возможности улизнуть, не поздоровавшись с нею.

Наконец Фелисия встала, подошла к его столику и остановилась перед ним. Он поднял на нее глаза, как на чужую, и не сразу позволил себе узнать ее.

— Господи, вот так встреча!..

Она стояла и смотрела на него:

— Как поживаешь?

Взгляд у нее был внимательный и настороженный. Небось наслышалась сплетен обо мне, сердито подумал он, его закрутил вихрь чувств — стыд, горечь, детская обида и готовый вырваться наружу гнев.

— Что ты смотришь, будто вот-вот проглотишь меня? — дружелюбно спросила она. — Можно мне сесть?

— Конечно, конечно! — Он засуетился. — Ради бога, садитесь! Как дела? Когда… когда ты перешла через границу? — Он вспомнил, что она обратилась к нему на «ты», а он на «вы» — среди беженцев это было не принято.

Эрлинг помрачнел и снова насторожился. Бледность в ее лице уступила место румянцу. Должно быть, она чего-то боялась.

Мужество покинуло его, он что-то бессвязно залепетал. Она откинулась на спинку стула, ее глаза с удивлением смотрели на него.

Эрлинг замолчал и стал глупо шарить по столу руками.

Фелисия медленно встала. Страх и недоверие делали Эрлинга проницательным, он прочел мысли Фелисии — она собралась уходить, но еще смотрела ему в глаза: он не пьян, он болен, и очень серьезно.