Валентина Малявина - Услышь меня, чистый сердцем

• Название: Услышь меня, чистый сердцем
• Автор: Валентина Малявина
• Издательство: Олимп, Астрель, ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-7390-0971-5

Красивая женщина, блестящая и очень известная в свое время актриса кино, обладательница, как казалось многим, необычайно счастливой судьбы. Она из тех людей, которым словно все, к чему иные безуспешно стремятся годами, дается в руки само и сразу…

И вдруг, в одно мгновение, — трагический обвал: ее, трепетную героиню знаменитого «Иванова детства», сказочную красавицу принцессу из «Короля-Оленя», обвиняют в убийстве артиста Стаса Жданько. Человека, которого любила она, который, несомненно, любил ее…

Вы держите в руках мемуары Валентины Малявиной — женщины, на собственном опыте узнавшей, что такое рай и что такое ад…

Эта книга написана в первую очередь именно женщиной, а не актрисой — вопреки тому, что едва ли не каждая страница пестрит хорошо знакомыми именами звезд кино. Это ли не подлинная драма, совсем не «киношная», а жестокая и грубая, как порой и сама жизнь?

---

— Я сразу же позвонила в «Скорую помощь» и вызвала ее на ножевое ранение.

— А соседей почему не позвали? Симонова почему не позвали? Почему не закричали: «На помощь!»? — усердствовала общественный истей.

— Я реагировала так, как реагировала я, а не так, как вы или кто-то другой. Кроме того, я не кликушествовала, потому что была уверена в нормальном исходе, а не в трагическом.

Вдруг судья спросила:

— Вы верующая?

Статная конвоир тихо мне подсказывает:

— Скажи — нет.

Я ответила:

— Да.

Судья чуть помедлила и спросила:

— Когда вы стали верить в Бога?

— С тех пор, как осознала себя.

— А Стас?

— Стас верил в Бога.

Общественный истец возразила:

— Но его мать, Александра Александровна Жданько, отрицала, что он верующий.

— Александра Александровна, наверное, подумала, что так сказать будет лучше, полезнее… Стас был верующий, другое дело, что все мы очень грешны…

О чем-то еще спрашивали, но все это были вопросы глупые, досужие…

Потом мною занялись эксперты, освободив зал от присутствующих.

Я хотела напомнить экспертам, что видела их подписи в нескольких протоколах, где они не исключали саморанение, но мне не дали говорить.

Они рассматривали мою правую руку, что-то замеряли, что-то записывали… от кого-то из них сильно пахло спиртным.

Такая жара! Ужас!

Хорошо еще, что за время мотания моего в суд меня узнал весь конвой и теперь не засовывает в раскаленный от жары железный «стакан». Братва сочувствует мне, мол, долго копаются судьи. И в камере я вижу, что все участливо беспокоятся, почему так долго идет суд.

После окончательного решения суда меня должны перевести в другую камеру, где находятся не обвиняемые, а осужденные, или… отпустить домой… Нет, оказывается, я еще чуть-чуть надеюсь на то, что все решится правильно. Я вижу, что судья нервничает, потому что у нее нет абсолютных доказательств моей виновности.

…В камере влажно, все время хочется пить. За чаем я вдруг вспомнила о странных случаях, происходивших со мной, и стала рассказывать. Девочки замерли. Они любили, когда я рассказывала.

— Дело было на съемках в Риге. Саша Михайлов, Наташа Фатеева и я снимались в телевизионном сериале «Обретешь в бою» у Марка Орлова.

В павильоне стояла дивная декорация — подлинная библиотека в шкафах красного дерева за стеклянными дверцами. Дверцы, конечно, были закрыты на ключики. Хозяин библиотеки, мужчина преклонных лет с красивым и благородным лицом, всегда присутствовал в павильоне. Как-то в перерыве я подошла к книгам и стала рассматривать корешки. Хозяин любезно предложил мне взять интересные для меня книги с собою в отель. Я поблагодарила и взяла несколько томиков. Он открыл другой шкафчик и вынул из него довольно толстый фолиант.

— Это тоже интересная и нужная книга. Можете и ее взять, — сказал он.

Я открыла книгу. Это была «Хиромантия».

Я обещала никому не показывать книги. И вечером того же дня в номере стала изучать свою руку. Что же получилось? А получилось, что в «долине Юпитера» под указательным пальцем левой руки у меня притаился знак тюрьмы. Я удивилась. Улыбнулась.

На следующий день я говорю хозяину библиотеки:

— Это, конечно, все интересно, но у меня в «долине Юпитера» знак тюрьмы. Не правда ли, это странно?

Он попросил меня показать ему левую руку. Я протянула:

— Вот, смотрите…

Он направил лупу старинной работы прямо на знак, потом внимательно посмотрел на меня, закрыл мою ладонь и молча удалился из павильона.

— Ну надо же! — ахнули девочки.

— Давно это было, Валюшк?

— Давно.

— Ну надо же!..

Я продолжила свой рассказ:

— Стас знал, что я умею смотреть руку. И как-то попросил меня: «Валена, пожалуйста, посмотри мою руку». Я взяла его левую ладонь и обомлела: поперек линии жизни — ровненький шрам, открыла правую руку — там то же самое: поперек линии жизни — ровнехонький шрамик. Я с испугом закрыла обе руки.

— Ты что, Валена? Плохо у меня, да? — спросил Стас.

— Да, — говорю. — У тебя на линии жизни неестественное препятствие.

— Не смертельное же? — улыбнулся он.

Я ничего не ответила, а спросила:

— Как эти шрамики легли таким образом на линии жизни рук твоих?

Стас посмотрел на свои красивые руки и сказал:

— Они в Новый год получились. После того, как я сжал в руке бокал с вином. Я сжимал его, пока он не треснул. Я почувствовал, что поранился, но ничего никому не сказал, опустил голову на руки, а кровь полилась на скатерть. Леня Ярмольник заметил и вскрикнул… Потом врачи зашили ранки.

Мне стало не по себе от его рассказа.

— Ты гневался на кого-то? — спросила я.

— Нет. Просто было смертельно скучно. Никчемно было. Ждали-ждали Новый год… Ну и что? Он пришел… Ожидание было более значительно, чем сам праздник…

Он заметил мое удрученное состояние и сказал:

— Не переживай особо, Валена! Не переживай.

— Не надо больше никогда так выпендриваться. — Я почти сердилась на него. — Нехороший это знак. Смерть случайная получается.

— Ну и ладно… — успокаивал меня Стас. — А у тебя что нарисовано?

— А у меня вот здесь, видишь, знак тюрьмы.

Он поцеловал мою ладошку и улыбнулся.

— От сумы и от тюрьмы, сама знаешь…

И стал шалить, чтобы рассмешить меня.

— Да… дела, — вздыхали девочки после моего рассказа.

— Там, — колючеглазая показала рукой вверх, — там про нас все заранее знают… Вот так-то…

Нина спросила меня:

— Ты веришь в судьбу?

— Да..

— А что ты думаешь по поводу твоего суда? Сколько дадут?

— Домой пойду.

Мне вдруг стало так беззаботно, так все равно, так легко, что я, смеясь, сказала:

— Чему быть, того не миновать.

А про себя подумала, что это, наверное, организм защищается, поэтому и стало беззаботно.

14

И снова суд.

Смилостивились, дали слово Лене Санаевой.

Какое у нее славное, открытое лицо! Я не успевала записывать за нею, потому что мне нравилось слушать ее — у нее очень хорошая речь. Мне было приятно слушать ее слова обо мне, Лена подробно говорила о том, что в течение пяти лет после гибели Стаса я не обращалась к адвокатам, уверенная в их ненадобности, а между тем дело, которое на глазах распухло от россказней знакомых и незнакомых лиц, должно было бы быть предварительно изучено адвокатом. Тогда, возможно, не понадобилось бы столько судебных заседаний, одно другого глупее и нелепее, и скорее всего — не случился бы суд.

И я — в который раз — вспомнила Риту из музея Театра Вахтангова с ее загадочной фразой «Тебе бы адвоката взять хорошего» и мой ответ «Зачем?». И вокруг тихо… снег бесшумно падал в арбатских вечерних синьковых переулках. Я не предполагала, что такое безобразие может случиться. Я всегда верила в справедливость. Я и сейчас в нее верю.

У итальянцев есть хорошая поговорка: «Время — честный человек».

Справедливости ежесекундной не бывает. Справедливость наступает потом. И навсегда.

Я была спокойна, слушая Санаеву Лену. Леночка говорила, что после общения со Стасом — меня-то она знала давно — у нее сложилось впечатление, что мы по-разному относимся и к жизни, и к искусству. Лене казалось, что Стас хотел немедленной славы, а обо мне она сказала иное:

— Валентина вообще не думает на эту тему. Она состоялась как актриса, будучи студенткой третьего курса театрального института. Валентина играла несколько главных ролей в Театре имени Ленинского комсомола, которым руководил Анатолий Эфрос, а на четвертом курсе была приглашена в труппу Театра имени Вахтангова самим Рубеном Симоновым и сразу же стала много и интересно работать. В кино начала сниматься на первом курсе театрального института. И у кого? У Андрея Тарковского!

…Вот мы и дошли до самых светлых страниц моей жизни. До лета 1961 года.

— Девочка! Поднимись, пожалуйста, в группу «Иваново детство», — приветливо позвала меня из окна красивая темноволосая женщина.

— Зачем?

— Ты нам нужна.

Я возвращалась домой через мосфильмовский дворик после нервной и утомительной фотопробы к фильму «Война и мир». Я очень устала, и мне не хотелось дольше оставаться на «Мосфильме», но меня очень звали, и я поднялась.

— Я второй режиссер фильма «Иваново детство». Зовут меня Валентина Владимировна Кузнецова. Знаю, что тебя смотрит Бондарчук на Наташу Ростову…

— Но я не пойду к ним больше.

— Почему?

— Слишком волнуюсь.

Дверь распахнулась, и в комнату прямо-таки влетел молодой человек, экстравагантно одетый.

Он внезапно остановился посреди комнаты и стал задумчиво смотреть в окно.

С нами не поздоровался.

Вдруг спросил меня:

— Какие тебе сны снятся?