Сергей Снегов - Река прокладывает русло

• Название: Река прокладывает русло
• Автор: Сергей Снегов
• Издательство: Калининградское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1960

Действие производственного романа Сергея Снегова происходит в середине 1950-х годов. Молодой ленинградский инженер приезжает на север Сибири для внедрения автоматики на металлургическом комбинате.

---

Недавно они, сами не заметив, как это произошло, стали говорить друг другу «ты».

— Правильно, — согласился Павлов. — Вот и я считаю: нет более важной и настоятельной цели, чем полностью реконструировать современную отсталую металлургию.

Они замолчали, углубившись в свои мысли. В этот день Павлов был слишком подавлен, думалось плохо. Он стал наблюдать, близоруко и невнимательно, за Юлией. Ему казалось, что он еще не видел ее такой. Юлия была новая и неожиданная. Она склонялась над столом, всматривалась в нарисованный график. Числа, разбросанные и внешне противоречащие одно другому, на разграфленной бумаге складывались в какую-то кривую. Вначале Юлия делала свою работу равнодушно, потом взволновалась: в кривой была непонятная закономерность, закономерность свидетельствовала о никем еще не описанном законе. Скучная техническая работа превратилась в захватывающе интересное исследование. Юлия уже не могла сидеть спокойно. Она то поднимала, то опускала голову, рассеянно взглядывала на молчащих мужчин. Лесков равнодушно смотрел в сторону, он много раз видел Юлию в таком же состоянии увлечения. Когда Юлия писала диссертацию, она даже заболевала от огорчения, если данные складывались не так, как ей хотелось. Но Павлов был поражен и заинтересован. Он вдруг понял, что непростительно ошибался в Юлии. Он просто ни разу до сих пор по-настоящему к ней не приглядывался. «Старуха!» — пренебрежительно сказал он о ней Лубянскому после первой встречи. «Какая молодая и хорошая!» — взволнованно думал он сейчас. У Юлии было тонкое, одухотворенное лицо, светлые вьющиеся волосы просвечивали в сиянии настольный лампы. А когда она поднимала голову, на Павлова глядели большие, очень темные глаза, полные меткого блеска, хотя, как он твердо знал, глаза у нее светлые, какого-то полупивного оттенка. И даже старившие ее морщинки сейчас казались лучами, разбегавшимися от светящихся в абажурном полусумраке глаз; они не только не старили лицо, но еще яснее подчеркивали его свежесть и чистоту. «Интересная, нет, очень славная!» — удивленно и радостно твердил себе Павлов.

Юлия чувствовала стеснение от его взгляда. Медленно, с трудом отрываясь от бумаг, она поворачивала голову к Павлову. Несколько долгих секунд она всматривалась в него, не понимая, что ему нужно и зачем он отвлекает ее своим тянущим, как рука, взглядом. Потом она увидела его восторженные глаза и вспыхнула. На какую-то долю секунды она стала еще красивее, Павлову показалось, что всю ее залил свет. А потом все разом погасло, лицо Юлии стало прежним, даже хуже прежнего — некрасивым, постаревшим, усталым. Юлия не поняла взгляда Павлова. Она не была приучена к восхищению мужчин. Поведение Павлова казалось ей бестактным. Что ему нужно, этому хмурому человеку, приятелю ее брата? Она значит для него не больше, чем предмет обстановки в комнате. Пусть же он прекратит свое бесцеремонное разглядывание! И, встав, она сказала с подчеркнутой сухостью:

— Простите; Николай Николаевич, уже очень поздно, вы, наверное, хотите чаю?

Павлов взглянул на часы и ужаснулся: было за полночь. Он смущенно пробормотал извинения и ушел. Юлия вернулась к столу, но работать не смогла. Начерченная ею кривая показалась сейчас недостоверной; точки, изображавшие данные опытов, слишком далеко разбегались в стороны. Юлия сердито захлопнула лапку.

Брату она сказала, чтобы объяснить свое новое огорчение:

— Боже мой, ну какой же он все-таки скучный, этот Павлов! Молчит и таращится — ужас просто!

Лесков лег спать, а Павлов еще полчаса бродил по улице. За эти полчаса погода трижды менялась: сперва светила луна, потом шел мелкий дождь, тучи снова разорвались, и на ветвях деревьев вспыхнули сверкающие темным блеском капли. Павлов расстегнул пальто и подставил лицо дождю. Ему было так легко, приятно и вольно, словно случилась какая-то большая радость. Он ходил по темным улицам и ухмылялся. Потом, очнувшись, он стал припоминать, какие произошли сегодня события, породившие такое прекрасное настроение. Ничего хорошего в прошедшем дне не было. День был скорее скверный, один из самых плохих дней в его жизни, радоваться нечему. Нужно печалиться, а не смеяться, думать о важных делах, о своем поражении в конторе, а не о пустяках.

Павлов медленно шел домой, продолжая радоваться и улыбаться. Он забыл о своем поражении, думал все о том же, о пустяках. Он вспоминал, как Лесков хмуро молчал на диване, как Юлия склонялась над столом. Его вдруг охватила нежность к ним.

«Хорошие люди! — думал он растроганно. — Очень хорошие!»

8

Крутилин обходил вместе с Пустыхиным цеха медеплавильного завода, показывая ему производство. Обход был церемонией парадной, металлургию меди Пустыхин знал глубже, чем Крутилин. Крутилин хвалился производственными достижениями, а Пустыхин рассказывал об их новом проекте. Многое в описаниях Пустыхина Крутилину было неясно, многое казалось невероятным: Пустыхин, когда хотел, умел пускать пыль в глаза и так излагал хорошо известные его собеседникам вещи, что те чувствовали себя дураками. Крутилин наконец не выдержал.

— Удивительный вы народ, проектировщики, — сказал он угрюмо. — Все учитываете: и сырье, и машины, и способы переработки, даже климатические условия. Одного не учитываете — человека. А человек — решающая производительная сила, с него нужно и проектирование начинать. Против достижений техники никто не спорит, но только не в них одних суть. Тебе этот цех не нравится, что дымный и загазованный, а мы в нем чудеса творим. Знаешь, как бывало во время войны? У рабочего от газа кровь из носа течет, а он от агрегата не отходит. И отсталый агрегат сто процентов дает сверх того, что ему умники вроде тебя положили.

Пустыхин не любил спорить против общих истин и старался продвигаться дальше азбуки. Почесывая бородку, он ехидно заметил:

— Один ваш работник, Лесков, утверждает, что многим руководителям скоро придется плохо. Людей заменяют автоматы, а с автоматами испытанные приемы бесполезны: в них энтузиазма не зажечь, орать на них бесполезно. Короче, свои затруднения на них не спихнешь.

Крутилин нахмурился.

— Знаю я Лескова, — проговорил он, сдерживая гнев. — Болтун, каких мало. Он у нас регуляторы налаживал, все честь честью сдал, не придерешься. Знал, что я буду принимать сам, и постарался. И что? Скажу по чести, лучше бы и не было ее совсем, этой хваленой автоматики.

— А что? Не работает?

— Хуже. Работает. Пройдем в плавилку, я тебе покажу.

В плавильном цехе они обошли кругом отражательную печь. Регуляторы работали безотказно. Печевые, скучая оттого, что не были все время заняты, как привыкли, виновато глядели на начальство и слишком часто забегали в щитовую поглядеть показания приборов. Было видно, что большую часть времени они здесь и проводят. На самой печи два прибориста, отворачиваясь от бившего в нос газа, устанавливали в своде термопару.

Крутилин выразительно кивнул головой на печь.

— Нравится? Вот она, новая техника, как ее понимают всякие Лесковы. Бадигин, секретарь нашего партбюро, тоже от нее без ума, какие-то новые социальные явления в ней открыл, а по-моему — бесхозяйственность.

Пустыхин с недоумением смотрел то на печь, то на Крутилина. Он ничего не понимал.

— По-моему, все правильно, Тимофей Петрович. Рабочим почти нечего делать: автоматы ведут процесс.

— Правильно! — с торжеством объявил Крутилин. — Печевым работы в смену от силы на час, и работа у них одна — корректировать печь по приборам. Но сократить их я не могу, ибо автоматы, случается, отказывают, нельзя совсем без ручного управления. Это — первое. Второе — для обслуживания автоматики пришлось увеличить штат подсобных рабочих. И люди, видишь, как трудятся — в самом пекле. А я плачу им меньше, чем печевым, они у меня подсобные. Знаешь, что отсюда вытекает? Грызня и зависть. Хороший у меня коллектив был на печи, теперь распадается на глазах. Тоже одно ив следствий автоматики. И, наконец, последнее. Регуляторы требуют ровного снабжения рудой, флюсами, угольной пылью. А где это у нас? Работаем чаще всего с колес. Вот тебе итоги внедрения автоматики! Выгодная штука, не правда ли?

Пустыхин слушал с любопытством. То, что Крутилин рассказывал, было важно и ново. Кругом кричат о парадной стороне автоматизации; есть, оказывается, и оборотная.

— Выходит, ты против автоматизации, Тимофей Петрович?

— Против такой — да.

— Не понимаю, какая же тебе нравится?

— Другая. Та, которой нет. У нас споры тут развели, скоро и тебя в них втянут, а дело, если вдуматься, проще пареной репы. Не нужно нам приклеивать автоматику к старым агрегатам: не дает это эффекта. И насчет ростков коммунизма тоже несерьезно, не вижу никаких особых коммунистических явлений в том, что кое-кому стало легче работать. Если так рассуждать, истоки коммунизма найдем и при феодализме — появилась первая машина, ну стало легче! Не всякое облегчение — коммунизм.