Борис Зубавин - Было приказано выстоять

• Название: Было приказано выстоять
• Автор: Борис Зубавин
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1959

Сборник небольших повестей и рассказов о Великой Отечественной войне. Автор, бывший командир роты отдельного пулеметно-артиллерийского батальона, участник боев минувшей войны, написал свои повести и рассказы на фактическом материале. В них он показывает доблесть и мужество советских пулеметчиков и артиллеристов. В рассказах «Коммунисты, вперед!», «Командир батареи» и других освещена передовая роль коммунистов — опоры командира в выполнении боевых заданий, в обучении и воспитании воинов в условиях войны.

---

Дорога шла лесом, во многих местах были проложены гати, и под бревнами, кое-как, наспех подогнанными друг к дружке, хлюпала ржавая болотная вода.

Наша рота покинула станцию последней, другие подразделения далеко ушли вперед, и, когда нас обогнал артполк, а следом за ним проехали артисты, в лесу долго никого не было, только однажды на большой скорости прошла встречная колонна автомашин, груженных порожними ящиками из-под снарядов.

Часа через два, выйдя из лесу, мы вновь увидели фургон с артистами. Он стоял боком к дороге, осев задними скатами в кювет. Машина, должно быть, долго буксовала, потому что все вокруг было изрыто, валялись доски и жерди, вдавленные в грязь. Шофер остервенело швырял лопатой землю из-под заднего моста. Вокруг стояли нахохлившиеся под дождем артисты и с участием смотрели, как он работает. Один из них, это был Петров, сидел на пне и, не обращая внимания на дождь и на то, что его ладные хромовые сапожки были чуть не до колен вымазаны грязью, разучивал что-то на губной гармонике, по нескольку раз повторяя один и тот же рисунок мелодии, видно, с трудом удававшейся ему.

— Надежно сидят, — с удовольствием констатировал Лабушкин. Он всегда оживлялся, как только видел что-нибудь надежное.

Койнов, как самый пожилой среди нас и самый деловитый, обошел вокруг машины, присел рядом с шофером на корточки и осведомился:

— Давно загораете?

Шофер оперся на лопату, посмотрел на небо, по которому неслись низкие сизые тучи, сплюнул, вытер рукавом куртки мокрое от дождя и пота лицо и с покорным вздохом сказал:

— Давно.

Мы окружили машину, и, как это всегда бывает, многие сразу же стали учить шофера, что ему нужно делать. Он слушал, слушал, потом устало сказал:

— Языком-то помогать все вы горазды, — и, поплевав на ладони, снова принялся подкапываться под машину.

— Что же ты обижаешься? — спросил Лабушкин, который больше всех учил его и которому, вероятно, не понравился его ответ. — У тебя вон сколько помощников. Целый ансамбль.

— Этих помощников я не имею права заставлять в грязи копаться, понял? — Перестав работать, шофер сердито посмотрел на Лабушкина. — Им, может, выступать через два часа нужно. Вон один уж вымазался, — кивнул он в сторону Петрова, — так я, как говорится, по шее его.

Береговский, внимательно слушавший шофера, выбил о каблук трубочку, спрятал ее в карман и сказал, обращаясь ко мне:

— Товарищ командир! Давайте поможем артистам сняться с якоря. Не мазаться же им в самом деле перед концертом. — И, получив согласие, взял из машины топор и ушел с несколькими солдатами в лес.

Нарубили еловых лай, набросали их под колеса. Шофер завел мотор, Береговский расставил людей вдоль машины и скомандовал:

— Ну, раз-два… взяли!

Я видел, как к нему подбежал Петров, крикнул на ходу своим товарищам:

— Что же вы стоите? Берись! — и артисты уперлись плечами в машину вместе с моими солдатами.

Грузовик взревел, буксуя, затрясся, словно в лихорадке, потом медленно выкатился на дорогу.

Шофер выглянул из кабины, увидел артистов, мывших руки в канаве, и с укором, с обидой сказал:

— Зачем же вы, товарищи? Не хорошо так. Без вас бы справились.

— Все в порядке, друг, — оказал ему Петров, вытирая руки полой шинели. — Только вот… — он с беспокойством стал ощупывать свои карманы, оглядываться по сторонам. — Где же моя гармошка?

Он сбегал туда, где сидел, потом обошел вокруг машины, поковырял носком сапога грязь на дороге — гармошки нигде не было.

— Странно, — проговорил он, оглядываясь. — Я ее, кажется, положил за пазуху…

Гармошку нашли в колее, там, где прокатилось колесо автомобиля. Она была сплюснута в лепешку, и даже неопытному человеку было видно, что починить ее невозможно.

Артисты уже забрались в фургон, а Петров вес стоял посреди дороги, с тоской рассматривая свои покалеченный инструмент, бережно вытирая его рукавом шинели.

Береговский подошел к Лабушкину и тихо сказал:

— Ваня, отдай ему свою музыку.

Лабушкин усмехнулся и тряхнул головой.

— Ты же все равно умеешь играть только чижика, — шептал Береговский.

Лабушкин опять тряхнул головой:

— Я еще научусь.

— Эх, Ваня! Тебе гармошка нужна так же, как лаковые штиблеты, а он, погляди, словно без рук остался теперь.

— Отстань, — разозлился Лабушкин.

Петров не слышал их разговора. Он вздохнул, бросил гармошку в поле и забрался в машину. Фургон, разбрызгивая грязь, покатил по дороге.

Мы тронулись следом, и разговор зашел об искусстве, о народных талантах.

— Сколько их еще ходит среди нас, нераспознанных? — говорил Береговский. — Вот и эти, были саперами, телефонистами, стрелками, а погляди ты, какие из них артисты вышли! Ведь многие после войны в театрах будут работать!

— Заслуженными станут, — иронически добавил Лабушкин.

— А ты что думаешь? — насторожился Береговский. — Я, конечно, не знаю, да и сам ты не знаешь, что из тебя получится, но вот Петров таким конферансье будет, что на весь Советский Союз может прогреметь.

— Я Петрова с сорок первого года знаю, — проговорил Койнов. — Он наводчиком воевал. Теперь, поди, и стрелять-то из пушки позабыл как.

— И пусть, — сказал Береговский. — Это не имеет значения.

— Поглядел бы я, как они в атаке стали бы чувствовать себя, — покосился на него Лабушкин. — Струсили бы, а?

— Не думаю, — помолчав, отозвался Береговский.

— Да они давно перезабыли все!

— Нельзя позабыть, что ты солдат, — сухо отозвался Береговский. — Я об этом даже в штатском костюме не забуду.

…Так мы шли по проселочной осенней военной дороге, рассуждая об артистах, а на следующий день, прямо с марша, вступили в бой.

К этому времени противник успел подтянуть свежие силы и начал контратаковать. Продвижение наших войск замедлилось. Мы жестоко дрались за каждый населенный пункт, за каждую балочку, за каждую высоту.

В один из таких боев мы захватили небольшую полусожженную фашистами деревеньку, и среди трофеев нам достались полтора десятка автоматов, два ротных миномета, тридцатисемимиллиметровая пушка с боеприпасами и огромный, весь в перламутре аккордеон.

Пушку с боем захватил Лабушкин, аккордеон нашел Береговский, оба почти одновременно доложили мне о трофеях, и Береговский, вспомнив про Петрова, насмешливо посмотрев на Лабушкина, предложил подарить аккордеон артисту. Это было разумно, я позвонил командиру батальона, попросил сообщить в ансамбль, однако нам скоро пришлось забыть и об артисте, и об аккордеоне: начались немецкие контратаки.

Бой продолжался до полудня, и мы основательно устали. Сзади нас, посреди деревеньки, пылала почти совсем новая изба. Койнов, оглянувшись, с беспокойством спросил у Лабушкина, пробовавшего утром пиликать на аккордеоне:

— Ты где аккордеон-то оставил, не в той избе, что горит?

— Как раз в той, — ответил Лабушкин. — Надежно горит.

— Вот и сделали подарочек артисту, — осуждающе глядя на него, проговорил Койнов.

— А я знал, что ее снарядом подожгут, эту избу? — обиделся Лабушкин. — Пушке вон ни черта не делается, стоит себе и стоит, а избу, пожалуйста, в костер превратили. Я тоже в этом виноват?

Между деревенькой и окопами, на пригорке, видная отовсюду, стояла захваченная Лабушкиным пушка: в нее действительно не попало до сих пор ни одного осколка.

В полдень фашисты сделали небольшой перерыв, мы воспользовались этим, подровняли окопы, подтащили боеприпасы, отправили в тыл раненых. Повара даже успели раздать обед. Мы только съесть его не успели, так как опять началась артиллерийская обработка нашего переднего края и фашисты пошли в контратаку. Теперь среди них, покачиваясь и стреляя на ходу, полз танк.

Фашистов, бежавших на нас пешими, мы положили на пашне, но танк продолжал ползти, пули не брали его, и у нас осталась надежда только на гранаты. Мы ждали, когда он перевалит через окопы, чтобы ударить сзади по его мотору, по гусеницам и другим уязвимым местам. Но случилось такое, что мы сразу и не поняли. Танк вдруг круто развернулся и, густо задымив, на самой предельной скорости помчался вдоль окопов.

— Глядите, задымил! Подбили! — закричал Лабушкин. — Надежно!

Сзади нас, возле пушки, орудовал какой-то солдат. Вот он, не торопясь, прицелился снова, и танк, закрутившись на месте, стал.

Скоро фашистская контратака захлебнулась, и над окопами воцарилась тишина.

Возле пушки спиной к нам сидел незнакомый человек, бинтуя индивидуальным пакетом пораненную руку. Гимнастерка его была разорвана и перепачкана кровью. Подбежав, мы узнали в нем артиста Петрова.

— Помогите-ка, товарищи, — сказал он. — За аккордеоном вот пришел. Трудновато было?

— Да что говорить! — отозвался Койнов, бинтуя ему руку. — Знамо дело, трудновато.