Станислав Хабаров - С высоты птичьего полета

• Название: С высоты птичьего полета
• Автор: Станислав Хабаров
• Жанр: Публицистика

Книга рассказывает о коллективной работе над космическим проектом специалистов России и Франции. О начале рассекречивания советской космической отрасли. Первые шаги на пути объединения творческих и производственных усилий разных стран и их авангарда – технических специалистов.

Проект полёта французского космонавта на советских корабле и станции с программой бортовых космических экспериментов совпал с началом перестройки. Этот период был сложным для российской космонавтики. В условиях недостаточности финансирования нужно было не растерять опыт и кадры. Но были и другие «внутренние» проблемы: изменились взгляды, понятия и подходы к решению внеземных задач. Не просто было решиться и на такой рискованный шаг, как выход француза в открытый космос с работой на внешней оболочке станции. От противопоставления и соперничества с зарубежными специалистами нужно было перейти к открытости делового сотрудничества и контактам.

---

Станислав Хабаров С высоты птичьего полета

Это рассказ о втором полёте французского космонавта на советской космической технике. В этом полёте французские инженеры решили испытать собственную конструкцию, изготовленную знаменитой французской фирмой «Аэроспасиаль». Представляла она каркас рамочного устройства или антенны, распахивающихся в космосе. Такие крупногабаритные конструкции (КГК), значительно больших размеров, уже успешно раскрывались в открытом космосе на советских орбитальных станциях, однако французские специалисты решили испытать свою и прибыли на орбиту с собственной КГК, как «в Тулу со своим самоваром». И вот что из этого вышло…

Вместо введения

У машиностроителей особенный язык. Сплошными линиями изображаются на чертежах видимые контуры. Штриховыми рисуется невидимое. Штриховые и сами по себе – дань условности: штрихи – видимое, паузы – скрытое, но по ним нетрудно представить целое, как при быстром движении через щелистый забор. Штрихпунктирные линии – служебные и выполняют роль осевых и центровых.

Работая над совместным проектом, специалисты двух стран знали друг о друге не всё. Мы виделись изредка, появляясь то в новом составе, то в новом качестве. Наши взаимные представления напоминали как бы штриховую линию со штрихами встреч и промежутками пауз, но с обязательным присутствием центровой. На совместном пути были свои радости и огорчения, заботы и сомнения.

Стартовые окна были для всех как бы ответом задачника, к которому нужно прийти. Дано: две страны со своими укладом и опытом. Требовалось доказать, что усилия стран можно и целесообразно сложить. Такая мысль присутствовала в головах, хотя и не произносилась вслух. Были обычные заботы и сроки.

Многое переменилось в те дни. Подготовка второго полета французского космонавта (1986–1988) совпала с розовым этапом перестройки. Мы вступили в нее с одного берега жизни и вышли на изменившемся другом. Из засекреченной прежде организации попав во Францию, мы смотрели на всё буквально разинув рот. Очень многое, впрочем, мы вскоре встретили у себя, причем, как правило, неприглядное и в крайней форме.

«С высоты…» – дневниковые записи. Теперь в них многое хочется изменить. Легко стать мудрым задним числом. Но пусть все остается, как есть. Это заметки специалиста («специалист, как известно, подобен флюсу»). Объективную истину, возможно, ещё представят историки или литераторы. Здесь же всего лишь беглые впечатления, взгляд мимолетом, со стороны, с высоты птичьего полета.

8 июня 1986 года

Итак, летим. Почти по Гоголю: моторы ТУ «дружно и разом напрягли медные груди… и сам летишь, и всё летит…». Летим над Прибалтикой, морем, Европой. В ушах звучит почему-то голос Высоцкого: «…открыт закрытый порт Владивосток, Париж открыт, но мне туда не надо…».

Нет, надо. Именно туда, в Париж. Ведь этим рейсом летят в Париж участники работ по подготовке второго полёта советских и французских космонавтов.

Совсем недавно в круговерти текучки я с удивлением прочёл: «СССР – Франция: второй космический полет. В соответствии с договоренностью на высшем уровне, достигнутой во время официального визита во Францию Генерального секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева, в президиуме Академии наук СССР 7 марта состоялось подписание протокола между советской и французской делегациями о подготовке к совместному пилотируемому полету. Вторую советско-французскую космическую экспедицию планируется провести в 1988 году на советском космическом корабле и орбитальной станции. Ученые обеих стран уже приступили к подготовке научной программы длительной экспедиции…».

Прочёл и вновь окунулся в водоворот крепко сцепленных событий. Готовился эксперимент «Маяк». Космонавты собирались выйти в открытый космос и там, снаружи, на внешней оболочке станции, развернуть сложенную конструкцию. Работы эти планировались еще в ноябре прошлого года. Сомнений в их проведении тогда не было. Особенно надежным выглядел командир. Он был постарше, внимательный, всё быстро схватывал, как вынести и установить снаружи станции «бочку» «Маяка», а потом выдвинуть из нее ажурную раздвижную ферму и, когда платформа с приборами удалится на пятнадцать метров, начать многообещающий небывалый эксперимент.

Но расчеты расчетами, а жизнь жизнью. Заболел командир. Патронажные врачи, оказавшись в фокусе внимания, профессионально мудрили, монопольно владели связью с бортом. Нам, готовившим сложный эксперимент, доставались лишь крохи сеансов связи.

Именно тогда к зданию ЦУПа [1] подкатила длинная машина Генерального конструктора. Машину вежливо встретили. Незнакомого высокого мужчину в блестящем немнущимся костюме проводили в зал управления и усадили за пульт руководителя полётом. Началась очередная зона радиосвязи.

Мы сидели неподалеку, ожидая возможности вклиниться в разговор, и невольно все слышали. Переговоры велись по особому закрытому каналу, которым изредка пользовались медики, обсуждая интимное с космонавтами.

– … Послушайте, – говорил командиру незнакомый мужчина, – я вам обещаю, непосредственно сейчас и позже через виток боль уйдет… я буду думать о вас… я беру вашу боль на себя…

Деться нам было некуда, мы сидели и слушали. На Земле уверенно изрекал экстрасенс, а высоко в космосе, пролетая в эти минуты над страной, слушал, корчась от боли, командир. Облегчение не приходило.

И опять потянулось ожидание. Наконец, медики разрешили выход с непременным условием – командир останется в станции. За него выйдет Виктор Савиных из основного экипажа, не готовившийся к этому эксперименту. Потянулись дни подготовки. Мы обучали его по радио. Наступила последняя ночь. Завтра выход в открытый космос. И в эту последнюю ночь командир вроде почувствовал себя так плохо, что выход в космос был отменен, затем последовал и досрочный спуск.

Эксперимент удалось выполнить только через полгода и уже с другим экипажем. Космонавты Леонид Кизим и Владимир Соловьев с помощью бортовой телекамеры показали «лестницу» в небо. Решетчато-стержневая конструкция удалялась от станции в темноту космоса, а рядом с нею фигурки в скафандрах смотрелись космическими зодчими «эфирных поселений» по Циолковскому.

Организм мой болезненно переносит атмосферу кондиционеров. И тогда, пребывая сутками в искусственном климате ЦУПа, я охрип, осип и совсем лишился голоса, что мешало радиопереговорам и давало пищу незлобному юмору космонавтов и цуповского персонала, потому что переговоры, как правило, транслируются на весь Центр.

Накануне важных событий две комнаты Центра играют определяющую роль: в одной, попросторнее, вершится стратегия долгосрочного планирования, в другой верстается детальный суточный план. В зале работали женщины. Одна из них, очень молодая, с пуком поднятых над красивой шеей волос особенно бросалась в глаза. Была она в ЦУПе кем-то вроде стажера, потому что вместе с эксплуатируемой станцией «Салют» летала уже в космосе станция «Мир» и в Центре готовились к новой работе.

Увы, человек лишен непосредственного ощущения времени. По сумме внешних примет мы с удивлением отмечаем, как много уже прошло, и милые девушки, ступившие в ЦУП со студенческой скамьи, были подобной приметой времени. Все то, что до недавнего времени казалось способностью выдающегося ума, особой собранности, обширных конкретных знаний, теперь оказалось в руках молодого специалиста – профессионала. Другим путь сюда был извилист. Они выходили из проектантов или телеметристов или летописцев бортовой документации. И вот профессия от студенческого порога ступила в ЦУП.

Была в этом самом стажере особая прелесть молодости, что горько волнует минуя. Она по-особому звонила, входила с бумагами в руках, ждала подходящего момента вмешаться в разговор. Улыбка её, непроизвольное внимание с долей равнодушия, как будто она при всем при этом, и этажом выше, и смотрит на все с участием, но с высоты. Ну словом, то, что её выгодно отличало и что назвал бы я, не находя более точного слова, парижским шармом. Отчего парижским?

«Почти каждому просвещенному человеку, – писал Паустовский, – не лишенному воображения, жизнь готовит встречу с Парижем. Иногда эта встреча случается, иногда нет. Всё зависит от того, как кому повезет. Но даже если встреча не состоялась и человек умер, не повидав Парижа, то все равно он уже, наверное, побывал здесь в своем представлении или в своих снах хотя бы несколько раз».

А может и правда, в ней было что-то врожденное французское? Ведь жизнь посложней порой выдумок романиста, а у Булгакова в «Мастере и Маргарите» москвичка с Садового кольца оказалась внучкой французского короля.

Итак, джокондовская улыбка в подмосковном Центре управления полетами. (Хотя сравнение с Джокондой не красит. По словам Аполлинера, Джоконда стала общим местом в искусстве.) А может, она объявилась у нас зовом несбывшегося. У Грина, помните: «Мы оглядываемся, стараясь понять, откуда прилетел зов… Между тем время проходит, и мы плывем мимо высоких туманных берегов несбывшегося, толкуя о делах дня».