Юрий Черняков - Последний сеанс

• Название: Последний сеанс
• Автор: Юрий Черняков
• Жанр: Современная проза
• Год: 1996

---

Юрий Черняков Последний сеанс

Когда отпраздновали открытие канала Москва — Волга, досрочно освободили многих зеков, из тех, кто дожил и чей ударный труд свидетельствовал о переосмыслении своего преступного прошлого.

Часть из них поселилась неподалеку от канала, за северо-восточной окраиной столицы. Их направили на работу на чахнувший вагоноремонтный заводик, где остро не хватало рабочих рук.

Поначалу новоприбывшие стали строить себе жилье — те же привычные бараки, только с фанерными перегородками, печками-буржуйками, с веревкой через весь коридор, на которой сушились портянки, а дальше и пеленки, и с черной тарелкой радио у входа, орущей с утра до ночи.

Живи — не хочу! Войдя в раж, новообращенные строители светлого завтра воздвигли в центре поселка водокачку, выше Кремля и видную в ясную погоду, баню с мужским и женским отделением.

Одновременно свободное пространство между бараками стало заполняться разномастными сколоченными на скорую руку сарайчиками. Так что когда там резали свинью, ее визг разносился на весь поселок и отовсюду сбегались пацаны в надежде, что достанется опаленное ухо. (С сараями было повели серьезную борьбу, вплоть до ночных поджогов, но вскоре махнули рукой — стихия! Против нее не попрешь…)

И вот выяснилось: сгоряча построили даже лишний барак — сказалась привычка перевыполнять все, что заставят, стимулированная сокращением сроков. Проблему, столь необычную для нового общественного строя, как избыток жилья, решали все разом, в обстановке единодушия и высокого морального подъема.

Решили барак переделать в клуб. За одну ночь сломали перегородки, поставили двадцать рядов лавок, а сзади соорудили нечто вроде директорской ложи. Так что назавтра уже продавали билеты на рекомендованную директивными инстанциями новую кинокомедию «Волга-Волга» как наиболее отвечающую времени и месту событий.

Первыми под одобрительные аплодисменты расступившейся публики в новый клуб вошли директор завода Складовский под руку с молодой женой Надей, освобожденной с такой же, как и у всех, формулировкой, хотя злые языки утверждали, будто трудилась она совсем на другом поприще, а на земляных, бетонных и прочих общих работах замечена не была.

Следом за директором, известным среди рабочих по кличке пся крев, хотя голоса он никогда не повышал и ругался исключительно культурно, вошли парторг и главный инженер с супругами, но уже без сопровождающих аплодисментов.

— Прямо Большой театр! — во всеуслышанье фыркнула молодая директорша, проход между наспех ошкуренными бревнами, подпиравшими наподобие колонн навес над входом. После просмотра фильма все пришли к единогласному решению, что Надя лучше известной артистки Любови Орловой — она была на двадцать лет моложе и на столько же сантиметров выше своего ответственного супруга, который тем не менее на ее фоне не терялся и слыл интересным мужчиной.

Это благодаря ей была возведена в рекордно короткие сроки каменная баня с парилкой и буфетом. Помимо шоколада Надя обожала попариться, а после обдать себя ледяной водой.

Когда, обычно в конце шестидневки, она шла с веником и тазом, за ней шли в отдалении парни и пацаны со всего поселка, не смея, по обыкновению, свистнуть или окликнуть.

Надя приходила всегда только к закрытию, после восьми вечера. Для нее держали пар, работал буфет, а директор бани не смел отлучаться. Об этом в поселке знали все, кроме мужа. В этот день посещаемость в школе рабочей молодежи, выстроенной, как нарочно, напротив бани, становилась стопроцентной, но срывался последний киносеанс в клубе, поскольку зрители всю неделю предвкушали более интересное зрелище…

И оно начиналось где-то около девяти вечера. В школе взрослые ученики и их учителя-сверстники перебегали, толкаясь, от окна к окну, пока Надя не спеша раздевалась в предбаннике и распускала волосы, а затем не торопясь следовала в помывочную, где ополаскивалась, прежде чем исчезнуть во мгле парной.

Никто не расходился. Несмотря на холод, обильные осадки и позднее время. Все знали, что главное ждет впереди.

Окна в школе запотевали от дыхания навалившихся друг на друга зрителей, деревья возле бани трещали под тяжестью десятков тел, но не было, казалось, силы, способной сдвинуть с места.

И вот она возрождалась из пара и мыльной пены, ее розовое тело блестело под струями душа, и она проделывала те же банные операции, только в обратном порядке, возвращаясь в раздевалку, и все снова перебегали от окна к окну.

В конце Надя подходила к темному окну и смотрелась в него, как в зеркало, хотя настоящее зеркало висело рядом в простенке, и, туманно улыбаясь, оглаживала пышное, сплошь покрытое татуировками тело.

Как бы не зная, что сейчас на нее смотрят, поскольку сама она никого не видела… Это условное незнание, подобно открытому платью, позволяло не нарушать приличия и в то же время демонстрировать себя всем желающим. Собравшиеся это понимали и принимали как правила игры и потому старались ничем не выдавать своего присутствия.

Молча смотрели, как она запрокидывает голову, погружая пальцы в густые волосы, отчего ее грудь поднималась еще выше, и каждый переживал этот момент по-своему — кто постанывал, закрыв глаза, кто беспокойно ворочался, переживая в воображении сладостные картины.

Как водится, директор узнал об этой визуальной измене своей юной супруги последним.

Причем совершенно случайно. Бывший руководитель передового предприятия, неожиданно брошенный вследствие опалы поднимать это полукустарное производство, обычно после всех покидал завод, подобно капитану тонущего корабля, и заставал жену уже дома, уснувшую в ожидании.

Полюбовавшись на спящую, он аккуратно, как во всем, что делал, сам себе готовил ужин, подолгу принимал свою ежедневную ванну и ложился спать на диван, чтобы не разбудить…

В тот роковой вечер Складовский возвращался домой раньше обычного, в хорошем расположении духа. Чуть не впервые в своей истории завод перевыполнил месячный план на один и семь сотых процента, а сам поселок наконец-то был удостоен высокого звания — Соцгородок.

Увидев возле бани толпу мокнущих мужиков, он на правах начальника, пекущегося о быте, заботах и чаяниях вверенного ему контингента, подошел ближе.

— Что здесь происходит? — спросил он, но никто даже не обернулся. Директор смотрел и ничего не понимал. Только сегодня эти люди ловили каждое его слово… Только сегодня он многим, кого сейчас узнавал, давал выговор или обещал премию…

А теперь его не видят в упор!

— Ну что? — громким шепотом спрашивали стоявшие внизу счастливцев, рассевшихся на лучших местах — на скользких сучьях деревьев.

— Днепрогэс изображает! — сипло и тоже шепотом ответил продрогший пацан, забравшийся на самую верхушку старой березы, по-видимому, еще днем. И все услышали.

Толпа заволновалась, пришла в движение.

— Хорош! — яростно шептали нижние. — Кончай, дай другим посмотреть!

— Я, кажется, ясно спросил: что здесь происходит? — по-прежнему не повышая голоса, но со знакомой расстановкой спросил Складовский, и все разом очухались.

— Атас! — зашептали то здесь, то там, и все бросились врассыпную, скользя и падая в грязь. С деревьев молча спрыгивали, срывались, падали и разбегались, хотя грозный пся крев не собирался за кем-то гнаться.

Постояв, он вошел в школу. Пожилая завуч и сторожиха, никого до этого не пропускавшие, испуганно расступились. Учителя и учащиеся бросились по классам, расталкивая друг друга и застревая в дверях.

Складовский неторопливо поднимался на второй этаж, надеясь, что его догадка не верна, но чувствуя, как ноги становятся ватными…

Он долго стоял возле окна в темном коридоре лицом к лицу с обнаженной женой. Будто впервые он видел это столь же прекрасное, сколь и порочное тело.

По-прежнему ничего не подозревая, она любовалась своим отражением. И ведь было чем… Он не мог не признать это, видя ее глазами своих подчиненных. Вот, оказывается, почему в конце шестидневки все так стараются уйти до восьми вечера… И никого не уговоришь! Даже самых сознательных и болеющих за свое дело! Только отводят глаза, меняются в голосе, униженно просят, выдумывая нечто несусветное.

Он знал о прошлом своей жены, но, оказывается, плохо знал ее. Конечно, он старался не думать, гнал от себя недостойные, как ему казалось, мысли. Все-таки он сильно был привязан к ней, напоминавшей его первую жену, вернувшуюся пятнадцать лет назад в Польшу. И теперь признавался себе, что слишком доверял Наде, поскольку ничего другого не оставалось.

Если бы все свелось к пошлой интрижке! Если бы обнаружилось, что есть кто-то третий. Он знал бы, что делать. Он не закрыл бы на это глаза, но хотя бы не знали другие!

А как быть теперь, когда весь завод узнал, что он теперь все знает? Удивительно, что его авторитет до сих пор был непререкаем… Или уважали как раз за то, что он ей будто позволяет? Теперь сделать вид, будто ничего не произошло, уже не удастся. Над ним будут потешаться все, кому не лень…