Евдокия Ростопчина - Палаццо Форли

• Название: Палаццо Форли
• Автор: Евдокия Ростопчина
• Издательство: Правда
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1991
• ISBN: 5-253-00253-7

«Палаццо Форли» принадлежит перу известной русской писательницы XIX века Евдокии Петровны Ростопчиной.

Действие повести происходит в Италии первой половины XIX века. В центре повествования — судьба последних представителей знатного рода маркизов Форли — брата и сестры Лоренцо и Пиэррины, интриги их врагов, стремящихся завладеть бесценными художественными сокровищами палаццо Форли и титулом древнего рода.

Повесть привлечет внимание читателей не только увлекательным и острым сюжетом, но и яркими, выразительными описаниями художественных шедевров Италии.

---

Потом являются щегольские, низенькие каретки новейшего изобретения, запряженные серыми или вороными конями в легких и красивых шорах, с камелиями или розами, прикрепленными к их наглазникам. У кучера также букет в петлице: таковой же и у лакея, одетого просто, но изящно, в штиблетах и цветных эксельбантах. Загляните в дверцы этих экипажей — вы непременно увидите в них хорошенькое женское личико в свежей и нарядной шляпке: это либо путешественница, принадлежащая лучшему обществу какой-нибудь европейской столицы, либо тосканская уроженка, дама, носящая одно из таких благозвучных и мелодических имен, которые уже давно знакомы вам из истории прежних веков или из современной хроники блестящих салонов. Редко на панелях кареты увидите вы герб, скорее вензель с короною, по которой тотчас узнаете, какой нации и какому разряду титулованных особ принадлежит промелькнувшая мимо вас дама. Об заклад бьюсь, что вы побежите за каретою в надежде еще раз полюбоваться прекрасною незнакомкою: так миловидною, так привлекательною покажется вам свободная небрежность ее позы, утонченная и щеголеватая простота ее движений, полных этой неуловимой и непереводимой итальянской «disinvoltura»[34]. Тотчас видно, что этой женщине не твердили каждый день в продолжение десяти или пятнадцати лет: держись прямо! сиди смирно! так должна себя вести благовоспитанная барышня! Зато она и сидит себе в своей карете полулежа, протянувши вперед стройные свои ножки. Зато и смотрит она на вас с радушною улыбкою, затем-то вы и преследуете ее жадными взорами. Она знает, что хороша, чувствует, что вы это заметили: она вам благодарна и не мешает ею любоваться, не сердится, не отворачивает от вас жеманно и спесиво своей стройной головки, чтоб показать притворный гнев разобиженного достоинства. Напротив, она в душе своей убеждена, что Бог дал ей невинную красоту на радость ей самой и добрым людям, и спокойно пользуется правом показывать эту красоту, не спрашивая, к какому званию и кругу принадлежит дерзкий прохожий, осмелившийся остановить на ней свои взоры.

А за нею опять скачут верхом нетерпеливые поклонники различных племен, целое Вавилонское столпотворение по свету разнородных им наречий. А там спешат вперегонку легкие, игрушечные экипажи, придуманные капризом или странностью английских и французских спортсменов, — тильбюри, одноколки, фаэтоны, тондемы, американки, и все это запряжено кровными, лихими рысаками, увенчанными цветами, все это парадно, изящно, благовидно, все это управляется седоками во цвете лет, одетыми по последней моде, веселыми, живыми, говорливыми. Возле них жокеи-невидимки — так они крохотны и малы, — напудренные, разодетые, раздушенные на славу; у них букеты за петлицей, белые перчатки и в руках хлыстики, блещущие позолотой и дорогими каменьями.

На середине площадки экипажи останавливаются, строятся группами и рядами; мужчины подъезжают или подходят к знакомым дамам дамы высматривают одна другую, обмениваются поклонами, улыбками иногда поцелуями, пущенными на лету по ветру одним движением ловких пальчиков. От такого поцелуя должно делаться страшно наблюдателю, если он мало-мальски философ и моралист, знакомый с женскою натурою: какая язвительная злоба иногда изменнически таится под этою явною ласкою!..

Обыкновенно в этих раутах под открытым небом подмечивается улавливается, слагается и передается ходячая хроника Флоренции. Опытные люди усматривают, где и как стоит знакомая всем карета, кем окружена, и к вечеру комментарии дополняют более или менее тайный смысл подмеченных примет. Но что за шум и крик непрестанно и без умолку преследуют всякого прохожего или проезжего с самой минуты появления его на площадке? «Ессо fiori, ессо fiori, signor! Ecellenza, prenda quest fiori, sono belissimi!» (Вот цветы, вот цветы, купите, барин!.. ваше превосходительство, ваше сиятельство, возьмите мои цветы, они чудно хороши!) Целые десятки продавщиц разных лет преследуют оторопевшего иностранца, цепляются за его платье, хватают его руки, насильно навязывают ему свои букеты, всегда дрянные и завядшие. Горе тому, кто покажет вид, что намеревается купить хоть один из этих пучков фиалок, из угождения к пламенным глазам пригоженькой торговки; вдвое горе ему, ее ли он нечаянно вынет кошелек с серебряными монетами: его не выпустят из рук, пока не опустошат кошелька — он будет ограблен, измят и стеснен этими докучницами в больших круглых соломенных шляпах, до кучницами, из которых многие и стары, и гадки. Новый Орфей, истерзанный руками гневных Фракиянок, он оставит у них, если не кости свои, по крайней мере фалды кафтана или поля невинной шляпы!.. Одно это невыгодное нашествие отравляет удовольствие, которого нельзя не найти на гулянье в Кашинах. Но иначе гулянье было бы уже слишком очаровательно!..

Еще дальше, в узкой аллее, огибающей канавку, которая имеет притязание на название речки, тому лет пять, около четырех часов пополудни, всегда можно было встретить человека среднего роста, немолодых лет, с важною физиономиею, гуляющего тихо и уединенно: то был ко роль Иероним Бонапарте, меньшой брат Наполеона, бывший обладатель вестфальского престола.

Но вот съезд гуляющих редеет. Кареты покидают свои места и сперва медленно, потом быстро и шумно катятся по разным направлениям в город. Кавалькады исчезают одна за другою. Пешеходы, особенно молодая знать, идут прохладиться в красивый павильон кофейни, обиженный неблагозвучным прозванием «coffe house». Коффегауз, чисто английское слово, перенятое итальянцами у своих британских гостей, слово над которым они как-то странно и жалко ломают свои языки, не созданные природою для выговора варварских звуков того разнокалиберного наречия, где на одну гласную приходится по семи согласных жестких букв, да и то как-то глотаются сквозь зубы!

В этой кофейне происходит ежедневное заседание высшего круга и знатного общества: тут обмениваются новости, принимаются и распускаются городские слухи, узнается и говорится о приезде замечательных путешественников, даже представляются сами эти путешественники, когда они имеют рекомендательные письма к кому-нибудь из блестящей молодежи туземцев. Проводив дам, мужчины сходятся, чтоб еще поболтать о дамах, докуривая свои сигары; в их холостой и вольной беседе отдается пальма красоты и моды той из присутствующих, которая всех более привлекала взоры, либо щегольскою мантильею из Парижа, либо новою шляпкою, либо огненным взором, в котором ценителями найдено более хитрости, чем во всех прочих, с ним соперничавших.

Через день после разговора маркезины Форли с падрэ Джироламо, великосветский съезд покидал аллеи Кашин, а кофейня наполнялась обычными своими посетителями, когда мимо групп прошел французский путешественник Ашиль де Монроа и, пробираясь в отдаленную комнату, спросил чашку шоколаду и последние новоприбывшие журналы своего отечества.

Покуда проходил Ашиль, многие с любопытством и с примесью зависти рассматривали его ловкую поступь, его статность и безукоризненность модного утреннего костюма, возвышавшего личные наружные достоинства, которыми природа щедро наделила молодого человека.

— Каков? — спросил, кивая на него сидящему мужчине, весьма некрасивому, другой дэнди в старомодном сюртуке и в радужном жилете.

— Неподражаем! надо быть французом, чтоб уметь так выпялиться и вытянуться в струнку!.. Впрочем, на это только их и станет! Разве они способны на что-нибудь другое?

— Вот другая неделя как он здесь всякий день, и ни разу не видал я на нем уже надеванного платья: что утро, то новый костюм. Напрокат ли он берет их где-нибудь, или вывез с собою целый гардероб, чтоб уничтожить нас своим франтовством, или же распродавать его потом с барышами?.. «ab! che ne dite, amico mio?» (что вы об этом скажете, друг мой?).

Сидящий собеседник расхохотался язвительно.

— Браво, брависсимо! — отвечал он, — одно из двух, иначе быть не может!.. Зачем бы этому господину приезжать сюда, если не ради какого-нибудь намерения? Ведь англичане, даже немцы — дело другое, те зябнут и скучают в своем суровом климате и что мудреного, если они легионами приезжают к нам отогреться, просветиться? притом же с ними приятно: они нас уважают, как хозяев на нашей родной почве; а вот эти сорванцы, краснобаи «questi Ganimedi melliffci» (эти медоточивые Ганимеды — обыкновенное прозвище французов между ненавидящими их итальянцами), у них ведь так хорошо, так весело, так шумно в их прославленном Париже — сидели бы себе там: нам их, право, не нужно!

— Э, синьор конте, будто все французы из Парижа?.. девять десятых из так называемых парижан никогда во сне не видали своей столицы, а приезжают к нам просто из дальней, отсталой и скучной своей провинции, потому что жизнь у нас дешевле и им можно корчить из себя важных лиц, тогда как дома они ровно ничего не значат.

— Может быть, какие-нибудь сапожники, портные, парикмахеры, как вот этот плечистый и речистый господин, что так барски здесь распоряжается, без всякого внимания к людям, стоящим его по всему!.. Да, конечно, для его братьи жизнь здесь дешева… Что им надо? угол на каком-нибудь чердаке, да чашку шоколаду при зрителях, а то — ест себе молоко или яйца и расхаживает пешком в своих фраках и галстуках, забранных в долг. Не то что кому-нибудь из нас, например, кто известен, слава Богу, по своему имени и может пересчитать предков своих до трибунов [35], проходя через Карла Великого, состоящего у него в родословной… Такие люди, конечно, везде проживают много, им жизнь везде дорога, но они обязаны поддержать имя, звание, род свой.