Андрей Сахаров - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Андрей Сахаров
• Жанр: Русская классическая проза

---

- Только ты никому не говори об этом. Не дай бог оказаться камешком, породившим страшную лавину.

Я и не говорил все пятьдесят лет. Но теперь об этом можно рассказать.

В том, что наши разговоры происходили, как правило, на ходу, не было ничего удивительного. В довоенной Москве, с ее коммунальными квартирами, и товарищество, и долголетняя дружба завязывались и развивались во дворах и переулках. За три года студенческой жизни я всего несколько раз забегал на Гранатный взять или отдать книгу из домашней научной библиотеки отца Андрея, и из всего, сказанного мимоходом Дмитрием Ивановичем, запомнил только одно, поразившее меня сообщение: во двор моего дома, оказывается, выходили окна квартиры О. Н. Цубербиллер - составительницы знаменитого математического задачника! И Андрей тоже несколько раз заходил ко мне - у нас было довольно много книг о декабристах, в частности успевшие выйти до разгрома "школы Покровского" первые тома Следственного дела... В сентябре 1968 г. Андрей попросил меня рассказать о Вадиме Делоне и Павле Литвинове, которых я знал с малолетства. Когда-то Вадим подарил мне тетрадочку своих стихов. В нее был вложен листок с текстом будущего знаменитого шлягера "Поручик Голицын". С орфографией у Вадима всегда были расхождения, и Андрей сразу же споткнулся на "корнет Абаленский". Потом сказал, что ведь некоторые декабристы, да и сам князь Оболенский в собственноручных ответах на вопросы Следственной комиссии тоже писали, кто - Аболенский, кто Обаленский, а кто совсем, как у Вадима. А Бестужев-Рюмин вообще просил разрешения писать ответы по-французски. То был век богатырей, слабых в русской грамоте.

И вдруг он взял несколькими октавами выше:

- Знаешь, я ведь имел дело и с генералами, и с маршалом. Все они жидковаты в сравнении с Алексей Петровичем Ермоловым. В сношении с начальством застенчивы.

Андрею очень нравился этот ермоловский оборот и он не раз метил им своих коллег по Академии наук. Например, после появления знаменитой статьи 111 Уголовного кодекса1.

В моем рассказе о студенческих годах Андрея Сахарова пропорции, конечно, не соблюдены. О физике и математике речь, разумеется, шла чаще, чем о Пушкине. Но разговоры о науке относились к ее учебно-методической стороне (за три года мы не дошли даже до классической электродинамики) и поэтому плохо удержались в памяти.

II

Война и судьба развели нас на пятнадцать лет. Встретились снова среди деревьев большого двора, окаймленного жилыми домами ЛИПАНа на 2-м Щукинском. Андрей быстро заметил, что мне мешает тактичное присутствие "секретаря", и повел к себе домой знакомить с женой и дочками. Тут разговор пошел вольный, вольнее даже, чем в былые времена, но Андрей больше спрашивал, чем рассказывал сам. Сказал только:

- Теперь я и академик, и герой. Такой герой, что о мореплавателе не может быть и речи.

И действительно, за морем он побывал лишь три десятка лет спустя. А данный им обет молчания свято исполнял до последнего дня жизни. И все, что я знаю о подводной части научного айсберга "Сахаров", имеет источником общефизический фон, начало которому положили слухи, возникшие сразу после академических выборов 1953 г.

Андрей сказал, правда, что все последние годы он по горло в неотложных текущих делах, так что нет ни времени, ни сил на чистую теоретическую физику. А там есть чем заняться. Обнаружив мое дремучее невежество (в Тюмени не было никаких физических журналов, кроме "Физика в школе" и разрозненных тетрадей УФН), он объяснил мне сложное и запутанное положение вещей, существовавшее тогда, то есть до знаменитой работы Ли и Янга. Уже в середине этого объяснения, происходившего за чайным столом, я внезапно осознал, что манера изложения Андрея не имеет ничего общего с той старой, довоенной. Все было логично, последовательно, систематично, без столь характерных для молодого Сахарова спонтанных скачков мысли. Я подивился вслух такой перемене.

- Жизнь заставила, - ответил Андрей. - Чтобы добиться того, что я хотел, надо было многое объяснить и нашему брату физику, и исполнителям всех мастей, и, может быть, самое трудное, генералам разных родов войск. Пришлось научиться.

- В Ульяновске он этому еще не научился, - вмешалась Клава. - Он ведь предложил мне руку и сердце не на словах, а в письменном виде. Не от робости или застенчивости, а чтобы я все правильно поняла. Может быть, я единственная женщина в России, которой во время войны сделали предложение совсем как в старинных романах!

Потом Андрей подробно расспрашивал о Тобольске и Ялуторовске декабристских городах Тюменской области. И по-свежему, как будто только вчера об этом узнал, огорчился из-за пушкинского "неразлучные понятия жида и шпиона" в дневниковой записи о встрече с Кюхельбекером.

- Слава Богу, это писано им только для себя. Это подкорка той эпохи, а не его светлый ум! Да и слово "шпион" звучало тогда иначе. Как у Фенимора Купера.

На моей памяти Андрей неоднократно возвращался к "черному пятну" (его слова) в дневнике Пушкина. Последний раз во время анти-Синявской кампании, раздутой Шафаревичем:

- Игорь Ростиславович и его журнальные друзья и единомышленники давно не брали в руки Пушкина. А может быть, и вообще прочли только какой-нибудь однотомник. А то бы они не упустили возможности пойти с такого козыря.

Андрей был очень опечален деградацией И. Р. Шафаревича. Когда раскрылось авторство первоначально анонимной "Русофобии", я сочинил ехидные стишки. Прочитав их, Андрей сказал:

- Тебе что, у тебя с ним шапочное знакомство. А мне обидно и противно... "Он между нами жил...".

Публицистические страсти, в которых оба лагеря "пушкиноведов" размахивали как хоругвями каждый своим Пушкиным, вызывали у него грустную усмешку. Опять вырванные из реалий писем 1836 года цитаты. Одни повторяют "черт догадал меня родиться в России с душою и талантом", не прочитавши начала предложения, говорящего о тяготах ремесла журналиста. Другие напирают на "Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество...", забыв, что письмо Чаадаеву могло, по расчетам Пушкина, пройти через перлюстраторов, а может быть, даже - не дай Бог! - попасть в руки жандармов. Так что в нем многое не сказано. Но никто не вспомнил про письмо Вяземскому 1826 года, посланное незадолго до казни декабристов. А в нем: "Я, конечно, презираю Отечество мое с головы до ног - но мне досадно, если иностранец разделяет со мною это чувство. Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России?"

Сейчас передо мной томик Пушкина, а тогда Андрей наизусть проговаривал почти половину письма, вплоть до "удрал в Париж и никогда в проклятую Русь не воротится - ай да умница". И добавил, что это письмо ведь читали все, охочие до подробностей интимной биографии Пушкина: в нем конец так называемой "крепостной любви". Или им остальное неинтересно?

18

Олег Кудрявцев

Андрей Дмитриевич написал об Олеге Кудрявцеве: "Олег с его интересами, знаниями и всей своей личностью сильно повлиял на меня, внес большую "гуманитарность" в мое миропонимание, открыв целые отрасли знания и искусства, которые были мне неизвестны. И вообще он один из немногих, с кем я был близок." (стр. 51 первого тома).

Поэтому мне хочется немного дополнить рассказ Андрея об Олеге и его семье (вдова Олега Наталья Михайловна Постовская прислала мне подробный рассказ о них).

Отчим отца Олега - знаменитый историк Александр Александрович Кизеветтер, член ЦК кадетской партии. Богатейшая библиотека, которая так потрясла в детстве Андрея Сахарова, - тщательно сохраняемая библиотека А. А. Кизеветтера, высланного из России в 1922 г. на печально известном "философском пароходе", а коммунальная квартира, в которой Кудрявцевы занимали две большие комнаты, когда-то принадлежала ему.

Мать Олега - дочь архитектора, специалист по истории искусства, до рождения сына работала в Румянцевском музее.

В 1951 г. Олег защитил кандидатскую диссертацию, которая была опубликована в книге "Эллинские провинции Балканского полуострова в II в. н.э.". Позже Олег принимал участие в написании и редактировании двух первых томов "Всемирной истории".

Эта статья была написана Еленой Георгиевной Боннэр к первой годовщине со дня смерти Андрея Дмитриевича Сахарова и была напечатана в "Литературной газете" 12 декабря 1990 г.

#

Фрагмент статьи Е. Г. Боннэр, написанной в январе 1992 г. и напечатанной в ? 8 журнала "Огонек" за 1992 год.

#

Выдержки из книги Е. Г. Боннэр, выпущенной в Москве в 1996 г. издательством "Права человека".

#

Письмо А. Д. Сахарова, В. Ф. Турчина и Р. А. Медведева Генеральному секретарю ЦК КПСС Л. И. Брежневу, председателю Совета Министров СССР А. Н. Косыгину и председателю Президиума Верховного Совета СССР Н. В. Подгорному печатается по "Собранию документов Самиздата", т. 5 (Мюнхен: Радио "Свобода", АС ? 360) (см. I том, стр. 415 - 422). В России публикуется впервые.

#

Эта статья была написана А. Д. Сахаровым специально для американского еженедельника "Parade" и была в нем опубликована в августе 1981 г. Мы печатаем ее по рукописи, хранящейся в Архиве Сахарова в Москве. В России публикуется впервые.