Габриэле д'Аннунцио - Том 4. Торжество смерти. Новеллы

• Название: Том 4. Торжество смерти. Новеллы
• Автор: Габриэле д'Аннунцио
• Издательство: Книжный Клуб Книговек
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-904656-79-9

Габриэле Д'Аннунцио (настоящая фамилия Рапаньетта; 1863–1938) — итальянский писатель, поэт, драматург и политический деятель, оказавший сильное влияние на русских акмеистов. Произведения писателя пронизаны духом романтизма, героизма, эпикурейства, эротизма, патриотизма. К началу Первой мировой войны он был наиболее известным итальянским писателем в Европе и мире.

В четвертый том Собрания сочинений вошел роман «Торжество смерти» и новеллы.

---

— Слушайте, как поет вино! — проговорил, останавливаясь, дон Паоло.

В барках, среди снастей, среди облаков табачного дыма, лежали матросы и стройным хором пели хвалебную песнь в честь прелестных женщин.

XVI

Камилла долго сидела на молитвенной скамейке, склонив голову и набожно сложив руки, и тихо молилась, затем зажгла на ночь обетную лампадку Деве Марии и уснула, прижав к груди пылающее сердце Иисуса. Дыхание спящей было полно религиозного блаженства, как будто она только что коснулась лежащей на серебряном дискосе облатки святого причастия. Колеблющийся свет питаемого маслом пламени бросал на ее лицо подвижные тени. Потрескивания разъедаемого червями дерева, эти таинственные звуки старой мебели, прерывали ночное безмолвие.

На той же постели, рядом с Камиллой, лежала Орсола, лежала она совершенно неподвижно, с открытыми глазами, бессонница томила ее, овладела всеми ее членами, тоска, результат непрерывного бодрствования, терзала ее бедную душу. Она прислушивалась к безмолвию, с томительным любопытством наблюдала за собой, как будто хотела узнать, не произошло ли в существе ее какой-нибудь перемены.

Вдруг Камилла начала во сне бормотать какие-то слова, отрывки непонятных фраз, едва шевеля губами и прерывая свой шепот глубокими вздохами. Ее худое продолговатое лицо, изможденное строгим постом и покаянием, пожелтевшее от света лампады, покоилось на белой подушке, напоминая плохо позолоченный лик святой, окруженный сиянием. Маленькие фиолетовые тени покрывали отверстия ноздрей, извилины худощавой, испещренной жилами шеи, впадины щек и углубления глаз, из которых высовывались глазные яблоки, подернутые нежной кожицей век. Казалось, что на постели покоится тело усопшей мученицы, в которую вселился Дух Божий.

Хотя Орсола не раз внимала этим ночным монологам сестры, но теперь она чувствовала, как мороз пробегает по коже. Она инстинктивно сжалась в комочек, стараясь быть дальше от тела сестры, и отодвинулась на самый край постели; так лежала она неподвижно, вслушиваясь в перерывы безмолвия, не спуская глаз с губ спящей сестры, и, затаив дыхание, старалась разобрать, какие пророческие слова произнесут эти губы. И, хотя она не могла ничего понять, все же ей казалось, что в этом прерывистом шепоте заключается глубокий отдаленный смысл вечности, что сверхъестественная тайна подымается из этого неподвижного и бессознательного тела, которое произносило слова, не слыша собственного голоса. В комнате повеяло дыханием могилы, расстроенное воображение терзаемой бессонницей девушки превращало колеблющиеся тени в грозные, мрачные призраки, ей казалось, что воздух насыщен неведомыми звуками. Все предметы, на которые оцепеневшая от страха девушка бросала блуждающие взоры, преображались, оживали и неслись прямо к ней. И снова представление о возмездии, о вечной каре пробудилось в ее сознании и не давало ей покоя. Она чувствовала себя подавленной тяжестью своего греха, скрещивала руки на груди, чтобы отогнать от себя угрозы демонов, пыталась скованным страхом языком шептать молитвы, прибегая к раскаянию, как к последнему якорю спасения. Она чувствовала себя погибшей, молилась в глубине своего сердца о том, чтобы сжалился над ней божественный Жених, которому она изменила, всеблагой и великий Иисус, Тот, который все прощает.

Голос Камиллы перешел во вздохи, смешался с дрожащим шепотом ночи и сменился медленным и ровным дыханием, постепенно умиротворившим энтузиазм мистического сна. Тени продолжали колебаться. Но еще не сошел с висевшего на стене распятия Спаситель, чтобы кроткими руками загнать обратно в овчарню заблудшую овечку…

XVII

— И сказал Господь устами пророка Иоиля, сына Петуеля: «и волью Дух свой во всякую плоть, и начнут пророчествовать ваши сыновья и дочери, старцы ваши увидят вещие сны, и предстанут видения юношам вашим».

— И Дух этот стал для нас Духом Истины, Духом Святости и Духом Силы… О, божественная любовь, о, святая связь, объединяющая всемогущих Отца, Сына и Духа, верная утешительница скорбящих, проникни в глубину нашего сердца и озари его твоим великим светом!..

Так в Духов день проповедовал у главного алтаря дон Дженнаро Тиерно, обращаясь к народу, внимавшему его вдохновенной речи. Над его головой триединый лик Пресвятой Троицы простирал лучистый изгиб золотых крыльев, а пламя восковых свечей озаряло церковь красным светом, подобным зареву пожара. Большие каменные колонны, поддерживающие два свода и украшенные скульптурой времен варварского христианства, тяжело спускались к алтарю, выступы покрывавшей стены мозаики отражали свет: то голова апостола, то суровая рука святой, то крыло ангела выделялись из мрака и сияли на стене, с которой от времени местами сошла штукатурка. Между мозаичными фигурами висели модели кораблей, посвященных храму спасшимися от кораблекрушения моряками. Среди этих грубых каменных столбов и мрачных стен стояла веселая группа колоннок, поддерживающих кафедру, которая была украшена мраморными акантами и барельефами.

— Пролей сладкую росу на эту обращенную в пустыню землю и тем прекрати долгую засуху. Ниспошли небесные лучи своей любви, чтобы освятить нашу душу, пока не проникнет в нее пламя, которое уничтожит наши немощи, наши нерадения, нашу лень! — продолжал священник, дойдя до высшей степени своего красноречия и высшей мощи своего голоса.

Орсола стояла возле алтаря и вся превратилась в слух. Она искала убежище в доме Господнем и вернулась к Его защите, она хотела, чтобы Господь очистил и вновь принял ее в свои великие объятия. Этот внезапный порыв веры ослепил ее и заставил почти забыть весь ужас ее падения. Ей казалось, что вдруг с души ее сойдут пятна греха и с тела спадет шлак земной нечистоты. Никогда она не приближалась к Божьему алтарю с более глубоким трепетом, никогда с таким опьянением она не внимала божественным словам.

И, когда весь ужас небесного осуждения вставал в ее сознании, она погружалась в какое-то мрачное благоговение, наблюдая за самой собой, за своими поступками, мыслями и малейшими движениями души, боясь, чтобы не ослабела сила раскаяния, и мучительно желая сохранить в глубине своего существа этот цветок веры, внезапно пустивший новые ростки. Это был род вознесения к Христу, отречение от всяких человеческих радостей. Она приходила в мистический восторг при чтении священных книг, стремилась к созерцанию таинственных образов, боролась против едва заметных порывов плоти, против теплоты солнечного дня, козней ночи, приносимых ветром ароматов, дыхания нечистых воспоминаний, против голосов, которые, казалось, ласкают слух и нашептывают новые тайны наслаждения.

После этой недели Страсти она принесла себя в жертву к подножию алтаря, упивалась бальзамом слова Божия, устремляя восторженные взоры ввысь, к озаренному сиянием голубю, и чувствуя, как постепенно захлебывается в море экстаза.

— Приди же, приди, кроткий Утешитель обездоленных душ, убежище в опасности, защита в несчастий! Приди Ты, очищающий души от всякой скверны и исцеляющий их от скорбей! Приди, сила слабых, опора падших! Приди, звезда скитающихся в море, надежда бедных, спасение умирающих!.. — громко молился дон Дженнаро Тиерно, серебряная риза увеличивала его рост, лицо раскраснелось, глаза выступали из орбит, и жесты, казалось, должны были растрогать небо.

Набожные прихожане едва не задыхались от жары. Своды давили на колонны, в одной оконной раме сияла озаренная отвесными лучами солнца голова святого евангелиста Луки, от широкого плаща которого струилась по воздуху темно-зеленая полоса. Мраморный амвон возвышался, как чудесный мистический цветок, среди этого туманного света.

— Приди, о, Дух Святой, приди и сжалься над нами!

Орсола, подхваченная волной этих призывов, возносилась к сиянию, проникалась невыразимой сладостью, которая привлекала души небесным благоуханием. Одно мгновение ей казалось, что золотой голубь сверкнул искрой сочувствия к ее скорби, и сердце ее затрепетало ликованием, забилось в груди, как святой Иоанн во чреве Елизаветы при посещении Девы Марии.

— Во имя Господа нашего Иисуса Христа. Аминь.

Священник в серебряном облачении обернулся к пастве и тихим голосом произнес: «Верую». Заколыхались с двух сторон кадила, показался благоухающий дым воскурения. Облако фимиама окутало стоявшую вблизи обесчещенную девушку, и вдруг непреодолимое чувство тошноты из глубины чрева подступило к горлу и исказило судорогой ее рот.

XVIII

Не уйти ли ей из дома?.. Много дней она колебалась в нерешительности, ожидая последнего признака. По утрам, едва она касалась ногами пола, у нее начиналось головокружение, по вечерам ею овладевала непонятная слабость, почти уничтожавшая мысли, волю и память, в утренние часы она находилась в состоянии непрерывной сонливости. По привычке, она продолжала исполнять свои обязанности, но все делала вяло, с жестами сомнамбулы. В школе, когда ветер приносил из булочной запах горячего хлеба, ей казалось, что она умирает, и она чувствовала, как у нее все внутри переворачивается, а во рту ощущается вкус щелока. Однажды, когда какой-то ребенок сосал вишню, ею овладело невыразимое желание съесть эту ягоду, и она корчилась, сидя в своем кресле, бледнела и вся покрывалась холодным потом. В другой раз после пирожного она почувствовала горькую тошноту, бросилась на постель и забылась крепким сном, была страшная жара, мухи с жужжанием вились вокруг спящей, и хриплые крики продавца очков врывались в окно, нарушая тишину знойного дня.