Николай Любимов - Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1

• Название: Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том 1
• Автор: Николай Любимов
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2000
• ISBN: 5-7859-0091-2

В книгу вошли воспоминания старейшего русского переводчика Николая Любимова (1912–1992), известного переводами Рабле, Сервантеса, Пруста и других европейских писателей. Эти воспоминания – о детстве и ранней юности, проведенных в уездном городке Калужской губернии. Мир дореволюционной российской провинции, ее культура, ее люди – учителя, духовенство, крестьяне – описываются автором с любовью и горячей признательностью, живыми и точными художественными штрихами.

Вторая часть воспоминаний – о Москве конца 20-х–начала 30-х годов, о встречах с великими актерами В. Качаловым, Ю. Юрьевым, писателями Т. Л. Щепкикой-Куперник, Л. Гроссманом, В. Полонским, Э. Багрицким и другими, о все более сгущающейся общественной атмосфере сталинской эпохи.

Издательство предполагает продолжить публикацию мемуаров Н. Любимова.

---

Николай Любимов Неувядаемый цвет. Книга воспоминаний. Том I

МОИМ ДЕТЯМ – ЛЁЛЕ И БОРЕ

…хорошо с Богом начать дело,

и с Богом кончить его…

Епифаний Премудрый, Житие преподобного Сергия Радонежского

Издание осуществлено при поддержке

Министерства культуры Российской Федерации

Право на продажу этой книги за пределами России, кроме издательства «Языки русской культуры», имеет только датская книготорговая фирма G-E C GAD.

Часть первая

Воспоминание, минувшего зарница.

Блеснет и озарит пройденный нами путь,

И прожитые дни и выбывшие лица —

Все тени милые – теснятся в нашу грудью.

Вяземский

…в холод долгий наших поздних дней

В нас действует любовь отцов и матерей.

Случевский

Даль и ширь

Древний городок на горе.

Странное у него имя, необычное для городов средней полосы России: Перемышль.

Сохранилось предание, будто князь, прибывший сюда из Галиции и основавший его, окрестил его в честь Перемышля, откуда он явился, – так любил князь родовое свое гнездо и так хотелось ему, чтобы хоть привычное сочетание звуков напоминало ему о былом.

Объясняли и по-другому, нимало не заботясь о правдоподобии: будто местные князья Воротынские вознамерились на этом месте дать бой татарве, но потом перемыслили.

В XIV веке городок уже существовал. И чего только ни пришлось ему изведать! Не знал он лишь «труса», а потоп, хотя в малой мере, но испытал, не избежал ни глада, ни огня, ни меча, ни нашествия иноплеменников и междуусобныя брани[1], претерпевал разорение татарское, разорение литовское, разорение колхозное, разорение ежовское, видывал войска Лжедимитрия II, и войска пана Сапеги, и войска пана Лисовского, и полчища Гитлера, и армию освободителей, чинившую над жителями суд скорый, да неправый и уж никак не милостивый, выгорал от пожаров, вымирал от холеры – словом, чашу горя, сужденную едва ли не всем российским градам и весям, испил до глубокого дна.

Губернский город Калуга – в двадцати семи верстах. От Калуги до Перемышля бледно-желтой лентой змеится шоссе и вливается в главную улицу Перемышля – Калужскую. Почти прямо от Козельской улицы идет большак на Козельск, уныло однообразный, как все российские большаки. По Козельскому большаку езживали и хаживали богомольцы в знакомую нам по «Братьям Карамазовым» Оптину пустынь, основанную, как гласит предание, разбойником Оптой, одним из многих русских людей, руководствовавшихся правилом: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься», – и в Шамординскую женскую обитель, куда удалилась от мира сестра Льва Толстого, Мария Николаевна. Мой учитель математики Петр Михайлович Лебедев жил в доме на углу Калужской и Козельской улиц, где когда-то была гостиница, а в этой гостинице проездом к сестре останавливался Лев Николаевич.

Кто держит, бывало, путь из Калуги в Перемышль, тому дважды пересекает дорогу Ока: первый раз – под самой Калугой, а затем – в двух верстах от Перемышля. Под Калугой, едва река после вешнего половодья входила в берега, наводили деревянный мост на лодках, а разводили уже перед самым рекоставом. Под Перемышлем с весны до зимы ходил паром.

Как сойдешь с парома на перемышльский берег, справа будет Горское озеро (по имени деревни Горки), не видное идущим и едущим по шоссе – таким густым ивняком заросли его берега. Под самым Перемышлем, но уже слева, еще одно озеро – Бездонное. Так звалось оно в старину, но затем его стали называть скромнее – Городским. Отделенное от Городского озера узеньким перешейком, возникает еще одно озеро – Резванское, впоследствии перекрещенное в Хохловское – в честь деревни Хохловки, с этой стороны почти вплотную подступающей к Перемышлю. А разбросанных по лугу узких, но глубоких «котелков» и не счесть. Когда-то Ока несла свои воды под Перемышлем, но на старости лет отступила, оставив озера на глубоких местах своего старого русла, своей «старицы», и отхлынув к другой крутой горе, на которой раскинулись две деревни – Мехово и Вороново. Между озерами и рекой – ширь поемных лугов: Клевера, Заозерья, Гусятника и Лугового. За рекой синеют леса, перелески, жмутся одна к другой серые избы сел и деревень. В трех верстах от Перемышля в Оку впадает Жиздра. Ока своенравна и коварна. Что ни год, гибнут в ее как бы внезапно разверзающихся ямах неискушенные пловцы, но на вид она приветлива, улыбчива, ласкова: полная противоположность Жиздре, зажатой здесь берегами и – кажется, именно оттого – такой сердитой и мрачной; кажется, именно от бессильно завистливой ярости, что негде ей развернуться, что нет у нее такого приволья, как у Оки, крутит она свои беспрестанные водовороты.

При дружной весне большие и малые воды образуют великую реку. В 1908 году часть Перемышля превратилась в Венецию. Старая фотография запечатлела один из таких «венецианских» видов: по Калужской улице плывет лодка.

Самая старинная часть города, откуда и зачался он, – Завершье, там, где стоял до 1973 года рухнувший вследствие «искусной» реставрации собор XVI века во имя Успения Божьей Матери. От более молодой части города, от «посада», «старый острог», «старое городище», как именуется Завершье в перемышльских писцовых книгах, отделено «верхом» – Пушкарским рвом, тянущимся во всю ширину Перемышля, выходящим в поле и подступающим к деревне Хохловке. На склонах этого рва, в давно прошедшие времена – лесистых, жили в землянках пушкари – охрана крепости. В гололедицу этот ров для завершных жителей был сущим наказанием. Почтенная учительница Раиса Ивановна Георгиевская съезжала с горы на портфеле, набитом тетрадями учеников.

От Успенского собора некогда вел к Бездонному озеру подземный ход – должно быть, для подноса воды на случай осады крепости – колодца-то ведь в крепости не было. Неподалеку от собора, на высоком берегу Резванского озера стоял Никольский монастырь, от которого время долго щадило всего одну церковь. В этой церкви похоронена была прабабка Петра Великого, Нарышкина, Бог весть какими судьбами очутившаяся в Перемышле. Гробница в уже давно (с 30-х годов) не действовавшей церкви сохранялась, однако, до 1944 года. Немецкими варварами к тому времени в Перемышле уже и не пахло (их выбили в декабре 1941 года), но некий советский Ксеркс, по-видимому желая отомстить церкви за то, что в период оккупации жители привели ее в порядок и в ней, если бы не приход освободителей, должно было начаться богослужение, повелел взорвать преступную древность, и красивая церковь, а вместе с ней и гробница взлетели на воздух, засыпав щебнем могилы похороненных в церковной ограде. Бесовская страсть к разрушению, пренебрежение к предкам и к своей же собственной истории – это одна из многих стихий, что сшибаются в неблагополучной, мятущейся русской душе.

С течением времени «крепость» Завершье превратилась в окраину, а город, собственно город, разросся по эту, ближайшую к Калуге, сторону рва: тут и все лавки, и все присутственные места, и церковно-приходское училище, и высшее начальное училище, и больница, и аптека провизора по фамилии Царский, и городской сад на высоком берегу озера (как его называли перемышляне – «бульвар»), в 1911 году возникший по почину местной интеллигенции, и летний театр в этом саду, и клуб, и женская прогимназия, которую построил на свои средства купец, городской староста Яков Михайлович Химин (его вдову Надежду Александровну после революции лишили «в знак благодарности» избирательных прав), и три церкви: самая старинная в этой части города, вся какая-то веселая, радостная, розовая с синими куполками, Рождественская (в просторечии – Георгиевская), издалека видная идущим и едущим из Калуги, Духо-Сошественская (в просторечии – Никитская), стоящая на площади, в начале городского сада, и Покровская (в просторечии – Фроловская).

Туда взглянешь – озера, заливные луга, и в самой дальней дали – там, где земля сливается с небом, как представляется детскому взгляду, – леса и деревни. Сюда взглянешь – даль не луговая, а полевая, пересеченная лесистым овражком, Заячьим верхом. За ним – Городской лес, непонятно для каких целей вырубленный в первые же годы революции. Прямо посмотришь – все поля и поля, Оки не видно, виден только белою птицей присевший на том берегу Лютиков монастырь (древний камень его стен пошел в тридцатых годах на силосную башню).

Вслушиваясь в грустный, невнятный, но неотступный зов певучих, плывучих далей, среди всей этой задумчивой» тихоструйной, самобытной захолустной прелести, в этом малом уютном мирке, в этом уездном городе, отнюдь не дремотном, жившем жизнью не торопливою, не напряженною, но тем глубже вбиравшей в себя все впечатления, то хоронившемся за сугробами выше крыш, то овеваемом нежащим, смутно волнующим, смутно тревожащим, что-то обещающим, с весеннего разлива дующим ветром, то засыпаемом черемуховым, сиреневым, вишневым и яблоневым цветом, полнившемся то ароматом цветущего моря лугов, то винным запахом злато-багряного листопада, то задорным журчаньем первых ручьев, то деловитым, важным и добродушным гуденьем майских жуков, то весельем говорливых квакуш, то самозабвенною соловьиною песнью, то щемяще-прощальньш журавлиным курлыканьем, в городке, осененном крылами пяти церквей с их реявшим в воздухе вечерним и утренним звоном, звуковые волны которого сливались с волнами голубого и синего света, и провел я первые свои семнадцать лет.