Борис Климычев - Корона скифа (сборник)

• Название: Корона скифа (сборник)
• Автор: Борис Климычев
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9533-5990-0

Середина XIX века. Молодой князь Улаф Страленберг, потомок знатного шведского рода, получает от своей тетушки фамильную реликвию — бронзовую пластину с изображением оленя, якобы привезенную прадедом Улафа из сибирской ссылки. Одновременно тетушка отдает племяннику и записки славного предка, из которых Страленберг узнает о ценном кладе — короне скифа, схороненной прадедом в подземельях далекого сибирского города Томска. Улаф решает исполнить волю покойного — найти клад через сто тридцать лет после захоронения. Однако вскоре становится ясно, что не один князь знает о сокровище и добраться до Сибири будет нелегко…

Второй роман в книге известного сибирского писателя Бориса Климычева «Прощаль» посвящен Гражданской войне в Сибири. Через ее кровавое горнило проходят судьбы главных героев — сына знаменитого сибирского купца Смирнова и его друга юности, сироты, воспитанного в приюте.

---

— Отчего же в теплице не сыграл?

— Это может привлечь филеров. А так я играю возле ключа, если кто и услышит, кому какое дело? Захотелось человеку поиграть возле ключа, и все тут. У флейты высокий звук и она слышна далеко.

— Дай бог, чтобы нас было слышно всегда далеко! — сказал чувствительный и импульсивный Григорий Николаевич Потанин.

Старинный дом

Томск предстал перед пассажирами парохода ранним солнечным утром во всей своей красе. «Каролина» медленно шла по широкой Томи. С реки очень хорошо были видны купола церквей на холмах, шпили кирхи и костела. Купы деревьев спускались по холмам, солнечное марево дрожало над водой, пахло прибрежными тальниками, водорослями, тиной.

Причал был выстроен в виде старинного терема, неподалеку от пристани были видны ряды сложенных штабелями огромных бочек.

На шпиле причального домика трепыхался трехцветный российский флаг: верхняя полоса — белая, средняя — желтая, а нижняя — черная.

На причале сидел оркестр пожарной команды. Сияли начищенные до ослепления медные трубы и медные каски пожарников. И как только были кинуты чалки и пароход отрывисто загудел, приветствуя население Томска, то сразу же грянул и оркестр. Музыканты изо всех сил раздували щеки, и гудок был заглушен маршем, чего, собственно, пожарники и добивались.

Прибытие парохода было великим событием, на пристани столпилось с полгорода, здесь были мужчины и женщины разного звания, кто с букетами цветов, кто с лорнетом или биноклем, сновали в толпе продавцы пирожков, копченой рыбы и мороженого.

Извозчики выстроились в ряд, в строгой последовательности, которую установил их староста, и ждали пассажиров, предвкушая хорошие чаевые, у каждого извозчика на груди сияла начищенная толченым кирпичом медная бляха с номером. Шикарные экипажи ожидали важных господ, толклись в толпе переодетые шпики и прохаживались по дебаркадеру полицейские.

Поцелуи, смех, зонты и пелерины, цилиндры, английские кепи с пуговками на маковке, изредка — широкополые боливары, шляпки с вуальками и цветастые платки, все смешалось под гром оркестра.

Пароход быстро пустел, оставались лишь каторжники в своем загоне, их обычно выводили после того, как с пристани уезжала приличная публика.

Матрос, осматривавший опустевшие каюты, прибежал к капитану:

— Так что, прошу прощения, в одной каюте пассажир остамшись!

— Как это? — вынул трубку изо рта капитан.

— Не могу знать!

— Думкопф! Чертячий сын! Идем смотреть!

Пассажир был не то пьян, не то болен, даже капитан не мог определить. Кое-как пассажира растолкали. Он пытался что-то сказать, но язык у него не шевелился, он моргал, его тошнило.

Принесли ему рюмку коньяка, после которой пассажир наконец обрел дар речи.

Это был Улаф. Он рассказал капитану, что купец Лошкарев был очень любезен и предложил ему выпить домашней настойки, которая называется «Медвежий шиш». Так сказал уважаемый коммерсант. Настойка Улафу очень понравилась, хотя он почувствовал ее необычный вкус. Он выпил две рюмки, а больше он ничего не помнит. Где же господин Лошкарев?

— Искать его, доннер веттер [6] в поле! — воскликнул немец. — Все пассажир сходиль. Вам тоже надо сходиль…

Улаф поискал глазами свой саквояж, — его не было. Встревоженный, он обшарил карманы своего сюртука: ни денег, ни документов.

Что было делать? Улаф был в отчаянье. Капитан посоветовал обратиться к полицейскому на пристани.

В карманах Улафа было пусто, и он быстро прошагал мимо извозчиков, смахивавших щеточками несуществующую пыль с сидений своих экипажей и приглашавших Улафа прокатиться.

Улафа тошнило. У него болела голова, перед ним был незнакомый город, с неизвестными людьми и порядками. И хотя Улаф Страленберг был удручен тем, что с ним случилось, он не смог не заметить буйства черемух и сиреней вокруг домов, обилия журчащих родников и ручьев, которые петляли по улицам, ныряли под забор какой-либо усадьбы, чтобы вынырнуть с другой ее стороны. Во дворах висели веревки с бельем, солнышко обливало простыни золотом свежести.

Иногда несколько потоков воды стекали в канаву, облицованную деревом, и с шумом мчались в неведомую даль. И где-то играла дудочка, и кудахтали куры, и по улицам бродили коровы, козы и овцы, пощипывая траву. Козы обгладывали кору с деревьев, но никто на это не обращал внимания, деревьев вокруг было столько, что их было не жалко.

И вдруг он ощутил, что у него на груди нет его талисмана, бронзового оленя! Чертов купец Лошкарев, очевидно, не поверил Улафу, что олень бронзовый, подумал, что это — золото! Черт возьми! Ведь в руках бесчестного мужлана эта вещица не будет иметь никакой ценности, а для Улафа — это смысл всей его дальнейшей жизни или около того. Найдет он клад и тогда сможет спокойно заниматься научной деятельностью. Но без фигурки оленя он не найдет сокровища!..

Ага! Вот полицейский! Рассказать, что ограблен, просить совета. Усатый и важный не дослушал его, кликнул двоих, вытянувшихся в струнку:

— В каталажную! Говорит, что он — швед, а сам не хуже меня по-русски говорит, и бумаг нету. Не иначе — каторжник беглый… Смотрите, чтобы не вырвался.

— Я ученый!

— У нас все кандальники — ученые…

Улаф попытался вырваться. Он получил такой пинок между ног, что скрючился. Решил пока не вспоминать о том, что он — из викингов.

Его привели во двор, огороженный глухим забором, еще раз обшарили все карманы, одному из конвоиров понравился сюртук Улафа, и Страленберга из этого сюртука буквально вытряхнули, отобрали у него сапоги, даже рубаху сняли. Потом его по лестнице свели в подвал и дали под зад коленом так, что полетел куда-то вниз, в неизвестность, ударился обо что-то, обмер от дикой боли и заметил, что наверху стукнула дверь, лязгнули засовы.

— Салфет вашей милости! — услышал Улаф чей-то хриплый голос, и кто-то дыхнул на него запахом гнилых зубов. Тотчас чьи-то жадные руки принялись обшаривать его, лязгало что-то. В полной тьме вдруг забрезжил огонек, не огонек, какой-то намек на свет, и Улаф содрогнулся, увидев рядом заросшее черно-седыми волосами лицо, оскаленный рот, из которого торчало два желтых клыка. На руках и ногах этого зверочеловека были цепи, они и лязгали. На кучках трухлявой соломы на карачках стояли еще трое, один из них держал в руке огарочек свечи толщиной с соломину. Обшаривавший Улафа сказал:

— Тыра, гаси свой факел, я и так вижу, что барина кто-то до нас обшмонал за милую душу. А ну, барчук, сымай штаны, да поскорее, а не то я тебе в ухо струйку пущу, и на солнце заморожу!

Улафу и так было холодно без сюртука, он не захотел расставаться еще и со штанами. Сильный удар по ребрам почти лишил его чувств, он еще барахтался, почти не понимая, что происходит. Запах пота и полусгнившего тряпья. Тиски многих рук. И нечто вонзалось в нутро. О, наивные мечты о путешествиях, схватках с дикими зверями, со стихиями! В этом подвале обитали существа, которые были хуже зверей и стихий, их даже чудовищами было назвать нельзя, настолько они были проще и грубее устроены.

Он потерял сознание, измученный, униженный, на щеках его были слезы. И потерялось для него время. Тьма. Тьма. Тьма. Иногда наверху отпиралась дверь, и сверху бросали горбушку хлеба и рыбину соленую да лагушок с водой ставили на приступку. Но Улафу ничего не доставалось, он слабел с каждым днем, и когда в очередной раз кто-то спускался к подвальной двери и лязгали запоры, он пытался кричать, что он иностранный гражданин и королевский подданный. Но ему только казалось, что он кричит, на самом деле это были жалкие всхлипы.

И то ли на небесах повернулось какое-то колесо, то ли духи предков явились на помощь, но как-то вышло, что об Улафе вдруг вспомнили. И с подвальной лестницы в эту вонючую яму слезли конвойные и потащили Улафа наверх. Вели переходами, вверх-вниз, вверх-вниз. Кудрявым двориком, где пахло кислой капустой, в комнату, где пахло жженым сургучом.

Там сидел человек в гороховом костюме, широкоскулый с усиками. Улаф стоял в одних испачканных лиловых подштанниках, рваной рубахе. Из дыр выглядывало тощее тело в синяках и кровоподтеках. Господин спросил старшего конвоира:

— Маметьев! Почему такой у него вид? Что за безобразие?

— Такой был, ваше благородие! — отвечал Маметьев.

— Дурак! Принеси ему арестантский халат! Как смел ты ко мне его вести в таком виде?!

— Виноват!

Маметьев мигом принес халат и накинул его на Улафа, после чего тот стал дрожать не так ужасно, как прежде.

— Ты говоришь, что ты — ученый. А почему мы должны верить, если документов никаких нет? Кто знает тебя в России? Кто может удостоверить личность?

— Меня рекомендовал в Петербурге Герман Густавович Лерхе, чиновник тамошний…

— Что?! — вскочил человек в гороховом костюме, — что же ты сразу не сказал?! Да верно ли? Смотрите, если врете, с нами шутки плохи.