Левон Сюрмелян - К вам обращаюсь, дамы и господа

• Название: К вам обращаюсь, дамы и господа
• Автор: Левон Сюрмелян
• Издательство: Советакан грох
• Жанр: Роман
• Год: 1987

Роман прогрессивного зарубежного армянского писателя, лауреата премии имени X. Абовяна Союза писателей Арм. ССР Левона Завена Сюрмеляна повествует о детях, о мальчике, чудом спасшемся от резни. Книга носит автобиографический характер. Судьба героя даётся на фоне событий 1915 года в Западной Армении, первых лет установления Советской власти в Восточной Армении. Написанная с неизменным чувством юмора, книга и грустна, и оптимистична.

---

— Уж эта панама! — рассмеялся я. — Терпеть её не мог из-за того, что она не русская.

Она глубоко вздохнула:

— Да, многое изменилось с тех пор.

— Да, многое. — Я пододвинул стул и сел у кровати. — Что случилось с твоими родителями, где они?

— Мама умерла. Где отец — не знаю. Он был пьяницей и всегда избивал мать. Она заболела, стала кашлять. А отец ушёл, ему было наплевать, что будет с нами. Иностранные моряки меня заставили… делать это. Они мне давали белый хлеб, колбасу, сардины, одежду, всякие хорошие вещички.

— Придёт день, когда не будет больше бедности и голода, Мария, — уверил я её. — Люди станут жить в белых домиках с садами и пчелиными ульями; все будут добрыми и довольными. Ты тоже. Никогда больше не делай этого, никогда.

— Я не хотела, моряки заставили.

Она была такой наивной, совсем ещё ребенок. Я ничего не рассказал ей о своей книге, о том, что на моих плечах — судьбы народов, но убедил её продавать жареные семечки, чтобы зарабатывать на жизнь. Я сам их продавал когда-то. Довольный тем, что перевоспитал её, я поднялся.

— Куда ты идёшь? — она села на постели, скрестив ноги и обхватив руками колени.

— Поздно уже, спать пора. — Я надел пиджак.

— Где ты собираешься спать?

— Под звёздами.

— На улице холодно и сыро. Можешь остаться у меня. — Она робко улыбнулась.

— Но здесь только одна кровать.

— Достаточно большая для двоих.

Я заколебался, но она настояла.

— Ну, ладно, — сказал я.

Я задул лампу. Разделись мы в темноте и легли. Я стойко держался края кровати, как можно дальше от неё. Мы немного поболтали. Я рассказал ей, что собираюсь в Константинополь, а потом в Америку, что буду учиться в больших университетах и в один прекрасный день вернусь в Батум совсем уже другим человеком.

Она хотела, чтобы я её тоже забрал в Америку, но это было совершенно невозможно в данных обстоятельствах.

Когда она повернулась и прижалась ко мне, моё сердце готово было вырваться из груди. Я почти не дышал. Тихонько отодвинулся. Мы молчали, я притворился спящим. Вскоре и она глубоко дышала. Я слегка тронул её. Мария не проснулась. Выскользнув из кровати, я схватил в охапку одежду и обувь и выскочил из хижины. Огонь, который я тогда разжёг, почти угас, и я добавил краденого угля.

Я спал под открытым небом, но с чистой совестью.

Однако следующим утром я снова её встретил.

— А я решила, что ты уже в Константинополе или в Америке, — сказала она, лукаво улыбаясь. — Ты меня испугался?

— Я себя испугался.

День мы провели вместе. Ходили купаться. Стройная, как берёзка, с грудью, похожей на две половинки граната, в воде она оказалась красивым, резвым существом. Затем мы пошли в порт. В док вошёл итальянский пароход «Рим» компании Ллойд Триестино — замечательное судно! Мария отказывалась подойти поближе.

— Моряки меня знают, — объяснила она.

В воде вокруг парохода плавали кусочки белого хлеба, бутылки из-под пива и консервные банки. Перегнувшись через поручни, матросы наблюдали за часовыми и голодными оборванными жителями города, которые подобно мне жадно уставились на плавающие кусочки белого хлеба. Я стал думать, как попасть к ним на судно. Позже, прогуливаясь с Марией по бульвару, мы заметили сидящих на скамейке трёх итальянских моряков.

Оставив Марию чуть поодаль, я подошёл и по-итальянски приветствовал их. Затем продекламировал итальянские стихи:

Rondinella pellegrina,
Che ti posi il sul verone
Ricontando ogni mattina
Quella plebile canzone?[37]

Ha самом лучшем литературном итальянском, на который я был способен, я рассказал им, что и сам похож на странствующую ласточку из печальной песни. И пропел:

Quando io nacqui
Mi dice una voce
Tu sei nato
A portare la croce.[38]

Да, говорил я им, я тоже рождён нести своей крест. А когда за этой песней я спел «Санта Лючию», матросы были заметно тронуты. Мы разговорились. Я узнал, что «Рим» отплывает в Стамбул в тот же день в шесть часов вечера с остановками только в Трапезунде и Самсуне. Тогда я честно признался, что хотел бы поехать зайцем на их пароходе до Константинополя. Они обещали никому не говорить об этом и по возможности помочь. Но надо было быть очень осторожным, потому что если уж меня поймают, они ничего не смогут поделать.

За полчаса до отплытия мы с Марией стояли у причала, но близко к пароходу она не подходила. Все пассажиры были иностранцы, в основном персы, хорошо одетые, солидные мужчины и несколько женщин в чадрах. Я ломал себе голову, как бы проскользнуть на пароход незамеченным. Оставались считанные минуты, когда меня осенило: конечно же, носильщиком! Ведь в некотором смысле я был профессиональным носильщиком. Итак, схватив багаж какого-то перса — два тяжёлых сундука, — я вместе с ним поднялся по трапу мимо всех — и наших, и итальянских представителей и охраны. Никто не остановил меня. Поставив вещи в каюту перса, я поблагодарил его за чаевые… и остался на палубе. Для окончательной проверки паспортов наверх поднялась группа служащих. Один из них подозрительно посмотрел на меня, но я притворился итальянцем, членом судовой команды. Одежда моя была хоть и грязной, но, в общем, её мог носить любой итальянский мальчишка. В эту критическую минуту, завидев одного из матросов с бульвара, я прокричал ему что-то по-итальянски. Подозрительные служащие перестали на меня коситься, и я на некоторое время оказался в безопасности.

Мощный вибрирующий шум моторов привёл в трепет каждую клеточку моего тела. Я стал молиться: «Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твоё, да придёт царствие твоё, да будет воля твоя и на земле, как на небе». Я бросил взгляд на Марию, на покрытые снегом вершины гор, окрашенные закатом в малиновый цвет, и на здания, — мне хотелось запечатлеть в памяти все подробности этих минут, и всегда их вспоминать, даже в далёкой Америке. Мария помахала мне рукой, а я украдкой махнул в ответ.

Трап подняли, громадное судно тронулось. Вспенивая воду до молочной белизны, величаво разворачивалось громадное морское чудовище — «Рим». Мария вместе с берегом скрылась в синеве сгущающихся сумерек. Прощай, Мария! Прощай, Батум! Прощай, Арарат!..

На палубе я приискал себе убежище. Один из моих знакомых моряков принёс тарелку спагетти с жареным мясом и несколько ломтиков белого хлеба.

— Оставайся здесь, — сказал он. — Не выходи. Не нужно, чтоб тебя видели.

Пароход бросил якорь в Трапезунде глубоко за полночь. Я выполз из укрытия и печально посмотрел на родной город. На берегу мерцали огни. Виднелись очертания Гузел-Сераи, старого Генуэзского замка, кипарисов турецкого кладбища, креста армянской церкви, высеченного в скале византийского монастыря на Сером холме. Позади них возвышалось понтийское царство тёмных елей.

Приблизившись к пароходу, флотилия длинноносых гребных лодок, похожая на морских верблюдов, выгрузила своих пассажиров. Турки вскарабкались вверх по трапу. Знакомый страх сковал меня.

Вдруг я очутился лицом к лицу с начальником пассажирской службы.

— Tichetta[39], — сказал он, намереваясь закомпостировать мой билет.

Я покачал головой.

— Passaporte[40], — потребовал он.

Я снова покачал головой. Сжав зубы, он схватил меня за плечи и сердито толкнул к трапу. Дав знак турку-лодочнику, чтобы тот забрал меня на берег, он пытался оторвать мои руки от поручней, за которые я изо всех сил уцепился.

Вокруг нас, наблюдая за схваткой, собрались пассажиры. Дважды я чуть не угодил за борт. Глубоко внизу, в чёрной бездне моря, ударяясь о высокие железные бока парохода, меня ждала турецкая лодка, а Трапезунд в ночи с мерцающими огнями проливал по мне слёзы. Я увидел в море множество вперившихся в меня мёртвых глаз, с нетерпением ожидающих, что я присоединюсь к ним, войду в подводное царство мёртвых, чьи тщетные крики и мольбы о пощаде никто не услышал, когда их топили во время резни.

Начальнику уже удалось столкнуть меня на две ступеньки вниз по трапу, когда для выяснения происходящего явился капитан «Рима», и я тотчас же обратился к нему, как один культурный человек к другому, на смеси итальянского с французским:

— Monsieur le capitaine, je suis un étudiant Arménien[41]. Я хочу уехать в Америку изучать науку о земледелии. Моих родителей и родственников турки убили здесь, в Трапезунде. Мне удалось спастись. Этот лодочник не довезёт меня до берега, а утопит в море. А если и довезёт, они меня расстреляют. Мы, армяне, являемся распространителями la lingua e la cultura Italiana[42].

Он слушал меня с трубкой во рту. Турки и персы почтительно расступились. Даже начальник пассажирской службы ослабил хватку.

— Пусть остаётся, — сказал капитан.

Теперь я мог свободно передвигаться по пароходу. На палубе было холодно. Какой-то турок-пассажир предложил мне свою койку, но я вежливо отказался. Волнение улеглось, и пассажиры вернулись в свои каюты. Многие вынесли постели на палубу и спали там. Я стоял один на носу корабля, подняв воротник пиджака, засунув руки в карманы, и вглядывался в море, в то время как «Рим» прорезал его гладь.