Кир Булычев - Заповедник для академиков

• Название: Заповедник для академиков
• Автор: Кир Булычев
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2006
• ISBN: 5-699-15120-6

Река времени продолжает нести в своих хроно-волнах Лидочку и Андрея Берестовых — главных героев цикла «Река Хронос», который автор по праву называл своим главным литературным проектом в последние годы. Перед вами вторая книга цикла, в которую вошли романы «Заповедник для академиков» и «Младенец Фрей».

Содержание:

Заповедник для академиков (1934–1939 гг.)

Младенец Фрей (1992 г.)

Составитель: М. Манаков

Оформление серии художника: А. Саукова

Серия основана в 2005 году

Издано в авторской редакции

---

Пастернак молча сложил вдвое лист, положил на колено, провел по сгибу ногтем.

— Я приглашаю вас к себе в номер, — сказал Александрийский. — Там тихо, туда не входят без приглашения.

— Правильно, — Алмазов буквально нарывался на скандал, — у вас нам будет лучше. Спокойнее.

Александрийский тяжело поднялся, опираясь на палку. Пастернак поддержал его, помог подняться.

— Вы не устали? — спросил он физика.

— Хорошая поэзия бодрит, — сказал Алмазов.

Комната Александрийского была на первом этаже, но надо было пройти длинным коридором в южный флигель. Лидочка шла сразу за Александрийским и Пастернаком, а сзади не спеша шествовал Алмазов. Словно ждал, когда можно будет продолжить сражение. Альбина отстала. Лидочка подумала, а вдруг Алмазов на самом деле — неуверенный в себе человек, он старается быть главным, страшным и в то же время обаятельным, но не умеет и от робости становится только страшным. Впрочем, Лидочка была не права и понимала это.

Они прошли длинным коридором по красной ковровой дорожке, у высоких окон стояли вазы с астрами и хризантемами. В доме еще числился садовник, оставшийся от Трубецких.

У Алмазова была возможность спасти лицо — подняться по лестнице на второй этаж флигеля. Но он свернул в узкий коридорчик, ведущий к комнатам того крыла. Александрийский открыл дверь и пропустил Пастернака внутрь. Альбина прошептала Алмазову: «Ян, пойдем на танцы?» Все услышали. Алмазов не ответил.

— Заходите, Лидочка, — сказал Александрийский.

Пастернак сделал шаг в сторону, пропуская Лидочку. Затем вошел сам. Тут же за ним последовал Алмазов. У Лидочки сжалось сердце… Сейчас!

— Я вас не приглашал. — Александрийский загородил дверь.

— Я имею право, — сказал чекист. — Такое же, как и все.

— Вы не у себя в учреждении, — сказал Александрийский. — Научитесь элементарной истине — есть места, куда вам вход запрещен.

— Ну зачем нам с вами ссориться. — Алмазов из последних сил старался сохранить мир. — Я же ничего не требую, я просто как любитель поэзии пришел послушать стихи. Послушаю и уйду.

— Так вы уйдете, в конце концов, или мне вас палкой гнать?! — закричал вдруг Александрийский.

— Что-о-о? — Тон Алмазова изменился — больше у него не было сил изображать из себя интеллигентного человека.

— А то, — быстро сказал Пастернак, который, как понимала Лидочка, не считал возможным оставить Александрийского один на один с чекистом, — что я в вашем присутствии не намерен читать. Поэтому прошу вас, не мешайте нам!

Пастернак стал совсем молодым, лицо густо потемнело, кулак, прижатый к косяку двери, чтобы не пропустить Алмазова, сжался.

— Ян, — взмолилась Альбина, — я тебя умоляю!

— Молчать, сука! — Алмазов откинул ее назад, Лидочка видела ее лишь сквозь открытую дверь — Альбина ахнула и исчезла, послышался удар, звон, наверное, Альбина столкнулась с какой-то вазой. — Или вы меня пропускаете в комнату, — сказал Алмазов низким, хриплым — из живота идущим — голосом, — или пеняйте на себя. Я на вас найду материал — буржуи недобитые! Вы к себе смеете не пускать — кого смеете не пускать… А я вас к себе пущу — пущу и не выпущу.

Альбина всхлипывала за дверью.

— А вы не пугайте, — сказал Александрийский так тихо, что Алмазов замолчал — иначе не услышишь ответа. — Я смертник. Меня нет — я все могу! И я намерен потратить последние дни моей жизни, чтобы жить именно так, как я хочу, словно не было вашей революции, пятилеток, вашей партии и вас, гражданин Гэпэу.

— А вот тут ты ошибаешься, Александрийский, — сказал Алмазов. — Я тебя к себе возьму, и ты перед смертью еще успеешь пожалеть, что меня обидел! Знаешь, что я заметил: старые и немощные, как ты, жить хотят куда сильнее молодых.

Лидочка ощутила, как от Алмазова тяжело несет водкой и луком. Она вынуждена была отступить внутрь комнаты.

Александрийский молчал.

— И ты, поэт вонючий, — сказал Алмазов, обращаясь к Пастернаку, — не знаю, кто ты такой и как сюда пролез, но ты будешь у двери моего кабинета на карачках свои стишки читать, понял?

— Нет, не понял! — Пастернак прижался спиной к косяку двери, голова его откинулась назад.

— Хватит, — сказал новый, неожиданно вторгшийся во взаимную ненависть сцепившихся голосов голос. За их спинами у лестницы стоял старший из братьев Вавиловых, Николай. — Хватит шума и криков в санатории. Я прошу вас, Ян Янович, немедленно уйти отсюда. Как я понимаю, вы приехали сюда отдыхать с дамой. Но так как вы не являетесь штатным работником Академии и у вашего ведомства есть свои санатории, то я должен предупредить, что ваше поведение заставит меня обратиться непосредственно к товарищу Менжинскому и сообщить, какие слова и действия вы позволяете в адрес наиболее уважаемых советских ученых. Не думаю, что товарищ Менжинский и товарищ Ягода будут вами довольны.

— Товарищ Вавилов! — За время этой длинной фразы Алмазов успел взять себя в руки. — Простите за невольный срыв — работа, нервы… Я ухожу.

Альбина промелькнула перед дверью, прижимая платок ко лбу. Алмазов пошел за ней. Обернулся и сказал Вавилову:

— Ваши ученые позволяют себе политические провокации.

— Вот мы и квиты, — сказал Вавилов, глядя ему вслед, потом произнес: — А вы, Борис Леонидович, не хотите порадовать нас своим новым опусом?

— Борис Леонидович как раз собирался прочесть нам оду Узкому, написанную недавно, — сказал дипломатично Александрийский.

— Любопытно, очень любопытно, — сказал академик. — Возьмите меня в компанию. Я — плохой танцор, да и боюсь, что президент Филиппов устроит бег в мешках или игру в шарады с разоблачением империалистов.

— Прошу вас, — сказал Александрийский. Пока рассаживались, Александрийский — губы синие, бледный — показал Лидочке жестом на коробку с лекарствами. Лидочка налила из графина воды, и Александрийский принял пилюли. Все ждали, пока ему станет лучше и он даст знак к продолжению чтения. Александрийский стал дышать медленнее.

Вавилов отошел к окну.

— Какой мерзавец, — сказал он тихо.

— Это не он, это они, — сказал Пастернак.

— Спасибо, что вы пришли ко мне, — сказал Александрийский. — Лидочка, закройте дверь. А вы, Борис Леонидович, не сочтите за труд!

Пастернак вновь прочел стихотворение, посвященное Узкому, Лидочка запомнила последнюю строфу:

На старом дереве громоздком,
Завешивая сверху дом,
Горят, закапанные воском,
Цветы, зажженные дождем.

Странно, мы все умрем, а это стихотворение будет жить отдельно от нас, и через сто лет читатель, не ведающий о давно разрушенном Узком, будет представлять себе иные аллеи и иные поляны.

Пастернак потом читал и другие свои стихи — может, написанные здесь, а может, и раньше, но слушатели уже не могли до конца подчиниться его голосу, тень Алмазова осталась в комнате, и даже сильный характером и влиянием Вавилов нет-нет, а бросал взгляд на дверь, словно за ней остался, подслушивая, Алмазов.

Пастернак назавтра собирался уезжать — если, конечно, грузовичок сможет выбраться по размытой дороге.

— Вы не останетесь еще?

— Нет, здесь плохой климат!

— Ну что вы! — наивно воскликнула Лида и осеклась со смущенной улыбкой.

— Но я рад, что вновь встретился с Павлом Андреевичем и с вами, Лида. Мне нечего подарить вам в знак восхищения… не примете ли это?

Он протянул Лидочке лист, на котором было написано «Липовая аллея».

— Может быть, — спросил академик Вавилов, — мне в настоящих обстоятельствах проводить вас до вашей комнаты?

— Не беспокойтесь, — сказал Пастернак. — Я сам провожу Лиду.

Вавилов остался у Александрийского, они принялись обсуждать какие-то университетские проблемы. Пастернак проводил Лидочку до комнаты. Он был рассеян, молчал, и Лидочка подумала, что он жалеет, что отдал ей автограф.

— Может, мне вернуть? — спросила она. — А то вы забудете слова?

— Слова? — вдруг он улыбнулся. — Слова этой песни мы знаем наизусть, — сказал он. — Простите, что я недостаточно галантен. Но уж очень негалантное время.

— Я вас прощаю. По крайней мере вы вспомнили о существовании такого слова.

У двери в девятнадцатую комнату Пастернак поцеловал Лидочке руку и сразу ушел, будто его существование в Узком уже завершилось и он мысленно пребывал совсем в другом месте.

Лидочка толкнула дверь, дверь открылась. Комната была пуста. В тишине было слышно, как за открытой форточкой скворчит дождик, а снизу из гостиной доносится патефонная музыка.