Михаил Садовяну - Никоарэ Подкова

• Название: Никоарэ Подкова
• Автор: Михаил Садовяну
• Жанр: История

---

"А какое нам дело до народов?" - слушая дальше, удивлялась она.

Илинка в недоумении внимала словам возлюбленного своего Никоарэ о сабле Иона Водэ. "Государь теперь думает о войне, а не о том, что я останусь тут, одинокая, в печали и в горе. Но, может статься, крестная Олимпиада шепнет ему словечко и вернется сюда государь Никоарэ после похода, который теперь готовит".

И вдруг она вздрогнула, услышав позади голос:

- Что тут поделывает наша молодая хозяйка?

То был старик Петря. Глядел он на нее с улыбкой, но в строгих его глазах не было приязни.

- А что мне поделывать? Собираюсь пойти и поведать деду и бабушке добрую весть.

- Что за весть?

- Государь Никоарэ встал. Но сабли еще не надел.

- Наденет и саблю.

- А, может, он бросит воевать?

- Что ведают дети? - недоверчиво покачал головой дед.

- Ведают, дедушка. Не долго им детьми быть - придет время тоже станут стариками.

- Верно, - мягче молвил дед. - Ступай, передай весть старикам, но прежде умойся холодной водицей, а то глаза заплаканы.

Девушка ушла. Дед постучался, услышал из горницы дозволение войти и нажал ручку двери.

Голос Никоарэ был теперь иным, бодрым. У старика стало легко на сердце.

- Радуюсь, как восходу утренней звезды, - молвил он, переступая порог. - Узнал я добрую весть от внучки мазыла. Может, задержимся еще на несколько дней? Как изволишь повелеть?

- Задержимся, дедушка, ненадолго.

- Добро, государь. А до тех пор изволь повелеть, чтобы оседлали коней - надо им поразмяться, а то зажирели они тут, обленились. И надобно заново перековать их задние ноги. Придется, может, сворачивать в дикие непроходимые места.

- Что ж, хорошо, - согласился Никоарэ.

- Да будет тебе во всем удача, - сказал с поясным поклоном старый воин. - Пойду приведу его милость Александру, пусть услышит приказ из уст твоей светлости.

Никоарэ играл синим цветочком водосбора, который преподнесла ему Илинка, покусывал то атласные лепестки, то листочки; жевал их в задумчивости и сплевывал в сторону.

- Я тоже выйду на крыльцо, матушка, - проговорил он, - посмотреть на своих товарищей. Они меня, верно, погибшим считали.

- Нет, государь, - пробормотал дед Петря, - все мы стояли на страже у твоих дверей, все дожидаемся, когда ты снова поднимешься в стремена. Дай бог долгого веку матушке Олимпиаде, поставила она тебя на ноги.

Он поцеловал правую руку целительницы.

- Будь здоров, капитан Петря, - промолвила она, глядя на него потухшим взором, словно пробивавшимся из тьмы минувшего.

Четверть часа спустя Никоарэ уже стоял на крыльце большого дома в окружении хозяев и верных своих друзей. Молодая хозяйка Илинка стала с того утра недолюбливать воинские сборища. Молча удалилась она в уединенный уголок сада, и долго ей докучала там иволга. Все казалось девушке, что лукавая птица насвистывает два стиха, и они скользят с ветки в лучах солнца.

Первый стих нравился ей:

"Илинка-миленька, Илинка-миленька".

Но второй был ей не по вкусу:

"Чучело-уродина! Чучело-уродина!"

- Пронзи тебя солнце стрелами своими, - грозила ей девушка прутиком. - Прошу тебя, иволга-сестричка, не дразни ты меня.

Этим же прутиком, надув губки, прогнала она и Младыша Александру. Раньше ей нравилось, когда он вьюном вился около нее. А нынче хотелось быть одной.

- Оставь меня, я сердита.

- Отчего же, Илинкуца?

- Оттого, что уезжаете.

- Как это уезжаем? Быть не может.

- Поднимись на крыльцо и сам узнаешь, прямо из уст его светлости услышишь.

Александру помчался к дому и, запыхавшись, вошел на крыльцо. Он угрюмо слушал то, о чем говорили; пуще всего не нравилась ему торопливость деда Петри. Нет сомненья: старик просто впадает в детство.

- Раз уж государь встал на ноги, задерживаться тут нечего, - говорил дед, потрясая увесистым, словно палица, кулаком. - За три дня проминки наши кони снова станут легки на подъем; мы перекуем их на задние ноги, чтобы не скользили по крутым склонам.

Младыш выступил вперед и с некоторой жалостью взглянул на старика.

- С каких это пор тебе ведомо, ратник, что разжиревшие кони за три дня спадут с тела?

- Старые воины знают, как коней кормить, готовя их в дорогу, отвечал старик, не глядя на него. - Не в три, так в пять дней. Лишний день - лишняя забота.

- А ты еще кое-что забыл дед: белолобый конь Тоадера Урсу прихрамывает.

Тут вмешался мазыл:

- Такой беде помочь нетрудно. Оставьте белолобого здесь, взамен дадим вам другого коня из нашего табуна.

- Ну, пусть будет так. Но ведь нужно еще телегу подправить, а то как бы вконец не расшаталась.

- И этому горшку крышка найдется, - рассмеялся старый Андрей Дэвидяну. - Отправим на три дня телегу в кузницу Богоноса, что рядом с мельницей Гырбову.

Младыш кисло улыбнулся и сказал с некоторой язвительностью:

- Вон как все прилажено, будто радушный хозяин желает, чтобы гости поскорее уехали.

На мгновение воцарилась тишина. Никоарэ нахмурил брови и молвил, почтительно кланяясь мазылу:

- Прости неразумные слова, честный хозяин. Прощал ты мне, когда я бредил, теперь прости любезного братца.

Младыш прикусил язык и тут же, заикаясь, попросил у хозяина прощения.

С тонкой издевкой посматривала на него со своего стула матушка Олимпиада.

Старый Петря Гынж имел слово в военном совете, не только в дипломатическом.

Он набил трубку, высек огонь и прикурил, обдавая дымом и тех, кто радовался, и тех, кто гневался; затем поклонился собранию.

- Братья и государь, - сказал он, - если не окажется больше причин к задержке и можно будет нам двинуться в путь, то отправление наше должно произойти без шума, в темноте. А коль и проведают о том наши други, дэвиденские рэзеши, так пусть знают: не следует им быть здесь, когда мы сядем на коней.

- Это мы понимаем, - весело ответил управитель Йоргу. - Знать не знаем, когда вы прибыли, не знаем, когда отъезжаете.

- Добро, - продолжал дед Петря. - Это первое. И одному лишь государю Никоарэ ведомы места наших привалов. Записаны они не в грамотке, а в уме его светлости...

Сидя в своем кресле, Никоарэ слушал и радовался хитрости старика. Еще никто не знал, где будут остановки, ибо путь скитальцев - это путь случайностей. Все же Никоарэ давно втайне решил посетить то место, где жила и приняла свой мученический конец госпожа Каломфира.

Одной матушке Олимпиаде поведал Никоарэ свое намерение, пока сидели они в горенке, и теперь ее пристальный взгляд укреплял его в принятом решении.

"Ступай туда, - казалось, говорила ему старуха. - Быть может, не найдешь уж и могилы. И в те места, где она была, ты больше не воротишься".

Внучка мазыла спускалась тропинкой по склону среди берез и рябин. На востоке до самого края небосвода тянулся дремучий бор. Позади, на западе, утопая в дымке туманов, стояли горы. Высоко в небе сверкало солнце, а на севере тянулась гряда облаков. Зеленая древесная лягушка, дрожа белым зобом, квакала у малинового куста - просила дождя; при звуке легких девичьих шагов она умолкла. Луч солнца осветил недвижно застывшую ящерицу с глазками, похожими на бусинки.

- Отчего ты печальна, ящерица? - тихонько спросила ее Илинка.

Ящерица юркнула под синие цветочки барвинка. Там, под вечнозелеными крепкими и глянцевитыми листьями, лежал древний камень с высеченными на ней стершимися буквами. Дед Андрей говорил, что покоится под тем камнем первый житель деревни, прадед Давид. Никому не ведомо, кто он был и когда жил этот Давид Всадник.

- Целую ясные очи твои, красавица, - промолвила древняя гробница.

Из-за каменного ее края показалась дева садов.

Нет, то не дева садов, а цыганка, жена кузнеца Богоноса, с длинной, до самых лодыжек, сумой на плече, в которую она собирает подношения дэвиденских хозяек.

Стоит цыганка босая и в красной катринце. Сверкают в улыбке ее белые зубы, сверкает монисто и венец на лбу. И монисто, и венец сделаны из тех серебряных монет, что нашел кузнец, выкопав клад на землях Филипен.

Там, где было кладбище рэзешей.

Там, где теперь стоит свинарник и боярин откармливает свиней.

Илинка хорошо знала это место. Она проходила мимо него, когда спешила в дом матушки Олимпиады покормить ее "детушек".

- Дай, старая погадает тебе, красавица, - предложила девушке жена Богоноса.

Однако цыганка была вовсе не старая, а молодая, с пытливыми глазами.

- Дай погадаю, красавица, - приставала цыганка. - Положи вот сюда, в раковину, новую денежку... Можно и старую, лишь бы от всего сердца.

- Нет у меня денег, - смеется Илинка.

- Ну все равно, дай что-нибудь.

- Ничего у меня нет, Мура дорогая; только вот цветочек водосбора в волосах.

- Цветок храни, он идет к синим глазам. Дала бы денежку, я бы кое-что сказала тебе. А любят тебя двое: один - ласковый, другой - гневный; сердце у тебя надвое разрывается, и в сомнении ты. Твое счастье с ласковым. Дай что-нибудь старухе-цыганке - я тебя окручу, заворожу и от злого защищу.