Роман Светлов - Печальные времена. Дамаский Диадох как представитель афинской школы неоплатонизма

• Название: Печальные времена. Дамаский Диадох как представитель афинской школы неоплатонизма
• Автор: Роман Светлов
• Издательство: Издательство РХГИ
• Жанр: Философия
• Год: 2000

Для европейского Запада границей между античностью и «темными ве­ками», предшествовавшими новому (средневековому) расцвету культуры, стало свержение последнего западноримского императора Ромула Августула; подобной границей для средиземноморского Востока явилось правление Юстиниана I (527—565 гг.). Грозная фигура неутомимого властителя, по­пытавшегося сцементировать державу на основе никейского православия и возвратить наследникам римского величия все, утерянное на Западе, вызы­вала и будет вызывать противоречивые суждения. Происходившая при Юс­тиниане «византийская реконкиста» — десятилетиями длившаяся борьба с германскими королевствами за Северную Африку, Италию, Испанию — менее чем на сотню лет вернула ромеям положение владык мира, омываемо­го водами Средиземного моря. Но в конечном итоге усилия Юстиниана по­дорвали силы государства. Уже при нем Византийская империя не смогла противостоять натиску славян, наводнивших ее территорию от Дуная до Пе­лопоннеса. А при Ираклии, пятом преемнике Юстиниана, арабы лишили византийцев последних надежд на мировое господство.

---

По всей вероятности, в законченном виде учение об эманации было сформулировано Сирианом (по крайней мере, Дамаский в публикуемом трактате придерживается именно такого мнения). До нас дошла лишь небо­льшая часть его сочинений, и в сохранившихся фрагментах могут быть усмотрены лишь намеки на такую окончательную формулировку. Например, философ, как вслед за ним Прокл и Дамаский, соотносит учение об эмана­ции с откровениями «Халдейских оракулов»: «Следует обратиться также к оракулам теологов, где сообщается об эманациях многих небес, многих солнц и многих других отдельных предметов»[103]

Основания для учения об эманации Сириан усматривает уже в класси­ческой эллинской философии; к этим основаниям относятся, например, утверждения о том, что эманация обусловлена инаковостью, совершается в определенном, заведомо заданном богами порядке, начинается с высшего (умопостигаемого), заканчиваясь в чувственно воспринимаемом мире, и причинствующим в смысле действия, парадигмы и цели оказывается божествен­ное. «Божественный Пифагор и все, на деле воспринявшие его догматы в наичистейшие лона собственного разума, говорили, что имеется много чинов сущностей — умопостигаемых, умных, рассудочных и природных или вооб­ще жизненных, а кроме того, телесных. В самом деле, выход за свои пределы действительных предметов и непрерывное нисхождение таких выходов, со­вершающееся в некоем божественном порядке, а также преобладание инако­вости среди родов сущего гипостазируют выстроенное в определенном по­рядке и одновременно непрерывное и дискретное множество бестелесных и воспринимаемых чувством сущностей. Таким образом, они утверждали, что в смысле ширины имеются три чина сущих — умопостигаемый, рассудочный и чувственно воспринимаемый, причем в каждом сущем присутствуют все эти виды, но тем способом, который соответствует своеобразию его наличного бытия. И умопостигаемое располагается среди богов и причинствует для по­следующего как созидающее, парадигматическое и целевое» [104].

Главным авторитетом для Сириана, разумеется, является Платон, кото­рому философ приписывает создание самой схемы эманации, хотя бы в виде намеков на нее: «Платон намекает... что божественные предметы есть иные друг другу и не равные благодаря диаде и берущему с нее начало выходу за свои пределы, тождественны же и равны — по причине монады и происходящему вследствие нее возвращению, коль скоро он склонен утверждать, что пребывание предшествует выходу за свои пределы и возвращению»[105]

Эманация подобна порождению потомства — ведь причиной как эмана­ции, так и порождающей способности и инаковости выступает множество. При этом единое — причина тождественности, вечного пребывания и на­хождения в определенном положении [106]. В ходе эманации неопределенное превращается в определенное, причем его определенность является резуль­татом числовой прогрессии: «...происходящее от нее [от монады] неопреде­ленное количество всегда расчленяет, оформляет и видообразует все ее эма­нации, последовательно и без всякого изъятия упорядочивая их при посред­стве эйдосов» [107]. При этом многое является эманацией единого и не лишено его полностью — в противном случае оно рассеивается в виде никогда и ни­коим образом не сущего [108].

Наиболее полное изложение учение об эманации в систематическом ви­де содержится в трудах Прокла и Дамаския. Мы попытались сформули­ровать данное учение в виде пяти важнейших принципов, истолкование которых и приводим.

Принцип 1. Эманацию совершают действительные предметы, представленные как умопостигаемое

В соответствии с данным принципом эманация относится не к области чисто логических упражнений и формулируется отнюдь не как внешний за­кон, внеположный сущему как таковому, который предписан кем-то дру­гим — будь то бог или человеческий произвол. Эманация есть истина само­го действительного и имеющегося на деле.

Действительный предмет есть нечто, логически противостоящее имени этого предмета, а равным образом и речи о нем и его смыслу. Такое, приня­тое в афинском неоплатонизме, определение восходит к диалогу Платона «Кратил» (391М), где говорится о правильном применении имен к предме­там, на которое способен отнюдь не всякий человек. Подтверждением пони­мания эманации в афинской школе неоплатонизма именно в духе «Кратила», по нашему мнению, прежде всего являются рассуждения Прокла в «Плато­новской теологии» (1.9), посвященные диалогу Платона «Парменид». Философ доказывает, что данный диалог, а вернее, его вторая часть (знаме­нитые гипотезы «Парменида»),— это не просто логическое упражнение, посвященное опирающейся на истинность чувственного восприятия эпихейрематике, а изложение истины действительных вещей. Помимо сказанного, и Дамаский в публикуемом трактате (II.69.4; 186.15—17) говорит о том, что Парменид в одноименном диалоге отнюдь не играет и не занимается обучением — он говорит об истине сущего.

Действительные предметы не есть вещи, располагающиеся в чувст­венно воспринимаемом мире. Последние оказываются всего лишь зримы­ми или, вернее, феноменальными (явленными) и потому стоящими на шка­ле эманации несопоставимо ниже — в области того, что в некотором отноше­нии оказывается не-сущим. Что же касается тех предметов, о которых идет речь, то они могут быть представлены различными способами, каковых у Да­маския, по крайней мере, три: в виде смешанного (взгляд на предмет, восхо­дящий к учению Платона о пределе, беспредельном и смешанном из диалога «Филеб »); в виде сущего (и тогда к ним относится диалектика родов сущего, или категорий из диалога «Софист»); в виде умопостигаемого.

Представление об умопостигаемом является важнейшим моментом во всем неоплатоническом дискурсе. В самом деле, именно об умопостигае­мом толкуют Плотин, Порфирий и другие платоники. Часто создается впе­чатление, что исключительно о нем в неоплатонизме и идет речь. Однако это, несомненно, не так. В афинской школе, по всей вероятности, использова­лось определение умопостигаемого из VI книги диалога Платона «Государ­ство» (504е— 509Ь). Философ проводит здесь аналогию между феноме­нальным (зримым) и умопостигаемым. Феноменальным предметам их зри­мость дает Солнце и исходящий от него свет. Таким образом, процесс узрения образуют четыре компонента: (1) феноменальный предмет (который становится таковым только в самом процессе узрения); (2) Солнце как ис­точник света; (3) солнечный свет, освещающий феноменальное; (4) воспри­нимающее — человеческий глаз. Аналогичные моменты представлены и в мышлении. В нем присутствуют: (1) предмет (который в данной конструкции и оказывается умопостигаемым); (2) благо; (3) свет блага; (4) воспринима­ющее (ум). Важнейшими свойствами умопостигаемого предмета при таком подходе оказываются его бытие и сущность, то есть определенность в уме[109]

Именно так, с нашей точки зрения, следует понимать следующий пассаж Платона: «Итак, творца и отца вот этого всего отыскать — уже дело, а, отыскав, рассказать о нем всем — и вовсе невоэомжно» («Тимей», 28сЗ—5).

Отметим в этой связи два момента.

1. И у Платона в «Кратиле», и у Прокла в «Платоновской теологии» речь идет о правильном и наилучшем соответствии имен предметам. Именно в таком «правильном соответствии» и заключена сама суть умопостигаемого, благодаря которой оно оказывается именно таковым, а не чем-то другим.

2. Сущее умопостигаемо именно в своем пред-стоянии уму в качест­ве предмета мышления. Сам ум при этом также есть умопостигаемое. Стало быть, умопостигаемое и познаваемое — отнюдь не одно и то же, как не одно и то же умозрение и знание. Знание занимает свое место на шкале эманации, и даже сам ум как умопостигаемое непознаваем и может быть постигнут лишь в качестве именно мыслящего ума[110] Примерно таков смысл рассуждений Платона о познании сущего в VII письме (342а—344d).

Принцип 2. Начало эманации полагает наглядно-очевидное, которое в ходе эманации превращается в эйдетически-определенное

«Все сущее эманирует из одной причины, из первой» [111]. Данный тезис Прокла в неоплатонизме оказывается той основой, на которой базируется любой философский дискурс. Поскольку эманация, как было показано выше, относится к умопостигаемому сущему, важнейшим оказывается дока­зательство существования этой причины. Вот пример такого доказательства, приводимый Проклом. Сущее не может не иметь причины, и причина может быть одна, и только однаг поскольку в противном случае были бы невоз­можны иерархия и упорядоченность сущего, а также знание о нем и его умо­постижение. Соответствующее рассуждение философа иллюстрирует важ­нейший принцип и условие неоплатонической мысли — принцип наглядного представления.