Александр Бондаренко - Милорадович

• Название: Милорадович
• Автор: Александр Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-235-03106-7

Книга военного журналиста и историка Александра Бондаренко рассказывает о судьбе графа Михаила Андреевича Милорадовича — военачальника, озарившего славой побед два царствования, кумира солдат. Она освещает один из наиболее интересных и романтических периодов в истории России, предельно насыщенный событиями, среди которых Швейцарский поход Суворова, Аустерлицкое сражение, Отечественная война 1812 года, восстание декабристов… Милорадович был деятельным участником многих из них, ярким и блистательным исполнителем воли государя в мирное время или главнокомандующего во время войны — порой, при совершенно невозможных обстоятельствах, так что судьба России несколько раз воистину оказывалась в его руках.

Легенды, анекдоты и сплетни тесным кольцом окружили имя Милорадовича и в огромном количестве осели на страницах не только мемуарной, но и научной, исторической литературы. Автор книги, представляя различные точки зрения на героя и события со стороны как современников, так и историков, дает возможность читателю самому разобраться в хитросплетениях его судьбы и особенностях его личности.

---

Александр Бондаренко МИЛОРАДОВИЧ

«Молодая гвардия», 2008

ПРОЛОГ

По свидетельству современников, в первую ночь по вступлении на российский престол императора Николая I Санкт-Петербург являл собой картину жуткую и для столицы могущественной империи необычайную.

«Площадь вся была обставлена войском, на ней горели огни, я подумал: "Точно военное время"», — рассказывал, отвечая на вопросы следствия, полковник Федор Николаевич Глинка[1].

«Мороз к вечеру усилился. На дворцовом дворе развели костры.

Дворцовая, Адмиралтейская и Сенатская площади представляли вид только что завоеванного города: на них также пылали костры, около которых гвардейские солдаты отогревались и ели принесенную им из казарм пищу. По окраинам этих площадей протянуты были цепи застрельщиков, никого посторонних, без особенного разрешения коменданта, не пропускавших. В нескольких местах на углах выходящих на площадь улиц стояли караулы и при них заряженные орудия. По всем направлениям площадей и смежным улицам ходили пешие и разъезжали конные патрули, и эти меры военного времени продолжались всю ночь», — воспоминал генерал-лейтенант Владимир Иванович Фелькнер, в 1825 году бывший прапорщиком лейб-гвардии Саперного батальона[2].

«На Исаакиевской площади кроме Конной гвардии на всю ночь было оставлено еще несколько полков. Перед каждым мостом было выставлено по два орудия. Полки расположились биваком и зажгли костры. Со всех сторон был виден свет этих бивачных огней», — добавлял барон Василий Романович фон Каульбарс, тогда штабс-ротмистр лейб-гвардии Конного полка[3].

«Ночь с 14 на 15 декабря была не менее замечательна, как и прошедший день…» — с предельной лаконичностью отметил и сам император Николай Павлович[4].

Казалось, что войска охраняют город от нового возмущения — но, скорее, они обеспечивали тайну того, что происходило в эти часы на площадях и улицах столицы, на льду замерзшей Невы.

«В ночь по Неве, от Исаакиевского моста до Академии художеств и дальше к стороне Васильевского острова, сделано было множество прорубей, величиною как только можно опустить человека, и в эти проруби к утру спустили не только трупы, но (ужасное дело) и раненых, которые не могли уйти от этой кровавой ловли. Другие ушедшие раненые таили свои раны, боясь открыться медикам и правительству, и умирали, не получив помощи, — писал на основании имевшихся в его распоряжении служебных документов Михаил Максимович Попов, дослужившийся в Третьем отделении Собственной его императорского величества канцелярии до чина тайного советника. — Не менее неприятно то, что полиция и помощники ее в ночь с 14 на 15 декабря пустились в грабеж. Не говоря уже, что с мертвых и раненых, которых опускали в проруби, снимали платье и отбирали у них вещи, даже убегающих ловили и грабили»[5].

На Сенатскую площадь, где спешно засыпали снегом алые пятна замерзшей крови, сгоняли солдат мятежных полков — московцев, лейб-гренадеров и гвардейских моряков — строили их в молчаливую, оцепеневшую колонну, чтобы вести в Петропавловскую крепость. В Зимний дворец, волей нового государя превращенный в огромную съезжую, уже начали свозить первых арестованных бунтовщиков: К.Ф. Рылеева и А.Н. Сутгофа, князей С.П. Трубецкого и Д.А. Щепина-Ростовского… Александр Бестужев, вскоре ставший известным всей читающей России как писатель Марлинский, явился во дворец сам. В числе первых был приведен и гвардии капитан князь Е. П. Оболенский, «уличенный, — как тогда написал Николай I своему старшему брату цесаревичу Константину Павловичу, — в убийстве Милорадовича, или, по крайней мере, в нанесении ему штыковой раны»[6] … Наверное, по этой самой причине «…князь Оболенский был приведен со связанными руками; император обругал его»[7].

В ту самую ночь — долгую, страшную и бессонную — в одной из офицерских квартир в казармах лейб-гвардии Конного полка, расположенных в нескольких сотнях метров от Сенатской площади, умирал военный генерал-губернатор Санкт-Петербурга генерал от инфантерии граф Михаил Андреевич Милорадович. Умирал прославленный герой, человек, который создал недавнее двоевластие в России и фактически сделал все от него зависящее, чтобы восстание 14 декабря совершилось. Когда же стало ясно, что «бунт гвардии» не приобретает должного развития, то граф оказался единственным генералом, который смог бы увести с площади мятежные войска — именно это его и погубило…

Вскоре после полуночи Милорадовичу было доставлено письмо от императора, сознательно пославшего его на смерть:

«Мой друг, мой любезный Михаил о Андреевич, да вознаградит тебя Бог за все, что ты для меня сделал. Уповай на Бога так, как я на него уповаю; он не лишит меня друга; если бы я мог следовать сердцу, я бы при тебе был, но долг мой меня здесь удерживает. Мне тяжел сегодняшний день, но я имел утешение ни с чем не сравненное, ибо видел в тебе, во всех, во всем народе друзей; да даст мне Бог Всещедрый силы им за то воздать, вся жизнь моя на то посвятится.

Твой друг искренний

Николай.

14 декабря 1825 года»[8].

«С глубоким чувством, и даже усиливаясь приподняться, умирающий отвечал: "Доложите его величеству, что я умираю, и счастлив, что умираю за него!" Когда ему прочли самое письмо, он поторопился взять его из рук читавшего, прижал к сердцу и не выпускал до минуты своей смерти», — так написал официальный историк барон Модест Андреевич Корф — кстати, лицейский товарищ Пушкина…[9]

Письмо привез двоюродный брат государя — генерал от инфантерии принц Евгений Вюртембергский[10], командовавший в Отечественную войну 4-й пехотной дивизией, которая отважно сражалась при Бородине, Красном и Кульме под знаменами генерала Милорадовича. Вот что вспоминал принц: «На мою долю выпало отвезти от императора письмо к моему боевому товарищу графу Милорадовичу. Грустная картина, мне представившаяся, никогда не изгладится из моей памяти. Граф Милорадович, изумлявший всех нас своим хладнокровием на полях битв, не изменил себе и на смертном одре. Здесь он уже не мог казаться фанфароном, за которого его так часто принимали, это был герой в истинном значении слова, каким он и должен был быть всегда, чтобы встретить смерть так спокойно. Со слезами на глазах подал я ему письмо.

"Я не мог получить этого письма из более достойных рук: ведь мы связаны с вами, принц, славными воспоминаниями", — сказал Милорадович.

На мое искреннее сожаление о постигшем его несчастии и на высказанную надежду видеть его здоровым он отвечал:

"Зачем поддаваться надежде! Внутренность моя горит!.. Смерть, конечно, не совсем приятная гостья; но видите, я умру так, как жил, с чистой совестью".

По прочтении письма Милорадович сказал:

"Охотно умираю за императора Николая… Меня успокаивает мысль, что не от руки старого солдата пал я… Прощайте, принц!.. До свидания в лучшем мире!.."»[11]

Наверное, все было именно так; а может, и не совсем так — и даже, быть может, все было совершенно по-иному, совсем наоборот.

Недаром же Николай I изволил начертать на полях рукописи барона Корфа: «За верность всего этого рассказа я не ручаюсь»[12].

Легенды, анекдоты и сплетни тесным кольцом окружили имя Милорадовича еще со времен Альпийского похода, если не раньше, и в огромном количестве осели не только на страницах мемуарной, но и научной, исторической литературы. Кстати, можно задать вопрос, кто из современных ему полководцев и военачальников был так же окружен легендами? Только Суворов! Ни Багратион, ни Раевский, ни даже знаменитый Ермолов не дотягивали до этого уровня… Да и в другие времена российской истории таковых тоже по пальцам перечесть.

Последние же две с половиной недели жизни графа — с 27 ноября по 14 декабря 1825 года —вообще всё запутали, век спустя существенно изменив официальное отношение к блистательному генералу, буквально вычеркнув его славное имя со страниц истории на три четверти XX столетия… Потому перед автором, стремящимся написать возможно более полную и всестороннюю биографию Михаила Андреевича, стоит трудная задача «отделить злаки от плевел», подлинные события от придуманных, а также определить мотивацию некоторых поступков героя, совершенно не понятных нашему современнику. Велик, конечно, соблазн обойти, умолчать или оправдать какие-то негативные моменты, что нередко, вольно или невольно, делают биографы, потому как избранный человек для пишущего не просто интересен, но и дорог, любим, близок. Однако на «отретушированном» портрете граф наверняка уже не будет тем самым Милорадовичем, которым восхищались одни и которого осуждали другие, человеком, еще при жизни награждаемым не всегда лестными эпитетами. В «оправдательном» варианте о нем нельзя будет говорить как о фигуре, чья роль в истории еще не получила должной оценки. Вот почему, стремясь к объективности, автор старался максимально использовать как многочисленные воспоминания современников, изданные в свое время и частично переизданные недавно, так и чеканные формулировки историков далекого XIX столетия — какую бы оценку ни давали они личности и поступкам Михаила Андреевича.