Микола Садкович - Мадам Любовь

• Название: Мадам Любовь
• Автор: Микола Садкович
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Потом над Николаем наклонилось обросшее щетиной лицо пулеметчика.

- Ты что, хлопчик?

Николай подумал: "Сейчас убежит, а я останусь... Не бросит же он свой пулемет".

Заяц подхватил Николая под мышки и как-то очень ловко и быстро потянул по скользкой земле.

- Пулемет... - только и смог прошептать Николай.

- Не твоя забота! - крикнул над самым ухом Заяц.

Они сползли с обрыва вниз, в глубокий и мокрый снег. Наверху лопались выстрелы, кричали люди. В овраге стало быстро темнеть, темнеть и совсем стемнело.

Николай очнулся. Он покачивался на чем-то упругом, плывущем... Его несли четверо партизан. Он не видел их лиц. Была уже ночь, и было тихо. Слышалось только хлюпанье шагов по болоту и рядом падали оброненные тающими звездами звонкие капли.

Николай догадался: "Это не звездные капли, это кровь падает в талую воду..." И еще он подумал: "Как же они меня не бросили? В таком бою... Все ли успели вырваться?.. Вернется Люба, а я уже крещенный... По-настоящему, кровью... А что, если не донесут меня? Вернется, а меня уже нет..."

Надежде показалось, будто кто-то ходит по хате. Не подымая головы от подушки, она приоткрыла глаза.

Сквозь щели ставен сочился свет тихо идущего утра. В душной хате постепенно яснело, как бы возвращая на привычные места знакомые предметы. Стол, покрытый желтой с разводами клеенкой. Широкую скамью у стены. Ленкино платье на единственном венском стуле. Самодельные деревянные игрушки детей на полу возле полати...

Дети спали, разметавшись на сером полотне подстилки, столкнув ногами цветастое одеяло. Лена, как всегда с краю, чтобы не свалился Чижик, а Алесь... где же он?

Надежда поискала глазами и увидела за спиной своей кровати согнувшегося, над чем-то сопевшего хлопчика. Она не сразу поняла, что он делает... Никак обувается, ботинки зашнуровывает? Надежда хотела сказать: "Сунь ноги в Ленкины валенки и беги на двор...", но почему-то удержалась. Алесь выпрямился, на цыпочках подошел к углу возле двери, снял с колка куртку, старую шапку Игната, еще в начале зимы ушитую тетей Катей для Алеся. Достал из кармана вязаный шарф, закутал шею...

"Куда это он так собирается?" - недоумевала Надежда, молча наблюдая за Алесем.

Одевшись, мальчик осторожно взобрался на табурет. Взял с полки краюху хлеба, две луковицы. Так же тихонько опустился на пол, подошел к столу...

"Проголодался, что ли? Нет, вроде бы не похоже..."

Найдя на столе нож, Алесь поднял клеенку, положил краюху на голую доску, аккуратно отрезал небольшой ломоть, посыпал солью и, завернув вместе с луковицами в тряпочку, сунул за пазуху.

Движения его были неторопливыми, сонно-вялыми, будто все, что он делал, делать не хотелось, а делать надо.

Вернувшись к полке с остатком хлеба, он снова полез на табурет, оступился, табуретка качнулась... Соскочив, Алесь испуганно оглянулся.

На него смотрели широко открытые глаза Надежды.

Он уронил хлеб и, вдруг сжавшись в комок, сел на пол, закрывая лицо руками.

Он слышал, как скрипнула кровать, потом мягко шагнули к нему босые ноги...

Надежда опустилась рядом на колени, прижала его голову к своей теплой, пахнущей чем-то родным груди.

- Ну что ты задумал, соколик мой? - дрогнувшим шепотом спросила Надежда. - Чем же мы тебя обидели?

Давясь слезами, Алесь прошептал:

- Никто не обидел... - И, расплакавшись, обхватил руками шею Надежды. Я мамку снил... Она в больнице лежит...

Надежда сняла с него шапку, погладила по голове.

- Не верь ты снам этим... Придет твоя мамка, и батька, даст бог, вернется... И тетя Катя, и дядька Игнат... Все будут дома. Где ты один их искать станешь? Ты ж еще маленький...

- Ён казал, што до самого Минска дойдет... - громко и ясно прозвучал голос Ленки. - Кажет: всех фрицев побью, а мамку знайду...

- Тише ты! - Надежда даже вздрогнула от неожиданности. - Затрещала сорока... Женечку разбудишь... Спи! А ты, миленький, раздевайся, пойдем ко мне на кровать. Я тебе сказочку расскажу...

- И я хоцу скацку... - плаксиво пропищал Чижик. - Про кота...

- А боже ты мой, - рассмеялась Надежда, - и гэтый як живой... Ну што с вами робить? Идите все ко мне!

- Про Кота Котовича, про Петра Петровича! - запрыгала на полатях Сорока-белобока. Выскочил и Чижик, пытаясь переползти с полатей на кровать.

Хата враз наполнилась шумом, смехом. Алесь, не сопротивляясь, дал раздеть себя и, вытирая кулаком слезы, то хмурился, то коротко улыбался, глядя, как Чижик и Ленка возятся на маминой кровати, стараясь захватить местечко поуютней.

Как ни тяжелы, как ни темны и суровы были дороги первых лет войны, и на них встречалась людям радость.

Словно вспыхнувший свет утраченного счастья, вдруг озарял иного бойца.

На коротком привале подбегал он, закопченный, обрызганный слякотью, и не голосом, одним взглядом сияющих глаз просил:

- Разрешите отлучиться... Жена и сынок у меня тут вот, рядом... Думал, уж не увижу, а они тут, живы...

Иосиф смотрел в лицо счастливца, и близкая, но все же чужая радость поднимала свое, неизжитое.

- Товарищ политрук, разрешите... Командира в штаб вызвали, так я к вам, Ёсиф Моисеич... Я догоню...

- Нашел, значит?

- Нашел! Верны были ваши слова, здесь они. Теперь не страшно, теперь со своими... Мне бы на часок только. Я догоню...

- Догоняй, солдат. Догоняй... Возьми вот хлеб, консервы...

- Да мне дружки уже напихали полный мешок. Век не забуду.

Разметав полы шинели, солдат прыгал через лужи, как на крыльях летел. Иосиф медленно шел вслед, сам не зная зачем. Что-то тянуло туда, где нашел человек жену, сына...

На пути чернели воронки искалеченной земли. В них стекали мутные струи вешней воды. Женщина в черном ватнике черпала из воронки воду ржавым ведром и заливала еще тлеющие бревна разбитой избы. Прислонившись к торчащей печной трубе, на голой лежанке сидела девочка, закутанная в толстый платок, и, зажмурившись от наслаждения, грызла большой грязный кусок сахара, видно, долго пролежавший в солдатском кармане.

За ручьем, возле уцелевших домов поселка, толпились военные. Шумно встречали возвращавшихся жителей.

Вереница старух и стариков, с огромными тюками на согнутых спинах, тянулась от редкого леса из-за "высоты 21".

Вразброд, по липкой пахоте, подростки натужно тащили детские санки или коляски, груженные домашним скарбом. К ним подбегали бойцы. Искали своих...

Иосиф остановился, про себя повторив сказанные солдатом слова: "Думал, уже не увижу, а они тут... Жена и сынок..."

Круто повернувшись, быстро зашагал к своей колонне.

- Увижу! Не может быть, чтоб не увидел...

Колонна двигалась на запад.

III

Люба:

- Не могли мы увидаться. Никак не могли.

Так получилось, что двигались мы в одном направлении. Не навстречу друг другу, а в одну сторону, разделенные незатихавшей войной... И потом он искал свою Варю, Варвару Романовну, а я была - Люба Семенова...

Я все рассказала. Длинный получился рассказ. Помнишь, как мудрецы хотели описать жизнь человека день за днем? От рождения до смерти. Караван верблюдов привез эти книги. "Не хватит моей жизни, - сказал повелитель, чтобы узнать жизнь, вами описанную".

Тогда мудрейший из мудрых сократил описание до нескольких слов:

"Родился... Жил... Страдал... Умер..."

- Нет, Варвара Романовна, слишком коротко. И нет в этой притче правды, потому что нет в ней борьбы. Нет любви и радости второго рождения, того, чем ты жила...

- Да, второе рождение... Честное слово, иногда сама задумываюсь, кто из нас выжил, Варя или Люба?

- Ну, то было только условное имя, а жизнь на тебя на живую обрушила и пытки гестапо, и тяжесть фашистских лагерей.

- Боже мой, какая тут разница? Была она или я... Ни для кого не было жалости. Не будем об этом рассказывать. Во мне всегда поднимается какой-то внутренний защитный барьер, когда спрашивают о жизни в фашистских лагерях. Только нервы расстраивать. Об этом так много написано... Караван верблюдов не увезет. Что скажу нового? Ну, жили, день за днем теряя надежду и силы, по ночам ожидая конца. Пока не успело погаснуть сознание, защищали друг друга.

Так и я, Люба Семенова. Оттого и выжила, что защищала других и меня защищали...

Верно, не обошло Любу счастье борьбы. Об этом, пожалуй, стоит вспомнить, о Любином счастье... Да, да, о счастье в тюрьме, в лагерях. Странно, не правда ли? Скупое, жалкое, а все же счастье...

Мне везло. Не потому ли, что у меня было два имени? Знаешь, в старых еврейских семьях, когда заболевал ребенок, ему второе имя давали. Обманывали смерть. Придет она за Рахилью или за Беллой, а ее уже Ревеккой зовут... Не смейся, они в это верили. Да и у немцев, и у французов тоже бывает по два имени.

Вот, значит, послали гестаповцы смерть за Варварой, а ее уже Любой зовут. Я поверила в Любино счастье. Ведь тиф был только нелепой случайностью. Сколько раз я ее именем смерть обманула... Чтобы понять все до конца, надо вернуться к тому дню, когда Галю выдал ее "муж", а меня с нею просто случайно забрали.