Франтишек Фрида - Опасная граница: Повести

• Название: Опасная граница: Повести
• Автор: Франтишек Фрида
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1985

В повестях, вошедших в сборник, рассказывается о драматических событиях, происходивших в Судетской области Чехословакии накануне захвата ее гитлеровской Германией. Автор показывает неспособность буржуазного чехословацкого правительства организовать отпор фашистской агрессии, отстоять суверенитет страны, хотя трудящиеся, весь простой народ горели желанием бороться за независимость своей родины.

Книга предназначена для массового читателя.

---

— Прижмите как следует этих молодчиков!

— Так ты не хочешь, чтобы я об этом доложил?

— Не хочу.

Карбан пошел вызывать врача. Тот сделал больному укол, прописал лекарства, ужаснулся отекам суставов я тромбофлебиту и заявил, что, если состояние больного не улучшится, он положит его в больницу. Как только врач ушел, Непомуцкий вытащил из ночного столика бутыль и налил себе полный стакан. Он лечил ревматизм по-своему. Иногда это действительно было единственное средство против мучительной боли. Напиться и забыться...

В его жизни случалось всякое. Начинал служить он на румынской границе, потом ловил контрабандистов на границе с Венгрией, а когда наконец попал в Чехию, то был уже наполовину инвалидом. Однажды в Карпатах он едва не замерз. Зимы там бывали такими суровыми, что ледяной ветер продувал даже толстый полушубок. Он всегда служил в самых отдаленных местах, куда направляли только холостяков. В свое время Непомуцкий хотел жениться, но годы шли, а он никак не мог подыскать себе подходящую жену, пока, наконец, не перешел в разряд старых холостяков.

Врач ежедневно делал Непомуцкому уколы, но настроение у того не улучшалось. Он не мог выйти на улицу: колени болели невыносимо, отеки не спадали. С каждым днем он становился все нетерпеливей. Погода стояла прекрасная, и дни, проведенные в закрытой комнате, казались ему бесконечными. «Выбраться бы на солнце да погреть больные суставы!» — мелькала иногда у него мысль. В такие минуты он дико ненавидел свои искривленные, посиневшие ноги, украшенные орнаментом варикозных вен.

А врач беспомощно разводил руки:

— Старина, вам давно надо было что-то предпринять!

Что он мог сказать этому молодому, здоровому человеку, который ощупывал его отекшие суставы гонкими белыми пальцами? Рассказать о ночах в Карпатах, о трескучих морозах и страшных снежных бурях? Он мог бы поведать ему о ночи, проведенной в стоге старого сена, когда волки выли рядом всю ночь напролет, о контрабандистах, которые бросались на таможенников с длинными ножами, о своем товарище, который прошел несколько километров, зажимая ладонями распоротый живот, и умер на пороге таможенной конторы, о нескончаемых метелях, во время которых медведи, пытаясь пробраться в теплый хлев, выбивали лапами двери. Поверил бы он ему? А происходили ли вообще все эти события, о которых он вдруг вспомнил? Не выдумал ли он их? Нет, все это правда.

Больше всего он любил вспоминать о венгерской границе. Сначала он не понимал венгров и вставлял в их удивительный язык румынские слова, но потом привык. Климат здесь был более теплый и мягкий, люди приветливее. Он научился пить вино, которое стоило здесь гораздо дешевле. В трактирах звучал зажигательный чардаш, весело пели скрипки. Это был другой мир, другие люди. Казалось, даже кровь у них течет быстрее. Они молились и, выхватив кривые ножи из-за голенища, начинали драться, а потом обнимались и клялись в верной дружбе. Местные всегда крестились, прежде чем начать драку в трактире.

Однажды они что-то отмечали, много выпили и пошли к цыганкам. Ему потом долго было стыдно за ту ночь, а позже он подал рапорт с просьбой о переводе в Чехию. К его удивлению, просьба была быстро удовлетворена. По состоянию здоровья ему предложили место внутри страны, но он отказался. Он хотел служить только на границе, в городе ему делать было нечего. Боже, где же то время, когда ему не было равных в ходьбе?

А теперь он беспомощно лежал под одеялом и воспоминания о прожитом, о молодых годах были столь же болезненны, что и отеки на суставах. Вернувшись в Чехию, он уже не думал о женитьбе — привык к одиночеству. Он полюбил пузатые бутыли и в них находил утешение...

Иногда в гости к нему приходили друзья-таможенники. Они присаживались на край постели, жаловались на Карбана, выгонявшего их на дежурство чаще прежнего. Непомуцкий воспринимал их слова как упрек — в такой маленькой конторе ощущалось отсутствие даже одного человека. Поэтому он угощал друзей сливовицей:

— А ну, мужики, наливайте! Мне уже хватит. А когда кончится, я напишу, и мне пришлют еще.

Они кашляли, хватали ртом воздух, потому что сливовица тройной перегонки была крепкой, как чистый спирт.

Доктор, пришедший в очередной раз, задумчиво покачал головой:

— Не нравится мне все это, дружище. Надо что-то предпринимать, иначе плохи наши дела.

В ту же ночь Непомуцкому приснился страшный сон, будто он лишился обеих ног. Он ползал по земле, опираясь на свои обрубки, маленький, скрюченный, а люди смеялись над ним. Сон этот впоследствии он видел еще несколько раз. Из темных углов комнаты постоянно вставали эти отвратительные, смеющиеся морды.

— Ничего не поделаешь, придется отправить вас в больницу, — решил доктор.

— В больницу я не поеду, — отрезал Непомуцкий. Ни за что на свете он не отказался бы от своей выпивки.

— Вы лишитесь ног!

— Лучше сдохнуть, чем так жить.

— Прекратите наконец пить, и мы приведем вас в порядок. Как мне вас лечить, если вы сами медленно убиваете себя?

— Я не сплю по ночам.

— Я дам вам снотворное. Попробуйте неделю не пить и увидите, что вам станет лучше. Образумьтесь!

Непомуцкий отвернулся к стене и уже не разговаривал с доктором. Тот выписал ему несколько рецептов и, уходя, еще раз обернулся в дверях:

— Я дал вам последний шанс, в противном случае придется ампутировать обе ноги.

Отеки не опали, боль не исчезла. Снотворное действовало не больше трех-четырех часов. Потом Непомуцкий беспокойно ворочался до утра. Днем боли терзали его сильнее, поэтому он снова приложился к бутыли.

— Что вы за человек? — упрекнула его фрау Шайнер. Она принесла ему завтрак и почувствовала запах перегара. — Ведь вы же обещали, что не будете нить.

— Все равно я инвалид!

— Опять вы за свое! Если послушаетесь доктора, то еще будете бегать как козлик.

— Все равно с границей покончено.

— А что вы, жить без нее не можете? — удивилась она,— Вас переведут на пенсию, будете себе гулять с палочкой...

— Лучше подохнуть!

— Боже мой, что вы говорите!

Тихо подкрались сумерки, и ветки яблони за окном исчезли в темноте. Непомуцкий сделал большой глоток прямо из бутыли — сливовица даже не обожгла горло. Потом он погрузился в беспокойный полусон. Ему слышался шум быстрой реки, шелест ветра в засохшем камыше, а вот и волки подошли к стогу сена, где он спрятался. Таможенник слышал, как они мягко и осторожно ступали своими лапами. Он зарылся еще глубже, но голодные звери принялись разгребать сено лапами. Вот в свете фонарика дико сверкнули глаза одного из них...

Боль нарушила его беспокойный сон, сверля колени стальными буравчиками. Ему понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя. Он протянул руку за бутылью и стал пить прямо из нее — сливовица стекала по губам на подушку.

— Черт возьми, я не хочу быть калекой! — раздались в тишине его слова. Ему показалось, что в комнате кто-то засмеялся. — Кто... кто здесь? — хриплым голосом спросил он.

В ответ ни звука. Тишина давила на него со всех сторон так же, как темнота. Непомуцкий выругался. С пола доносился запах разлитой сливовицы.

— Я не хочу быть калекой! — упрямо повторял он.

И вдруг его мозг пронзила мысль: есть способ сразу избавиться и от боли, и от всех страданий. Рука сама полезла под подушку.

Ян Непомуцкий застрелился 27 мая 1937 года.

Лето

1

В начале июня установилась жара. И ночи были теплые, звездные. В темноте бесшумно носились летучие мыши, ловя жирных бабочек. Филины оглашали лес жуткими криками. На пестрых от разноцветья склонах холмов пьяняще пах чебрец.

У Карбана в подчинении было всего несколько сотрудников. Напрасно просил он у начальства пополнения. Дальше обещаний помочь дело не шло. И хотя он узнал, что в Праге заканчивают курсы двести новых таможенников и будет произведен еще один набор, он рассуждал трезво: что такое двести человек в масштабах всей границы?

Десятикилометровый участок кирхбергской конторы охраняло всего несколько человек. Каждый день, ставя задачи патрулю, Карбан смотрел на план участка и размышлял, куда же послать этот патруль, чтобы граница хотя бы частично была прикрыта. И при этом он не должен был забывать о приказе, гласившем, что ночью в наряд назначаются два человека. Кого же посылать на охрану границы, учитывая, что людям необходимо спать, есть и иметь хотя бы немного свободного времени? Он посылал патрули в соответствии с конкретной обстановкой на границе или просто на самые важные переходы. Остальные участки оставались без надзора.

Карбан как старший таможенник обязан был не только вести канцелярские дела, но и выходить с нарядом на границу. Вот и получалось — все служебное время он проводил на границе, а с бумагами возился в свое личное время. Жил он в здании таможни и, можно оказать, находился на службе круглосуточно. А если у него и выдавалась свободная минута, он все равно шел в лес, к границе. Только вместо тяжелого карабина он брал с собой пистолет, а в сумку кроме нескольких бутербродов клал документы, необходимые на случай задержания контрабандиста. Бывало и так, что, возвратившись вечером из леса, он сразу заступал в наряд с другим таможенником. Пока стояла хорошая погода, его не очень утомляли даже шестнадцатикилометровые переходы. В пути он мог присесть и чуть-чуть вздремнуть. Задержанных было немного. Казалось, контрабандисты обленились от теплой погоды. Через границу ходили лишь местные жители с маленькими рюкзаками, содержимое которых ничего не стоило. Маргарин, сахарин и другие мелочи люди, без сомнения, носили только для себя.