Михаил Левитин - Богемная трилогия

• Название: Богемная трилогия
• Автор: Михаил Левитин
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-699-35354-5

В «Богемную трилогию» известного режиссера и писателя входят три блестящих романа: «Безумие моего друга Карло Коллоди, создавшего куклу буратино», «Убийцы вы дураки» и «Сплошное неприличие». Все три посвящены людям талантливым, ярким личностям, фаталистам и романтикам — вымышленным и реальным личностям, в разные периоды российской истории не боявшимся нарушать общественные запреты ради прорывов в искусстве. Страдание и счастье, высшая мудрость, признание или презрение толпы — все это темы уникального литературного эксперимента, в котором соединились знание человеческой природы и мастерство настоящего романиста.

---

А Наташа рассказывала о дочке, обращалась она ко всем, но говорила только с Игорем, который слушал замечательно, будто все уже знал о ребенке заранее и жизнь не обманула его предположений. Они хорошо смотрели друг на друга, будто находясь в круге, и внутри этого круга — их дочка. Если она не ответит на ухаживания Володи, он очень огорчится и, когда останутся одни, подберет под себя ноги, положит остренький подбородок на колени, станет грустным, как языческий божок. «Черт возьми, — скажет он. — Эмилия, почему ты молчала, меня, кажется, уже нельзя полюбить?» Но уже через минуту вспомнит что-то пикантное: анекдотец, шуточку, любовную историю, и они спасут его, как спасали всегда, он принимал книгу жизни как написанную заранее, он знал, что все предопределено, но его интересовало, что именно для него предопределено. Он был похож в тот вечер на белочку, которой попался трудный орешек, а она не сдается, держит в лапках, пытается разгрызть. Он был прекрасно влюблен в тот вечер, это могло изменить многое, но, к сожалению, ничего не изменило. Наташа была до того нечутка к его ухаживаниям, что Эмилия заподозрила ее в кокетстве, но даже когда Володя пустился во все тяжкие, начал петь с ней дуэт, играл на пианино, аж выскакивая из-за инструмента в надежде взглянуть ей в глаза, она продолжала видеть только Игоря и, только когда ухаживание Володи становилось уже совершенно назойливым, пугалась, и в глазах ее был вопрос, обращенный к Игорю: «Что это?»

Но тот уже думал что-то свое или готовился вступить третьим, а вступить ему мешала суета, отсутствие согласия между ними, он хотел войти, чтобы спасти положение, но дуэт захлебывался, и тогда он забывал о своем желании и начинал шутить с ней, с Эмилией, а она, настороженная, обиженная, сидела и думала: «Ишь, успокаивать меня вздумал!» — и начинала вслух хвалить и голос Наташи, и ее красоту. Володя переставал играть: «Тебе тоже так кажется? Подумать только! Вы не смущайтесь, Наташа, Эмилия очень скупа на комплименты, особенно дамам, и если она уж это делает…»

Эмилия знала, что Володю нисколько не ущемляет ее связь с Игорем, они привыкли делиться друг с другом лучшим и предпочитали оставаться в круге игры, а не горбатиться на скудную действительность. А впрочем, при чем тут они? Решала и выбирала сама Эмилия. Это ее бес, а не их дружба, заправлял обстоятельствами, ее острая, безумная фантазия, память о китайце из прачечной, Мулен-Руже стали фактами их биографии тоже. Она подбрасывала уголь в топку жизни, когда та остывала, она ненавидела скуку.

А карусель вертелась в тот вечер, и становилось ясно, что даже если ухаживания Володи не подействуют, все равно жизнь создала эту компанию не случайно и каждому определила свое место. Здесь был общий замысел, и никто не скрывал, что дело не в любви, запретной или разрешенной, а в хрупкости жизни, во встрече, которая случайна, как все встречи на свете, случайна, но желанна Богу. Каждый способен был вдохновить другого. И все были до бесконечности глупы. Вот Наташа и Володя, оба узкие, длиннолицые, они слишком подходят друг другу, чтобы быть вместе, в лучшем случае собеседники, в худшем — случайные попутчики, и факты эти подтверждали, что жизнь — хрупка, что люди брошены и не выбирают, с кем им коротать вечера, что любовь — сводня и что в то же время переставить что-либо невозможно, все как-то лепятся друг к другу. Может быть, Наташа была недостаточно свободна и потому прибилась к Игорю, может быть, надеялась, что какой-то ее собственный, тайный, внутренний дар, ощущаемый ею, он поможет извлечь на свет Божий, может, ей было с ним просто весело или, наоборот, за него страшно. Но она оказалась рядом. А Эмилия с Владимиром даже не задавались вопросом, почему вместе, они возникли в фантазиях друг друга еще там, в Скадовске, они были, что называется, «роскошной парой», ни одной ошибки, ни одной бестактности не вкралось в их отношения. И что же такого, что между ними был Игорь? Это все равно что обвинять человека в желании жить и дышать. Игоря боялись потерять оба. И то, что другим представлялось безумным развратом и тайной, хотелось взять и обнаружить перед всем миром как запретный дар дружбы, дар любви.

Любовный треугольник Игоря, Эмилии, Володи был куда скромнее, чем тот, знаменитый. Не муза — просто Эмилия, не гений — просто Игорь, не учитель жизни — просто Володя, не отказавший жене в любви к любимому его другу. Но все-таки именно та классическая надменная тройка давала право на бесстыдство, на новую мораль. И адюльтер, так глубоко скрываемый на Западе, здесь поднимался над миром, как звезда. Новая любовь, новые люди. Может быть, Лилечка первая о чем-то догадалась. Всем не хватало тепла, не хватало любви и смелости, все равны перед любовью?

Вот он сидит, набросив одеяло на лысину, она у него всегда зябнет, слушает про дочь. «Ну какой же он отец?» — думает Эмилия и тут же понимает, что отец — хороший, что у него глубокая привязанность к тем, кто дал ему хоть раз счастье. Игорь не забывал добра, возвращался на то место, где добро было сделано, его можно было привязать добром, и тогда он становился ручным. Ручным с теми, кого любит. «Да таких можно брать голыми руками, — думала Эмилия. — И куда же в такие минуты деваются его ярость, его безумие? А может быть, в такой ответственности есть безумие, ведь он копейкой поделится и, будучи безумно, безумно занят собой, совсем не эгоист, кто же он тогда?» И сама себе отвечала: «Свет. Просто свет, проникающий в сердце». Как смешно и глупо следить за тем, кого любишь, давать оценки, как это по-актерски, как это приблизительно.

Бормочет за окном петербургская ночь, подпевая, Игорь сидит в одеяле, Наташа выкладывает все о дочери, Володя начинает отчаиваться, Эмилия ревниво наблюдает, и все это плывет в будущее, что бы там ни случилось.

Потихоньку, очень-очень потихоньку, когда догадался, что Эмилия его понимает, стал позволять ей помогать себе, а возможно, просто и не мог без нее? Без ее нетерпения, без ее обожания, без живого доказательства, что собственный театр ему не приснился, вот же она сидит рядом, Эмилия, и ей не надо долго объяснять, чего он хочет. А тут еще случилось это несчастье — его пригласили ставить «Пугачевщину» в Александринке.

Все равно что впустить дворового пса в партер во время представления. Нет, страшнее. Назревал великий скандал.

Эмилия знала, что идти не надо. Это ловушка. При одном взгляде на цитадель с колоннами становилось ясно: жизнь там кончена. Но на Игоря это предложение произвело впечатление шоковое, будто ему предложили провести ночь в закрытом фонде библиотеки Ватикана и все эти люди во фраках и бабочках, все эти петербургские знаменитости на самом деле служители, которым поручено открыть ему некие тайны.

— Это, конечно, некрофильство, — сказал Игорь. — Но жизнь дает мне, как Данту, единственный шанс туда проникнуть. В конце концов, не тени же они, в сортир, полагаю, ходят? Чего их бояться? Ты будешь моим ассистентом по пластике.

Всю ночь Эмилия репетировала свое появление в Александринке. Сначала решила, что приедет туда юношей-гусаром, обязательно с нарумяненными щеками и щегольскими усиками, но идея ей вскоре разонравилась, и она решила одеться одалиской, однако в таком виде могли и не пропустить, тогда она подумала: что, если вырядиться шпаной и для остроты всунуть в глаз монокль? Правда, долго не могла себе объяснить, почему именно так. Тогда Эмилия громко сказала своему отображению в зеркале: «Милая, вы круглая дура», — и предоставила решить, как лучше войти в Александринку, самой судьбе.

Вообще-то она всем нарядам на свете предпочитала матроску с галстучком, бант, короткую юбку, нарочно демонстрируя свои худые, острые коленки. Так и явилась.

Начнем с ошибки, с нее всегда приятней начинать, начнем с ошибки, с дерзости начнем. Александринка на своем веку видела многое, что поделаешь — стены диктовали, в них входили людьми, а выходили сановниками — театр-то императорский, — и никакие революции переделать этого не могли. Разве уже одно это не достойно уважения?

Александринские артисты, по сути, были крепостными, и, хотя крепостное право было давно отменено, а с недавнего времени и помещики тоже, их крепостником стала традиция. Традиция индивидуальной игры. Это не так мало, как кажется. Один хороший актер может многое, и если он даже не умеет мыслить, то радость тебе уж обязательно сумеет доставить.

Александринка переходила из рук в руки. Наиболее сильные, со связями по деловой линии, по любовной ли, по семейной, не обязательно сильные талантом, в интриге сильные актеры, как коренные, брали власть и тащили театр за собой. Так могло длиться вечно, но после революции театр стало заносить, непонятно куда тащить и зачем, в какое болото? Требовалось время, чтобы понять: ничего не изменилось. Но пока театр заносило.

Появлялись разные люди, именуемые режиссерами, что-то вроде комиссаров, потому что раньше режиссером считался человек, провожающий именитую старушку по внутренним переходам на сцену за локоток, а тут налетело их, как саранчи, и все с идеями. А театр, надо вам сказать, идеи ненавидит, театр сам по себе идея. И появился Игорь.