Владимир Рыбин - Сокол, № 1, 1991

• Название: Сокол, № 1, 1991
• Автор: Владимир Рыбин
• Издательство: Военно-патриотическое литературное объединение "Отечество"
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 1991
• ISBN: 5-203-01419-1

Сокол, № 1, 1991. Литературно-художественный журнал приключений и фантастики.

---

— Да будет так. — Ангел поднял меч. — Раскаивайся по-настоящему или…

Затем ангел поманил к себе блудницу вавилонскую. Та подошла к нему на подгибавшихся ногах.

— Я превращу тебя в гипсовую купальщицу с веслом и отбитым носом, — мрачно изрёк ангел. — Твою голову будут щедро метить голуби. Уличные мальчишки напишут на твоих гипсовых ягодицах: «Манька блядь». Ты будешь стоять так годами, тебя станет мочить дождь и заметать снег, нещадно жечь солнце. Ты будешь всё понимать, но останешься недвижимой. Отдыхающие будут фотографироваться рядом с тобой, хватая тебя за грудь и ляжки совершенно бесплатно, моя падшая радость, абсолютно бесплатно. А комиссия по культуре каждый год будет решать вопрос о твоём дальнейшем пребывании на этом свете в связи с амортизацией недвижимого паркового имущества на сорок пять процентов. Вот тогда-то у тебя достанет свободного времени для раздумий, как жить, какой быть. Хватит его с избытком и для раздумий над вечными вопросами: «Что делать?» и «Кто виноват?»

22

Аккуратно упакованная картина стояла в углу. В квартире было всё так же непривычно чисто и пусто. То и дело испуганно вздрагивая, художник суетливо метался из комнаты в комнату, несколько раз умывался, надевал и снимал плащ, брался приготовить кофе, но, пока он брился, кофе сбегал…

При этом, не переставая, что-то бормотал про себя. Но однажды разразился целым монологом.

— Это вы зря, Сударь! Портрет будет дьявольски прекрасен! Изображение самого Мрака и Ужаса, клянусь Преисподней! Простые смертные никогда не осмелятся даже краешком глаза взглянуть на него, ибо это — смерть! Самые лучшие из несуществующих красок: чернильные провалы морских глубин, тусклое золото подземных россыпей, чудовищный свет молний стратосферы, алая пена убийств, замешанная на наркотиках, бредовые оттенки стопобагаина, крэка и ЛСД, сладковатый серый дымок опиума-сырца… А разведено всё это будет на слезах жён, как же обойтись без влаги, на плаче детей и горестных стонах стариков. Добавлено немного лучших сортов алкоголя, великого утешителя слабовольных и никчёмных. Основой же на холст ляжет молчание в час смутных сил перед рассветом. И вес ради того, чтобы объявить вас свету в убийственном великолепии. Когда с моего великого творения сползёт кровавый шёлк траурного полотна, половина избранных для лицезрения содрогнётся в предсмертных конвульсиях, остальные сойдут с ума!.. Я изображу вас во весь рост. Сударь мой, с эполетами Адмирала Преисподней, с аксельбантами Князя Тьмы. В белоснежном кителе вы будете стройным, как стальной толедский клинок! Да, Сударь мой, как клинок с драгоценными клеймами — единорогом, лилией и морским змием. И черепа, черепа на пуговицах… Рельефные черепа гениев, что покончили жизни самоубийством, предвидя кровавый хаос двадцатого века…

— Куда же вы пропали, Сударь?! — кричит художник Леонид Ланой в чёрный провал зеркала, уже никого и ничего не отражающего. — Я ещё не всё сказал…

И, стряхивая мыльную пену с бороды, изуверски искромсанной опасной бритвой, вновь мечется по квартире…

23

Подводная лодка стоит в кратере бывшего вулкана, превращённом морем в круглую бухту. Волны врываются в неё сквозь узкий извилистый проход-щель в толще скал. Мифический Бэк-Кап, спрятанный в давно прошедших временах.

В кратере относительно тихо. На корабле мёртвый покой. Кое-где на ослепительно белом корпусе потёки ржавчины. Скоро предстоит отстой в сухом доке, где рабы спиртного будут сдирать ржу до блеска металла, грунтовать по новой и красить, красить, красить… От ядовитой эмали у них разъест руки и лёгкие, и они начнут отхаркиваться кровью. Это и есть Великая Вечность Мучений.

Вдруг у самого корабля медленно всплывает гигантская кубическая глыба льда. За ней ещё несколько. В них, как мураши в янтарь, впаяны бритоголовые матросы с ярким пятном татуировки на черепе. Лица их искажены застывшим покорным страхом. Всмотревшись, художник понимает: многие ещё живы. Вдалеке алчно всплёскивают хищные многоплавниковые рыбы.

До слуха художника доносится монотонное шарканье. Молоденький матрос с испитым старческим лицом стачивает надфилем бок громадного камня — пальца-останца.

— Ты что, с ума сошёл? — спрашивает Ланой, понимая: с ума сошёл он сам. Ему вновь снится сегодня нехороший сон. Но ни звука в ответ, спина работающего горбится в ожидании удара. На камне едва заметная белёсая полоска.

— Я же тебя в рыбпорту ждал, — с укоризной произносит знакомый голос за спиной. — Зря не пришёл, сейчас бы рядышком с ними плавал.

Обернувшись, Леонид видит боцмана Глюма. Выглядит «дракоша» совсем неважно, без былого форса, лишь калоши сверкают по-прежнему. Глюм, доверительно взяв художника под руку, не спеша прогуливается с ним по холодному берегу, от прибоя до останца, поглядывая на ледяные глыбы.

— Шефу очень понравилась твоя идея с портретом. Вот, пока жив, знакомься с художественным фоном, набирайся впечатлений… Готовься морально!

Ланой переводит взгляд на кубы белого льда, что покачиваются и прозрачной стылой воде. Глюм хохочет весело, добродушно, совсем как добрый знакомый. Он так ценит юмор и шутку, этот милый висельник Глюм.

Всё происходящее похоже на сверхреальный сон-кошмар. Лютый ветер, пронизывающий тело, пятна зеленоватого, сумеречного снега под ногами да ломкий, заледеневший лишайник…

— Это тебе не «Моя жена — стерва» рисовать! — ухмыляется Глюм. — Мсье — самый великий авангардист мира. Помню, мы с ним давали уроки самому Дали! Слышал про такого тронутого, мазилка? За такой вот кубик музей «Метрополитен» никакого чека не пожалеет! Но мы люди скромные, ни за славой, ни за деньгами не гонимся… Вот погоди, призовут твоих дружков к порядку. Пару золотых электродов в мозг, чтоб не в свои дела не совались, а на черепушку коробочку единого управления с антенной и… Будет твой дружок ходить, кланяться, улыбаться по команде, а я — кнопочками щёлкать. Джагин-джогин-глюк! Даждь нам джагин-джогин-глюк! Были, есть, будут рабы и господа, господа и рабы… Или с помощью Единой Сомы, или просто — нейроконтроллеры в кору головного мозга. И будет выведен новый генотип рабов — здоровых, бестолковых и послушных… Ясно, шер ами?

«Швирк, дзвирк, швирк», — доносится от камня.

— Шанхарр, тарс им манеханем! Койсрасс! — свирепо рычит Глюм, затем вновь обращается к художнику: — Я тут маленько отвлёкся, так сказать, экскурс в высокие эмпиреи! Впрочем, время у нас ещё есть, вернёмся к нашим баранам. О чём я говорил? А, служба! Значит, так. Берутся две половинки из льда, как формочки для леденцов. Лёд смачивается водой, тебя вовнутрь — и форму сдвигают. Лёд моментально замерзает, а куб — за борт!

Глюм громко щёлкает девятихвостой плетью, скалит страшные зубы.

— Не бойся, сразу не утонешь. Некоторое время ещё поживёшь помучаешься, если голова окажется вверху. По формовочным отверстиям воздух пройдёт. Ну а если вниз… — всё так же скалясь, Глюм разводит руками. — Так кто ж виноват, что ты такой умный, что голова перевесила!.. А акулятки-то хрящевые скачут, радуются. Лёд растает, они эту падаль жрать будут, проголодались уже. Мне командор намедни говорил, как они по-латыни называются, так из головы вылетело, вечный склероз. Эй, а чего ты молчишь? — встревожился Глюм. — Давай без фокусов! Или что, я опять не на том языке разговариваю? Так что дуй к нам, парнишка, сам. Добровольно и как можно скорей. Из окна выкинься, живёшь высо́ко. Представляешь, черепушка вдребезги, как грецкий орех, мозгами всё округ забрызгано, бабы визжат! Шум, гам, мент свистит, «скорая» воет… Или бритвочкой по венам чирк — и в горячую воду. Ну кому ты на том белом свете нужен? А нам на этом просто необходим…

Глюм мерзко хихикает, подмигивает Ланою и, отпрыгнув к гранитному останцу, с наслаждением вытягивает матроса плетью по спине. Только теперь Леонид узнаёт Косарева. Худенький Косарев валится лицом вниз, а Леонид кричит от страха и жалости и… просыпается от своего крика в холодном, липком поту.

24

Пока Аркадий бегал вызывать «скорую» (телефон был разбит вдребезги, словно его топтали ногами), Леонид немного пришёл в себя. Но уже не спал, а сидел, закутавшись в одеяло, и стучал зубами. Больными сдвинутыми глазами смотрел на друга и рассказывал про тускло-коричневые сумерки, ломкий лишайник на скалах, про белую подводную лодку и кубические глыбы льда, про то, как заставляют надфилем пилить камень.

Аркадий успокаивал его, наливал кофе, но чашка прыгала в руках Леонида, и он снова принимался бормотать несусветную чушь.

Впаять человека в куб льда — пустяковое дело. Берутся две половинки, затем хлоп! Вода, моментально замерзая, сращивает лёд в монолит. Куб — за борт, вниз головой, ты медленно захлёбываешься, а хищные зубастые чудовища тенями скользят мимо, дожидаясь терпеливо своего часа…