Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

• Название: Собрание сочинений
• Автор: Джером Сэлинджер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-31203-0

Дж. Д. Сэлинджер (р. 1919) — великий затворник американской литературы, чьи книги уже полвека будоражат умы читателей всего мира. В данном томе собран основной корпус его работ в новых переводах. Роман «Ловец на хлебном поле», «Девять рассказов» и повести о Глассах можно смело считать духовным завещанием XX века грядущим столетиям.

---

И тут вдруг ни с того ни с сего, как гром с ясного неба эта Сэлли берет и говорит:

— Слушай. Мне надо знать. Ты ко мне елку украшать придешь или не придешь? Мне надо знать. — Ее по-прежнему лодыжки еще бесили.

— Я ж написал, что приду. Ты меня уже раз двадцать спрашивала. Конечно, приду.

— То есть, мне знать надо, — говорит. И давай весь зал, нафиг, оглядывать.

Я тут вдруг бросил спичками чиркать и как бы подался к ней поближе над столом. У меня столько вопросов в башке столпилось.

— Эй, Сэлли, — говорю.

— Чего? — спрашивает. А сама на какую-то девку пялится в другом углу зала.

— Тебя никогда не достает? — говорю. — Ну в смысле, тебе когда-нибудь страшно, что все станет паршиво, если ты чего-нибудь не сделаешь? В смысле, тебе нравится в школе и всяко-разно прочее?

— Это ужасная тоска.

— В смысле — ты ее ненавидишь? Я знаю, что это ужасная тоска, но ты ее ненавидишь, я вот в каком смысле?

— Ну, я ее не то чтобы ненавижу. Всегда же надо…

— Ну а я ненавижу. Ух как ее ненавижу, — говорю. — Но штука тут не только в этом. Тут всё. Я ненавижу в Нью-Йорке жить и всяко-разно. И такси, и автобусы на Мэдисон-авеню, где водилы и всяко-разно вечно орут на тебя, чтоб выходили в заднюю дверь, и знакомиться с фуфлом, которое зовет Лунтов ангелами, и ездить вверх-вниз на лифтах, когда просто хочешь выйти, и как в «Бруксе»[30] парни тебе штаны постоянно подгоняют, и как люди вечно…

— Не кричи, пожалуйста, — говорит эта Сэлли. Что смешно, потому что я вообще не кричал.

— Возьми тачки, — говорю. Сказал очень спокойно. — Возьми большинство народу — они ж с ума по тачкам сходят. Всего одна царапинка, а их уже колотить начинает, и они вечно трындят, сколько у них миль на галлон выходит, а если тачка совсем новая, они сразу давай думать, как сменять ее на ту, что еще новее. А мне и старые тачки не в струю. В смысле — совсем пофиг. Уж лучше, нафиг, лошадь. Лошадь — она, по крайней мере, человек, ёксель-моксель. С лошадью, по крайней мере, можно…

— Я не понимаю, о чем ты вообще, — говорит эта Сэлли. — Ты перескакиваешь с одного…

— Знаешь чего? — говорю. — Я, наверно, только из-за тебя сейчас в Нью-Йорке или вообще где-то. Если б тебя тут не было, я б, наверно, в каких-нибудь других, нахер, своясях был. В лесах или где-нибудь, нафиг, еще. Я тут вообще практически только из — за тебя.

— Ты милый, — говорит она. Но сразу видать, ей хотелось, чтоб я сменил, нафиг, тему.

— Ты б походила как-нибудь в мужскую школу, — говорю. — Попробуй как-нибудь. Там полно фуфла, и там надо только зубрить, чтоб вызубрить столько, чтоб стать сильно башковитым и когда-нибудь, нафиг, «кадиллак» купить, и еще надо все время делать вид, будто тебе не до фонаря, проиграет футбольная команда или нет, а трындеть надо весь день только про девок, бухло и как оприходовать кого-нибудь, и все кучкуются в такие гнусные, нафиг, компашки. Кучкуются те, кто в баскет играет, кучкуются католики, кучкуются, нахер, умники, те, кто в бридж режется, тоже кучкуются. Даже те, кто в книжном, нафиг, клубе заседает, кучкуются. А если попробуешь нормально как-то…

— Ну послушай, — говорит Сэлли. — Многие мальчики из школы для себя гораздо больше выносят.

— Согласен! Согласен, выносят — некоторые! Но я оттуда только это выношу. Понимаешь? Я вот к чему. Я вот только, нафиг, к этому и больше ни к чему, — говорю. — Я вообще почти больше ничего ниоткуда не выношу. Фигово мне. Паршиво.

— Это уж точно.

И тут ни с того ни с сего мне в голову эта мысль пришла.

— Слышь, — говорю. — Я вот чего думаю. Как тебе отсюда, нахер, сбежать? У меня мысль. Я знаю этого парня в Гринич — Виллидж, мы у него можем машину занять на пару недель. Раньше мы с ним в одну школу ходили, и он мне до сих пор десятку должен. Мы чего можем сделать — завтра утром можно махнуть в Массачусетс и Вермонт, покатаемся там и всяко-разно. Там красиво, как я не знаю что. По-честному. — Чем больше про это думал, тем больше расходился, как не знаю что, и даже вроде как подался вперед и эту Сэлли, нафиг, за руку взял. Вот же, нафиг, дурак. — Кроме шуток, — говорю. — У меня в банке где-то сто восемьдесят зелени. Могу забрать, когда утром откроется, а потом сгонять к тому парню и взять машину. Без балды. Жить будем в таких кемпингах с хижинами и всяко-разно, пока гроши не кончатся. А потом, когда кончатся, я куда-нибудь на работу устроюсь, и мы поселимся где-нибудь с ручьем и всяко-разно, а потом можно будет пожениться или как-то. Зимой я могу нам дрова рубить и всяко-разно. Ей-богу, честно, мы неслабо заживем! Чего скажешь? Ну давай. Чего? Поедешь со мной? Ну скажи!

— Так же просто нельзя поступать, — говорит эта Сэлли. Разозлилась, похоже, как не знаю что.

— Почему? Это почему, нахер, нельзя?

— Перестань, пожалуйста, на меня орать, — говорит. Что херня на постном масле, потому что я на нее даже не орал.

— Ну почему нельзя? Почему?

— Потому что нельзя, вот почему. Во-первых, мы оба — практически еще дети. И ты хоть на минутку задумался, что ты будешь делать, если тебя не возьмут на работу, когда у тебя деньги закончатся? Мы же с голоду умрем. Все это — такая причудъ, что даже…

— Это не причудь. Я устроюсь на работу. Ты за это не волнуйся. Тебе за это вообще волноваться не надо. Что с тобой такое? Ты не хочешь со мной ехать? Так и скажи, если не хочешь.

— Дело не в этом. Совсем-совсем не в этом, — говорит эта Сэлли. Я уже даже ее вроде как возненавидел. — У нас еще будет уйма времени на всякое такое. То есть, когда ты закончишь колледж и все такое, и если мы поженимся и все такое. И будет уйма восхитительных мест, куда можно поехать. Ты просто…

— Нет, не будет. Не будет ни уймы мест никаких, ничего. Все будет совсем, совсем по-другому, — говорю. Меня опять тоска взяла, как не знаю что.

— Что? — спрашивает она. — Я тебя не слышу. То ты на меня кричишь, то тебя…

— Я говорю: не будет никаких восхитительных мест после того, как я закончу колледж и всяко-разно. Уши разуй. Все будет совсем, совсем по-другому. Нам придется спускаться на лифтах с чемоданами и прочей хренотой. Придется всем звонить и с ними прощаться, и слать им открытки из гостиниц и всяко-разно. И я буду работать в какой-нибудь конторе, зашибать кучу грошей, и ездить на работу в такси и на автобусах по Мэдисон-авеню, и читать газеты, и все время в бридж резаться, и ходить в кино, и смотреть дурацкие киножурналы, и анонсы будущих фильмов, и хронику. Кинохронику. Господи ты боже мой. Где вечно какие — нибудь тупые скачки, и какая-нибудь дамочка бьет бутылку о борт корабля, и какая-нибудь шимпанзе ездит в штанишках, нафиг, на велике. Вообще все будет не так. Ты вообще не сечешь, к чему я.

— Может, и не секу! Может, и ты сам не сечешь, — говорит эта Сэлли. Мы тут оба уже друг друга возненавидели до самых кишок. Видно, что нет уже никакого смысла пробовать нормально поговорить. Я вообще жалел, что эту байду завел, как не знаю что.

— Ладно, пошли отсюда, — говорю. — Ты, сказать по правде, — сплошной царский геморрой.

Ух как она взбесилась, когда я так сказал. Знаю, не надо было, да я бы, наверно, вообще и не стал бы так говорить, только она на меня тоску навела, как не знаю что. Обычно я никогда таких дубовых грубостей девчонкам не говорю. Ух как она взбесилась. Я кинулся извиняться как ненормальный, только она ничего и слушать не хотела. Даже заплакала. Тут я чуток даже испугался, потому что вдруг она пойдет домой и штрику своему расскажет, как я ее геморроем обозвал. А штрик у нее — такой здоровый немногословный гад, и я ему все равно не в струю был. Он этой Сэлли однажды сказал, что я слишком галдю.

— Кроме шуток. Я не хотел, — канючил я.

— Ты не хотел. Не хотел ты. Очень смешно, — говорит. Она по-прежнему как бы хлюпала носом, и я вдруг и впрямь пожалел, что так сказал.

— Пошли, я тебя домой отвезу. Без балды.

— Домой я и сама добраться могу, большое спасибо. Если ты думаешь, будто я тебе позволю себя провожать, ты совсем спятил. Ни один мальчик мне за всю жизнь такого не говорил.

Вся эта фигня, если вдуматься, — даже смешно как-то, и я ни с того ни с сего сделал такое, чего не стоило. Я заржал. А ржу я очень громко, по-дурацки так. В смысле, сиди я за собой где — нибудь в кино или как-то, я б, наверно, вперед нагнулся и велел себе, пожалуйста, закрыть пасть. Тут эта Сэлли еще больше рассвирепела.

Я немного покрутился возле нее — извинялся и старался заставить, чтоб она меня простила, только она не прощала. Талдычила мне, чтоб я отвалил и оставил ее в покое. Ну, я в конце концов и отвалил. Зашел вовнутрь, забрал свои ботинки и прочую хрень и ушел без Сэлли. Не стоило, но меня к тому времени все уже вполне так достало.