Алла Михайлова - Юрий Лонго: «Вся жизнь как под общим наркозом»

• Название: Юрий Лонго: «Вся жизнь как под общим наркозом»
• Автор: Алла Михайлова
• Издательство: АСТ, Зебра Е
• Жанр: Эзотерика
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-17-064097-3, 978-5-94663-955-2

Книга о выдающемся Белом маге Юрии Лонго. Книга искренняя и чистая. Главное в ней не только и не столько что написано, но как написано. Можно написать о человеке не очень хорошо, но, читая, не будет создаваться негативное мнение. Автор написала обо всех и хорошее, и плохое, начиная с главного героя и заканчивая самим автором. Ну, или почти обо всех.

---

В данном случае Лонго отказался от операции. Более того, он начал ругаться из-за того, что ему нашим

сотрудником функциональной диагностики было проведено обезболивание и сделано эхо-исследование, когда через пищевод вводится датчик, зонд и снимается разрыв аорты.

После того, как было проведено это исследование, после того, как ему сказали, что у него не панкреатит, а разорвавшаяся аорта, причем диагноз был поставлен в течение считанных часов, он меня спросил. Я Вам цитирую: «А Я НЕ ПОТЕРЯЮ СВОИ СВОЙСТВА?» Я ответил: «Я не знаю, Я НЕ СОБИРАЮСЬ НАНОСИТЬ ВАМ ВРЕД». Тогда он сказал: «Я отказываюсь от оперативного вмешательства. Этого не может быть».

Сначала идёт объяснение, какое состояние у больного, потом идёт тактика лечения, наконец, третье — идёт подготовка. Алгоритм ведения таких больных — две недели в реанимации, 21 день в отделении в случае возможности консервативного лечения.

Лонго — гипертоник. За счёт потока, удара крови, произошло отслоение интимы. Есть такое понятие, как бессимптомная гипертоническая болезнь, когда давление 200, а человек его не чувствует. Ничего не болит, и более того — он очень активен по жизни. А бывает, наоборот, человек очень плохо себя чувствует — присядет в изнеможении, меряет давление, а оно 110 на 60. Не его давление, организм уже привык к повышенному.

Давление может быть за счёт гипертонической болезни, а может быть просто за счёт спазма сосудов. Это метеозависимые люди — у них не давление само по себе, а спазм сосудов, который соответственно повышает давление. Это можно сравнить с работой поливочного шланга: вы включили шланг — вода идёт, а когда ужимаете просвет выхода — сила удара становится больше. Аорта — это мощный, большой шланг, который не регулирует давление. Его регулируют нижние, периферические сосуды — они сжимаются, и увеличивается давление. Поэтому некоторые люди краснеют, некоторые бледнеют, а с некоторыми, как ни странно, ничего не происходит.

При психо-эмоциональном напряжении от холодной погоды может произойти выброс гормона, который сужает сосуды. Люди убивают этот гормон внутри себя криком или физической работой. Юрий Андреевич мог волноваться, гормон вырабатывался, давление поднималось, а он его не чувствовал. Сосуды грубеют.

Кардиограмма в таком случае ничего не показывает. Это никакими аппаратами не регистрируется. Это беда нашей медицины. Вот вы ходите в одних и тех же брюках и вдруг смотрите на коленки — у вас ткань просвечивает, а потом вы сели на корточки, давление на ткань увеличилось, и она вдруг разошлась. Вот это тоже самое. Волна бьёт, бьёт по аорте. Каждое сокращение — как удар волны. И от каждого удара аорта растягивается и растягивается. Где-то ткань заживает, грубеет. А потом — джикс…

Надо лечить давление, чтобы не было разрыва аорты. Мы только регистрируем разрыв аорты уже после того, — как он случился. Лонго вдруг почувствовал резкую боль за грудиной вдоль позвоночника сзади. Рвало его из-за давления. Даже не из-за того, что весь организм из строя выходит. Он же поступил с давлением 200. Он не верил до последнего в этот диагноз, потому что сначала ему инфаркт пытались поставить, потом панкреатит… «НЕТ, Я БУДУ ЛЕЧИТЬСЯ САМ». Мы были уже третьи. И он нам не поверил.

— Но как же вы его отпустили? Не понимал по-хорошему, надо было хитростью удержать, потому что вы, в отличие от нас, дилетантов, понимаете: если вы его отпустили, он может умереть.

— Мы не имеем права удерживать хитростью. Мы говорим пациентам сразу всё и открыто. Нигде вы не найдёте большей честности и открытости, как у нас. Но он так хотел уйти, проявил такое упорство, что его никто не могудержать. Все — и ответственный хирург, и главный врач, и Яков Брандт — были в курсе дела. И все уговаривали, и все объясняли. А психиатр! Она же бабулька, ей всё равно: Лонго — не Лонго! Она ему говорит: «Да что Вы делаете???»

Я всю жизнь спасал людей. 25 лет я возвращаю людей с того света. Аорта у него была не расслоившаяся, а сильно разорвана, причем мелко-мелко, так что реальные шансы после операции были 50 на 50. Это же видно всё, когда делается ЭХО… Ему надо было дать согласие на операцию. Мы бы его не взяли сразу в операционную, мы бы стали снимать острый период — сняли бы давление, успокоили, то есть сняли психо-эмоциональное напряжение, чтобы давление снова не поднималось, обследовали. Нужно пройти острый период, когда аорта всё ещё разрывается. Она ингибирует кровь и пропитывается кровью, становится, как холодец. Представляете, что значит прошить холодец? Это нереально. И потом ставится протез аорты на пораженный участок, то есть вырезается пораженный кусок и вшивается искусственный протез. И здесь единственная задача* чтобы аорта не поползла дальше.

Я не знаю, почему он завёлся. Сначала было полное понимание, всё было нормально. И вдруг молниеносно: «Я ОТ ВСЕГО ОТКАЗЫВАЮСЬ. ЗАЧЕМ ВЫ МНЕ ЭТО ДЕЛАЕТЕ? УБЕРИТЕ ЭТО ОТСЮДА» (показывает на сгиб руки, куда ставят капельницу). И было невозможно говорить: «Я-то уберу, но у Вас поднимется давление и…». «НЕТ, ВСЁ РАВНО УБЕРИТЕ». Если бы была неадекватность сознания, если бы психиатр написала, что больной не отвечает за свои действия…

— Вот и надо было написать. Человек бы остался и лечился.

— А Вы уверены в этом? А если бы он в суд подал? А если бы умер во время операции, и родственники в суд подали? Это Вам так теперь кажется, что не подали бы в суд.

— Вы понимаете, до сих пор после его смерти у многих людей жизни на волоске висят. Многие не живут до сих пор, хотя полгода уже прошло.

— Поймите меня правильно, мы сделали всё возможное… Хоть и много было сказано нелестных слов в наш адрес по телевизору, что врачи такие-сякие, не поставили сразу правильный диагноз. Мы всё это слышали, но я могу сказать ответственно, что сделано было всё. Уж как мы с ним разговаривали… Потому что у нас нет такой манеры: «Ах, не хочешь! Ну, иди отсюда». Мы прекрасно понимаем, что так нельзя. Но, как говорится — человек творит свою судьбу сам. Почему он вдруг решил уйти? Я подумал, что это его свойства какие-то, о которых он говорил.

Бумага полностью была оформлена. Она находится в архиве вместе с историей болезни. Раз психиатр написала, что больной адекватен, то он пишет её сам. И он написал: «Я отказываюсь от проводимого оперативного лечения и всех других видов лечений и исследований. Претензий к персоналу не имею». И расписался. Потом расписался ответственный дежурный доктор, психиатр, расписался я, расписался Долгов, расписался Брандт. И главный врач в курсе был. Из архива историю может забрать только суд.

Почему-то когда всё хорошо, о врачах забывают, даже спасибо не говорят. Я уже привык к такому за 2 5 лет. А когда плохо, врачей костерят. И к этому я уже привык. Мне больно, и потому я сына младшего не пустил в медицину. Я 25 лет спасаю людей, но очень редко получаю благодарности. Если всё хорошо, они просто уходят, даже не поблагодарив.

— Понимаете, букву закона не всегда надо соблюдать. Вот меня не пустили в реанимацию, сказали: «По телефону поговорите». А если бы пустили, было бы по-другому.

— У нас стерильная реанимация. Психиатр говорила с ним ещё раз, потом ещё раз. Потом пришёл ответственный хирург, он стал говорить. Но Лонго КАК БУДТО ЗАКОДИРОВАЛИ: «Я УХОЖУ, И ВСЁ». Он был единственный человек, который от нас ушёл. Первый человек, который категорически ушёл, несмотря на все авторитеты. С ним же сам Брандт разговаривал. А он не просто авторитет, он — Бог. НО ЧТО-ТО ЕГО КОДИРОВАЛО. ЧТО-ТО ЕГО ВЕЛО».

Если я скажу, что не верю в Бога, это будет неправда. Если скажу, что верю, тоже не совсем то. Не в том понимании. У меня была хорошая бабушка, ЗОЛОТО МОЁ. Я считаю, что она мой телохранитель сейчас по жизни, она приучила меня, что надо верить, и я верю, но немного иначе. Я не хожу в церковь…

Хорошо помню, как одна пациентка спросила меня: «Как себя вести с этим великим человеком?» Когда я только познакомилась с Юрой, у меня, как и у многих других людей, дрожал голос, я не могла, в полном смысле этого слова, открыть рот. Юрочка говорил: «Пиши». И по ночам, внезапно проснувшись или не ложившись вовсе, в полумраке кухни, я писала ему письма, выплёскивая на бумагу все свои мысли и чувства, буквально распиравшие меня изнутри…

МОИ ПИСЬМА

Письмо

Наверно, так бывает всегда — сначала не осознаёшь, что человек умер, а потом постепенно, но довольно быстро начинаешь ощущать, насколько он был тебе дорог и жизненно необходим.

При всём многообразии друзей и подруг, поговорить о самом важном, дорогом и наболевшем не с кем. И выхода из этой ситуации нет. И Ольга (подруга Аллы) её не заменит. Хотя Алла и говорила нам: «Не расставайтесь без меня. Держитесь друг друга». Да и моя подруга с 32-летним стажем дружбы порадоваться за меня не смогла. Многие люди умеют сопереживать, а радоваться за другого не может почти никто. Вот и получается: откроешься кому-то — могут плюнуть в душу, в себе будешь держать — останешься в одиночестве. Лишь в молодости кажется, будто весь мир открыт навстречу, и все тебе радуются. В общем, не факт, что знание и мудрость — благо. «Горе от ума», как сказал классик.