Сергей Михалков - Два брата - две судьбы

• Название: Два брата - две судьбы
• Автор: Сергей Михалков
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-9524-1884-8

Мемуары любимого детского писателя многих поколений Сергея Михалкова и его младшего брата Михаила, писателя, поэта, песенника, творившего под псевдонимом Андронов откроют для вас тайну долговечности и процветания династии Михалковых. Сергей Владимирович ярко с большим юмором рассказывает о своих встречах со многими знаменитейшими людьми прошлого века. Писатель Михаил Михалков, творчество которого представлено книгой «В лабиринтах смертельного риска» (1953 г., впервые издана на русском в 1991 г.), человек уникальной судьбы. Агент-нелегал, на равных беседовавший с Отто Скорцени, крупнейшими промышленниками и финансовыми магнатами Европы рассказывает захватывающую полную героических приключений историю своей жизни.

---

Я стою, вытянувшись в струйку. Волнения не показываю, смотрю прямо в глаза. Бёрш бьет меня наотмашь по лицу: раз, другой, третий. Едва устоял на ногах. Из носа хлещет кровь. Стою молча.

— Подлец! — шипит капитан. — Немецкие солдаты в твоем возрасте умирают на фронте. А ты? Расстрелять тебя мало! Таких вешать надо, тварь ты болотная! — Снова сильно бьет меня по лицу.

В глазах сверкнули искры, но я устоял на ногах.

Все вместе выходим из хаты.

— Где живет та женщина? — резко гаркнул капитан.

— Третий дом с конца, — указываю рукой вдоль улицы.

Молча шагаем по грязи, — впереди капитан и эстонец, сзади фельдфебель, унтер-офицер и я. Сердце застучало сильнее. Нервы напряжены. Но я внешне спокоен и ничем не показываю своей все нарастающей тревоги. Вот и третий дом.

— Стоять здесь! — приказывает капитан фельдфебелю и вместе с переводчиком и унтер-офицером входит в калитку сада, стучит в дверь. В окне загорается свет. Снова накрапывает дождь. Проходят томительные минуты, решается моя судьба. Дом я назвал не случайно. У его хозяйки — тети Дуси — я брал молоко для капитана и за это давал ей мыло.

Мы продолжаем мокнуть под дождем. Наконец из дома выходят Бёрш, переводчик и унтер-офицер. Они молча проходят мимо нас. Фельдфебель пожимает плечами. Бёрш уходит к себе, переводчик — к себе, унтер-офицер — тоже.

— Марш спать! Да смотри у меня! — на ходу бросает фельдфебель. — Гуляка!

А тетя Дуся, земной ей поклон, сразу же догадалась, в чем дело. Я доверился этой скромной пожилой украинке и поделился с ней своими мыслями и планами. Эта женщина привязалась ко мне, как к сыну, и хорошо понимала всю сложность моего положения. Она и сказала Бёршу как раз то, что я просил ее сказать, если к ней нагрянут немцы и будут ее допрашивать. Она спокойно подтвердила, что я у нее ночевал и потом целый день пролежал на горячей печке — занемог и только недавно, с темнотой, пошел в часть…

Наутро немцы завистливо посмеивались: вот, мол, ему хорошо, он не солдат, ему все можно.

Как я узнал потом — сражение за далекими буграми не было фронтом. Линия фронта была не менее чем в ста километрах от этих мест и совсем в другом направлении. Случилось вот что: одно из советских бронетанковых соединений попало в окружение и вело жестокий, неравный бой…

После войны мне случайно удалось прочесть сообщение Советского информбюро. В нем говорилось об обстановке на этом участке фронта: «…контрнаступление немцев в районе Донбасс — Харьков… Противник пополнил потрепанные и разбитые в предыдущих боях 8 танковых и 5 пехотных дивизий и недавно спешно перебросил в этот район из Западной Европы 12 свежих дивизий…»

Это сообщение было от 9 марта 1943 года.

Мое новое оружие

Капитан Бёрш был гурманом и обожал яичный ликер, который приготовлял ему денщик Карл Вайндорф — сын баварского крестьянина; он был кряжист, красив лицом. Этот расторопный и услужливый солдат, раздобревший на остатках с офицерского стола, ко мне относился с явной симпатией и каждый раз после выполнения того или иного поручения давал мне несколько сигарет.

В рецепт яичного ликера входил чистый спирт и яичные желтки; из сбитых белков делалось воздушное печенье. Ликера изготовлялось по четыре-пять литров, и на него шло огромное количество свежих яиц, а их не так-то просто было достать у ограбленного до нитки сельского населения.

Однажды денщик сказал мне:

— Николя, капитану нужен ликер. Раздобудь хоть сотню яиц.

Я оторопел:

— Где ж их взять? Ни у кого из жителей села не осталось ни кур, ни петухов.

— Позарез нужны яйца, и никак не меньше сотни! — категорически заявил денщик. — Забирай подводу и жми! Обследуй близлежащие села. Надо достать! И чтобы без яиц не возвращался.

В подразделении был огромный склад бензина — в отгороженной зоне находилось более пятисот канистр, их охранял часовой. Пообещав караульному два десятка яиц, я попросил у него три канистры бензина, погрузил их на подводу Пикколо и отправился с пареньком по окрестным селам…

Время было весеннее, выехал я рано утром, а к обеду уже возвратился с двумя сотнями свежих яиц. Денщик был в восторге.

— Где ты раздобыл такое богатство?

— Э-э-э! Это мой секрет! — не рассказывать же ему, что в первом же селе я шепнул какой-то девчонке: «Эй, девочка, а ну, быстренько, беги по хатам и скажи, что бензин приехал. За литр — пять яиц. Кому надо — пусть приходят».

Шустрая девчонка подхватила компанию ребятишек, и через минут десять у моей подводы стояла очередь с бачками, ведрами, бутылями. Оживление было невероятное. Жителям позарез был нужен керосин, и они, насыпав в бензин соли, наливали его в керосинки и лампы.

— Когда снова приедешь? — спрашивали они. — Давай, давай, немец, вези!

— Корошо, корошо, привези! — коверкал я русские слова, чтобы избежать лишних вопросов.

Часовому я отдал обещанные два десятка яиц и заручился его расположением на будущее.

Отсюда и началась моя безнадзорная работа — все чаще и чаще меня посылали за продуктами, и я мог исчезать из части на двое, трое и даже четверо суток.

В немецкой армии существовали подразделения с определенными функциями: одни были карателями (особенно выделялись в этом отношении так называемые эйнзац-команды — «ликвидационные» отряды), другие угоняли население, третьи увозили ценности, четвертые отправляли в Германию скот, все виды продовольствия и топлива. Все эти функции с немецкой педантичностью были распределены между войсковыми подразделениями и узаконены приказами сверху. И всему велся строжайший учет, в определенной смете регистрировались и каждая курица, увезенная в Германию, и каждый расстрелянный житель оккупированной территории.

2-я штабная рота под начальством капитана Бёрша имела свое особое задание — своевременно снабжать дивизию горючим, в остальные дела рейха она не вмешивалась. Вот это горючее я и использовал по своему усмотрению, разбазаривая немецкий бензин почем зря. За два с лишним месяца я сплавил населению более двух тони бензина.

Костлявый, длинный, как жердь, в квадратных очках фельдфебель Вилли Гротт, вышагивающий, как гусак, не говорил, а лаял металлическим голосом; одни его недолюбливали, другие боялись, со мной же, как ни странно, он был даже весьма дружелюбен, приглашал по вечерам поиграть в карты, зная, что при случае и ему перепадет бутылочка яичного ликера. Я же, в свою очередь, располагал его к себе, ибо от него тоже многое зависело в роте. Он распоряжался обозом и следил за доставкой бензина. Так что и лошади, и бензин были под его контролем.

Время шло, и 2-я рота откатывалась все дальше и дальше на юг и в мае 1943 года расположилась в Полтавской области.

«Как быть дальше? Что делать?» — эти вопросы все чаще и чаще волновали меня.

Однажды мне довелось быть в одном из полтавских сел. Беленькие хатки тонули в яблоневом цвету, все благоухало, и, глядя на этот райский уголок, трудно было представить себе, что где-то в сотне километров отсюда горят пшеничные поля, дымятся обугленные села, льется кровь. До этого цветущего села фронт еще не докатился, а сначала по чистой случайности война обошла его стороной…

В удобный момент, когда полицаи пьянствовали, я собрал в хате несколько женщин и объявил, что прибыл к ним по заданию советского командования, владею немецким языком, нахожусь при немецкой части. О кличке Сыч я здесь ничего не сказал. Опасался, что преждевременно пойдут ненужные слухи, ведь я пока не покидал этого района.

Женщины с явным недоверием косились на немецкую форму, но моя откровенность, чистая русская речь, видно, пришлись им по душе, и они стали подзывать в хату других сельчан. Вскоре народу набилось битком. Я выставил во дворе дозор из местных ребят и продолжал беседу. Я говорил о положении на фронте, о зверствах фашистов в концлагерях, о массовом угоне населения в германское рабство, о мародерстве и насилии оккупантов и их продажных наймитов. Рассказал им о победе советской армии под Сталинградом, раздал им листовки, которые сбрасывались тогда с советских самолетов, сообщил последние сведения Совинформбюро. Старался вселить в них веру в скорое освобождение от фашистов. Женщины жадно слушали, задавали вопросы, вытирали набегавшие на глаза слезы…

Сидя на скрипучей подводе и возвращаясь в немецкий обоз, я, пожалуй, впервые испытал чувство удовлетворения. Это был первый успех. Я сознавал, что нашел свое место, свой пост. Я стал партизаном-подпольщиком.

Немцы прикрывали свои злодеяния различными измышлениями, рекламировали себя защитниками и покровителями «свободного» украинского народа. Я видел, что оккупанты, стремясь деморализовать население, пустили в ход свою «пропаганду»: листовки, плакаты, газеты, хвалебные речи, фотографии, воззвания, кинофильмы, радиопередачи. Ложь, клевета, лицемерие пронизывали эту гитлеровскую бутафорию. Нужны были контрмеры. Мне необходим был источник информации, из которого бы я черпал убедительные факты, сведения более крупного масштаба. Офицеры штаба дивизии, которые обычно навещали капитана Бёрша, в своем большинстве были представителями старопрусского дворянства. Они — пресловутые наследники ганзейских купцов и гогенцоллернов — считали себя «элитой германцев», которые завоюют весь мир. Они были чванливы, заносчивы, предельно высокомерны. Немецкие солдаты были для них лишь номерами в рапортах и донесениях — не больше, а местное население они просто считали рабочим скотом. Эта офицерская знать после изрядной дозы яичного ликера была довольно болтлива — и оперативные сведения, добытые в их узком кругу, имели определенную ценность и брались мною на вооружение. Этим источником информации я стал пользоваться постоянно, стал также чаще заглядывать в радиоузел части, беседовал с радистом — рыжим, юрким, подхалимистым, голубоглазым ефрейтором Гансом Клюппером, вошел к нему в доверие, и однажды он сам попросил меня перевести ему сводку Совинформбюро. С тех пор мы с ним почти ежедневно украдкой слушали Москву…