Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.3. Дружба

• Название: Собрание сочинений. Т.3. Дружба
• Автор: Антонина Коптяева
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: О войне
• Год: 1973

Роман «Дружба» рассказывает о героической работе советских хирургов в период Сталинградской битвы.

---

Антонина Дмитриевна Коптяева Дружба

Часть первая

1

— Скоро Дон, а там до Волги рукой подать. Вот куда мы откатились! — с горечью сказал фельдшер Хижняк.

Хирург Аржанов ничего не ответил, только сильнее нахмурил запыленные брови да сжал губы, пересохшие от жажды: в самом деле, откатились — дальше некуда!

Они стояли в кузове грузовика, битком набитого ранеными, врачами, сестрами, придерживались за верх кабины, щурясь от бьющего навстречу ветра.

Полевой госпиталь, в котором они работали, был разбит во время бомбежки. Остатки его оборудования, уцелевший медицинский персонал и раненые помещались теперь на грузовых машинах, двигавшихся в общем потоке.

— Последние километры едем по черноземам. — Хижняк поглядел назад, где в дымах пожарищ остались Ростовщина и зеленая Украина. — За Доном пески пойдут, рыжие глины да голые солончаки. Эх!.. — И фельдшер, махнув рукой, опять умолк.

Дорога пролегала через богатые донские степи. Кудрявилось в полях пышное просо. Рослые подсолнухи, опустившие головы, походили на солдат, устало идущих на юго-восток. Грустно шумела переспелым колосом пшеница, колеблясь белесо-желтыми волнами.

«Не успели убрать хлеба. Теперь все достанется огню», — думал Иван Иванович.

О том же размышлял Хижняк: не дала и здесь война собрать урожай. Видно, что начинал комбайн свою веселую работу, скосил край поля, накопнил солому и ушел неведомо куда. То и дело по сторонам дороги попадались бахчи, на которых среди вянущих листьев и перепутанных плетей лежали глыбы — тыквы, желтые неженки дыни, тугие арбузы. Тускло отсвечивали под навесами зелени тяжелые гроздья винограда. Хутора утопали в фруктовых садах; по ближним овражкам — дикие груши, унизанные зрелыми плодами, заросли терна в густой синеве ягод.

«Этакий благодатный край, и сады и поля как у нас на Кубани, но не сегодня-завтра нахлынут сюда фашисты. Все вытопчут, все сожгут!» — сокрушался Хижняк.

Сражения шли уже на подступах к Дону. Грохот орудий и рвущихся бомб далеко сотрясал придонские равнины, прорезанные балками, заросшими дубняком да кустами бересклета, покрасневшие листья которого словно кровью окропили степные овраги.

В хуторах сумятица: отходят войска, а с ними мирное население. Оставаться жутко, но каково уходить из обжитых родных куреней? Может, еще остановят наши проклятого германца? Однако облака пыли, поднятые тысячами ног и колес, надвигаются с запада — все темнее и выше, будто грозовые тучи. Лица отступающих мрачны. Разговоры отрывисты, негромки. Даже ребятишки присмирели: вон как гудит позади. У матерей слезы: все нажитое годами пришлось бросить. Многие остались в чем удалось выскочить из огня.

Вон стадо бродит возле дороги… Чье оно? Тяжело ступают недоеные коровы — разбухшее вымя мешает шагать. Животные смотрят на толпы пеших людей, на машины и нагруженные телеги, тревожно мычат.

У моста через глубокую балку движение совсем прекратилось, шоферы, солдаты и санитарки, позвякивая котелками, отстегивая на бегу фляжки, поспешили вниз, к родничку.

Выскочил из кузова и Хижняк с ведерком в руке, а за ним Иван Иванович, чтобы размять ноги, онемевшие от долгого неловкого стояния.

В эту минуту и выплыла над запыленным небосклоном шестерка сероватых «юнкерсов». Они шли стороной, но Иван Иванович уже знал эту их манеру высматривать то, что происходит под крылом самолета… Так и есть: шестерка мгновенно развернулась, сделала заход и пошла в пике… Раздался пронзительный свист бомб. Хирург вместе со всеми упал на вытоптанную траву у обочины. Инстинкт жизни прижимал его к земле, но страх за людей заставил поднять голову, и он, похолодев, увидел, как женщина в гимнастерке, тонко перепоясанная ремнем, спрыгнула с машины в самый куст взрыва… А самолеты, сделав новый заход, опять шли в пике: сверху вниз, и опять вверх, и кругом, смертной каруселью.

Они еще кружили в вышине, когда Иван Иванович вскочил и побежал к своим… Повсюду зияли большие воронки, затянутые сизым дымком, валялись расщепленные вдребезги машины, опрокинутые повозки, отброшенные с дороги взрывной волной за десятки метров. Где останки лошадей, где убитые люди — ничего не поймешь.

— Вот тебе и Красный Крест! — вскричал подбежавший Хижняк, чуть не выпустив из рук драгоценное ведро с водой. — Что же это такое?

Иван Иванович промолчал; восклицание Хижняка, вырвавшееся как крик душевной боли, не требовало ответа. Картина окончательного разгрома госпиталя одинаково потрясла подоспевших людей. Один из хирургов сидел у дороги, придерживая руками раненую голову. Женщина-врач торопливо доставала индивидуальный пакет.

— Я сам сделаю перевязку! — Иван Иванович мягким, но властным движением забрал бинт из ее дрожавших рук, и она заплакала навзрыд: среди погибших был ее муж, оба они попали на фронт прямо со студенческой скамьи. Доктор Аржанов видел искаженное горем лицо молодой вдовы, но рыданий не слышал, все еще оглушенный грохотом взрывов.

Светло и ярко, как солнце, упавшее в степь, пылал неподалеку лесок карагача, забитый легкими шарами прошлогодних степных катунов.

Накладывая повязку раненому, Иван Иванович взглянул на оранжевые языки огня и вспомнил безумную старуху, плясавшую на улице горевшего украинского села. Седые волосы ее были растрепаны, платок сбился на шею, а плясала она строго, старательно, будто работала, только порою выкрикивала: «Красиво? Красиво?..» Задохнувшись, останавливалась, словно остолбенев, а через минуту — снова в пляс. У всякого, кто видел ее пляску, становилось тяжко на душе, но народ смотрел молча, только проходившие красноармейцы сказали:

— Когда же мы дадим фашистам по зубам за все их красивые дела?!

«Когда же?!» — подумал Иван Иванович, опечаленный гибелью товарищей.

2

Ночью степь, накаленная за день солнцем, дышит теплом, низко блестят над нею звезды, отдавая нежной горечью полынка, шелестят спелые августовские травы. Лег бы и лежал хоть до утра, глядя в близкое небо, слушая легкую поступь полусонного ветра. Такой ночью только влюбленным бродить по степи!.. Но сейчас на западе беспрестанно колышутся сполохи взрывов. А вот почти рядом раскрылась огненная пасть, рявкнула грозно… Снова раскрылась с ревом, и пошло сверкать, сгущая красными вспышками обвалы темноты. В глубине неба зашарили лучи прожекторов, смахивая звезды, выискивая гудящие самолеты, а над горизонтом, словно для отвлечения, засветились то и дело взмывавшие из мрака белые вражеские ракеты.

Иван Иванович споткнулся, зацепив ногой за длинную плеть; зашуршали потревоженные большие листья.

— Растут твои трехпудовые тыквы, Денис Антонович! — с невеселой усмешкой в голосе напомнил он. — Растут себе и не знают, что пройдут по ним немецкие танки…

— Тыквы — и вдруг танки! Пройдут ведь! — Но почему хотелось фельдшеру Хижняку на Каменушке, в условиях приполярья, где и елки-то не растут, вырастить трехпудовую тыкву? Если бы арбуз… Вон их сколько раскатилось вокруг!

Среди ночи, когда Большой Воз коснулся дышлом горизонта на севере, Хижняк предложил устроить привал.

— Мы тоже сегодня не малый путь сделали, — сказал он, посмотрев на звездные шляхи.

Друзья пожевали хлеба и прилегли под стогом колючего степного сена. Хижняк как будто сразу задремал, а Иван Иванович, закинув за голову руки, все смотрел в успокоившееся небо, усыпанное крупными звездами, смотрел и думал о идущих боях, вслушиваясь в глухой гул, наплывавший с запада. На востоке слышалась пальба зениток, что-то взрывалось и там. Поток машин на шоссе шумел во тьме непрерывно, и люди, шедшие пешком, двигались прямо степью, тащили узлы, сонных ребятишек, вели своих буренок, гнали стада колхозного скота. То стоны слышались в ночи, то говор, то стук колес и бряцание оружия, и все это лилось, лилось на восток. Видно, большой затор образовался у переправ, если сейчас, когда враг уже подходит к Дону, полна степь народом!

«Ка-ак он нас опять погнал! — с тревогой, все время нывшей в груди, думал Иван Иванович. — Не можем мы остановить его, а ведь решается судьба страны, и нельзя допустить, чтобы фашисты прорвались к Сталинграду». Тут доктор вспомнил о своей бывшей жене. Перед самой войной ушла Ольга, и никто из родных не провожал хирурга на фронт. А сегодня уничтожены остатки его фронтовой семьи — большого, смелого, дружного коллектива, и печаль новой утраты легла на душу, уже ожесточенную зверствами врага. Погибли товарищи, с которыми пришлось пережить и преодолеть столько трудностей. Хирург на фронте тоже воюет, возвращая раненых в строй, мало того: чтобы не пропал тяжелый опыт войны, изучает его по горячим следам. Очень жаль, что вместе с имуществом госпиталя погибли материалы непосредственных наблюдений за острым периодом травмы черепа: заметки и выписки, сделанные в часы, положенные для отдыха.