Николай Равич - Молодость века

• Название: Молодость века
• Автор: Николай Равич
• Издательство: Воениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1960

Автор книги советский писатель Николай Равич рассказывает о событиях, свидетелем которых он являлся в период гражданской войны, о подпольной работе в Белоруссии, оккупированной буржуазно-помещичьей Польшей, о своей службе в штабе Юго-Западного фронта, а также в Афганистане и Турции в годы национально-освободительного движения в этих странах, когда по роду деятельности ему приходилось встречаться со многими выдающимися людьми.

Яркие литературные портреты военных и политических деятелей периода между первой и второй мировыми войнами, живое описание событий того времени и своеобразных условий, в которых развивалось национально-освободительное движение на Востоке, — все это делает книгу интересной для широкого круга советских читателей.

---

Нас привели в большой зал со стеклянными перегородками и окошечками, напоминавший контору большого предприятия. Меня с Ордынским выделили и подвели к окошечку с надписью: «Особисто интернованы». То же самое было написано на выданных нам карточках с указанием фамилий и номеров.

В отдельном доме было еще человек десять особо интернированных. Лагерь напоминал Ноев ковчег. В нем содержались чешские офицеры, немецкие генералы, петлюровцы, деникинцы, большевики. В зависимости от положения, значения и еще ряда условий, заключенные жили или в бараках, или в специальных домиках из нескольких комнат с кухней, или же в совершенно изолированных помещениях. Например, были так называемые «галицийские дома», где жили галицийские помещики-автономисты со своими слугами. Им дозволялось выписывать галицийские издания, посещать под конвоем город и т. д. Обладая значительными средствами, они вели довольно широкий образ жизни.

Немецкие генералы, вывезенные из отошедших от Германии к Польше территорий и включенные поляками на всякий случай в список «особисто интернованых», держались замкнуто, презрительно относясь ко всем окружающим, а особенно к полякам. Австрийский генерал, когда-то начальник связи между Веной и Константинополем, был чрезвычайно жизнерадостным и веселым человеком, на ночь он аккуратно надевал сетку для сохранения пробора на голове, а днем носил под мундиром корсет. Петлюровские министры во главе с Остапенко имели довольно жалкий вид, хотя и пытались доказать, что они надеются на «урегулирование отношений польского правительства с украинским». Поверить в это было трудно, ибо украинское правительство не владело тогда никакой территорией, а сам Петлюра жил фактически под домашним арестом в одном из особняков варшавской «Аллеи роз». Это продолжалось почти целый год, пока поляки не привезли его на своих пушках в Киев. Деникинский офицерский отряд, отступивший из-под Проскурова, попробовал было соединиться с поляками, но те предложили деникинцам проехаться в качестве «гостей» в Польшу. Под Варшавой поезд был окружен, деникинцев разоружили и отправили в Дембью. Вначале они сохраняли бравый вид, усердно «выясняли» большевиков и доносили о них начальству лагеря, но вскоре опустились, «завяли» и принялись заниматься попрошайничеством у более состоятельных заключенных.

Были и загадочные фигуры: женщины неизвестной национальности, говорившие на нескольких языках и по большей части очень красивые. Их обвиняли в шпионаже в пользу других государств, но молва утверждала, что они состояли на службе польского правительства, а когда проваливались, то сейчас же подвергались изоляции в Дембью. Были иностранцы самых разнообразных профессий, арестованные по различным, иной раз почти фантастическим, обвинениям. Немец-авиатор, доставлявший Петлюре в Каменец-Подольск печатавшиеся в Берлине украинские деньги, совершил на обратном пути вынужденную посадку на польской территории, вблизи чехословацкой границы. И вот его обвинили в шпионаже в пользу трех государств: Германии, Чехословакии и Украины. Кстати, со всеми этими тремя государствами у панской Польши были непрерывные столкновения.

Совершенно особое место среди заключенных занимали пленные красноармейцы. Несколько тысяч их было захвачено при вероломном нападении Пилсудского на Вильну. Они содержались в одном общем холодном развалившемся бараке и буквально умирали с голоду. Продовольственный кризис во всей буржуазной Польше, а в особенности в австрийской ее части, обострился тогда до крайности. Выдававшийся в лагере паек состоял из трех видов: для особо интернированных, интернированных и пленных. Последняя группа, к которой были причислены красноармейцы, фактически ничего не получала. На голых досках, в истрепавшейся одежде, красноармейцы мерли от тифа и истощения, принужденные выполнять самую тяжелую работу.

Как-то в туманный и дождливый день, идя по улице лагеря Дембью, я увидел громадный воз, нагруженный правильно нарезанными гранитными глыбами. Впряженные красноармейцы тянули его, останавливаясь, падая и обливаясь потом. С десяток познанцев плетками подгоняли эту живую силу. Возмущенный, я подбежал к солдатам и крикнул, что скоро наступит время, когда им придется отвечать за свою бесчеловечность и преступления. Они не обратили на мой крик никакого внимания, даже не попытались меня остановить. Я повернулся и ушел. Но на перекрестке меня настиг фельдфебель и уже не отходил от меня до самого моего барака. У порога он повернулся и исчез. Минут через десять этот фельдфебель ворвался к нам уже вместе с каким-то офицером дефензивы — капитаном, который наскочил на меня крича, что он меня сейчас задушит за «поношение коменданта панства (начальника государства) и цалэй Польски». Однако угрожающие крики заключенных охладили его пыл, и он уже другим тоном потребовал, чтобы я шел с ним в комендатуру.

Я не очень спешил, соображая, как мне лучше поступить. Но капитан, бросая злобные взгляды вокруг, повторял одно и то же: «Прошэ до коменданта». Пришлось идти. Фельдфебель доложил коменданту, что я ругал польское правительство и, в частности, Пилсудского. Меня особенно возмутило то, что капитан, которого до появления в бараке я вообще не видел, стоя рядом, повторял, крутя усы: «Так, так, пане пулковнику». Выслушав его, комендант — маленький, толстый апоплексический полковник с выпяченным животом, на кривых ножках и с традиционными длинными усами — важно спросил меня, что я могу сказать в свое оправдание. Я рассказал, как было дело, добавив, что капитан, вероятно, забыл о своей офицерской чести, если может так бесстыдно лгать. При этих словах капитан бросился на меня, но полковник остановил его жестом.

Объяснение было прервано криками, раздавшимися на площади перед комендантским домом. Большая толпа арестованных во главе с Ордынским кричала и шумела, требуя моего освобождения. Считаясь с общим настроением в лагере, полковник меня отпустил, присовокупив, что в следующий раз это так легко не пройдет. Я должен, кстати, заметить, что мой дорогой друг и товарищ по подполью и заключению В. А. Ордынский был старше, опытнее, благоразумнее меня и неоднократно выручал меня из тяжелых положений, в которые я попадал благодаря своей несдержанности.

Настроение среди заключенных в связи с тяжелыми условиями жизни в лагере становилось все возбужденнее. В подпольной коммунистической организации лагеря состояло немало пленных, работавших на фабрике, а также польских солдат и офицеров. Чувствовалось приближение серьезных событий.

В лагере была «кантына». Это род универсального магазина, соединенного с рестораном. Там продавались продукты и товары широкого потребления; при магазине был зал-ресторан, в котором из-под полы можно было получить все, вплоть до вина. Офицеры лагеря, сложившись, на свои средства организовали эту лавочку для эксплуатации арестованных и наживали колоссальные деньги, потому что все продавалось там втридорога. Однажды кто-то, придя в ресторан, купил там много белых булок и начал раздавать их тут же пленным красноармейцам. Давя друг друга и протягивая вперед руки, красноармейцы ринулись вперед. Вот толпа в магазине… Вот она все расхватывает и разносит. Между тем по улицам, примыкавшим к площади, на которой стояла «кантына», уже бежали польские солдаты с ружьями наперевес, скакала конница, а на перекрестках устанавливались пулеметы. Красноармейцев разогнали, но источник офицерских доходов был уничтожен. Это первое событие предшествовало второму, более значительному.

Однажды почти половина всех постов, охранявших лагерь, исчезла вместе с офицерами. С ними бежали и несколько десятков арестованных.

Польское командование было встревожено. На следующий день, в двенадцать часов ночи, в дом, где мы находились, вошел патруль во главе с офицером. Вид его и движения ясно подчеркивали важность порученного ему дела. На этот раз мы, уже вдвоем с Ордынским, предстали перед комендантом. В первый момент он даже не заметил нас — ярость и отчаяние его ослепили. Упершись руками в бока, наклонив голову и топая кривыми ножками, он кричал: «Коммунисты! Если вы не расскажете все, что знаете, — вас расстреляют!..»

Перед ним стояли офицер с сорванными погонами и два бледных унтер-офицера. Увидев нас, полковник завопил: «Вот они, ваши соблазнители!»

После этого нас увели в отдельную комнату. Трудно сказать, действительно ли полковник верил или только делал вид, будто поймал подлинных организаторов побега.

Вызвав нас снова, комендант некоторое время молча смотрел на меня и на Ордынского, а потом заявил:

— Я прекрасно знаю, что вы собой представляете и чем вы занимаетесь. Если бы не некоторые обстоятельства, я бы поговорил с вами иначе… Идите…

Мы не знали, о каких обстоятельствах он толкует. Однако все выяснилось на следующий день.