Томас Фланаган - Год французов

• Название: Год французов
• Автор: Томас Фланаган
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Роман известного американского писателя Томаса Фланагана рассказывает об освободительном движении ирландского народа на рубеже XVIII–XIX веков. Глубокое знание истории Ирландии, ее экономического и политического положения помогло писателю создать правдивое и достоверное произведение о важном этапе борьбы этой страны за независимость.

---

Хотя бы в этом сравнялась она с прочими женщинами, ибо сотни их мужей из ближних деревень ушли с французами и сыскать их легче на Луне или в преисподней. Редко ирландские крестьяне покидают свой край, им хватает, и даже с избытком, окрестностей. Теперь же они растворились в голубой дымке за горами на востоке, средь полей и холмов, не виданных и не предугаданных теми, кто остался дома. Безбрежная, бездонная даль: Дублин, Белфаст, Корк — разрозненные слова на карте маленького острова. А сами города для крестьян так же далеки, как Рим или Вифлеем. Возможно, оставшиеся решили, что их товарищей унесла какая-то колдовская сила и они вернутся через много лет, а то и никогда.

Для другой половины людей, то бишь для моей протестантской паствы, жизнь представлялась хоть и иной, но не менее опасной. Во время восстания в Уэксфорде церкви там подверглись самому дикарскому и чудовищному разбою, сейчас же в Мейо к церкви относились уважительно или на худой конец терпимо — во всяком случае, не препятствовали мне в проведении служб. По воскресеньям я собирал прихожан и утром и вечером, причем ни до, ни после восстания ко мне не являлись так много людей и так истово не молились. Не сомневаюсь, большинству из нас сами строгие белые стены церкви несли радость, ибо напоминали о жизни в труде, усердии и благовоспитанности, коей мы столь внезапно и жестоко лишены. Помню, взгляд мой частенько задерживался на медной мемориальной доске в честь деда господина Фолкинера, на которой его потомки начертали пожелание, чтобы он «породнился с народом небесной державы». Слова благородные и благочестивые, ибо выражают надежду, что там мы будем вкушать радость не меньшую, чем в счастливейшую пору на земле. На службах господин Фолкинер и господин Сондерс, оба уже немолодые, но не согбенные годами, занимали со своими семьями привычные скамьи, их жены, всегда со вкусом одетые, спокойно сидели, положив руки на колени рядом с молитвенником. Надеюсь, меня не сочтут ура-патриотом, но именно в такие минуты росла и крепла в душе уверенность, что во вражеском окружении такие люди лишь закаляются и проявляют отвагу и стойкость недюжинные. Увы, не все прихожане могли собраться на службу: йомены капитана Купера все еще томились в здании рынка, а жены их являлись живым напоминанием о тех бедах, которые обрушились на наш приход и еще не миновали, в чем мы убеждались постоянно, даже во время служб. Раз, оторвав взгляд от Библии, я посмотрел на окно и увидел злобно ухмыляющиеся лица, рыщущие, недоверчивые взгляды.

То были дни, когда в проповедях должно было преобладать благоразумие и сдержанность, и я соответственно ограничивался заверениями своей паствы в том, что воля Божья свершится, и это не только истинно, но и неотвратимо. Какие еще слова мог я сказать, чтобы утешить прихожан в эту минуту, да и внимали они мне смиренно и, боюсь, равнодушно, ибо не впервой слышать им о мученичестве протестантов. Для этих, с позволения сказать, «английских ирландцев» бедствие, постигшее нас, сродни страшным легендам и притчам, слышанным с детства. Уже не один век из поколения в поколение передаются рассказы об ужасах католического восстания 1641 года: тогда несчастных ольстерских протестантов предавали кровавой расправе или гнали нагими по дорогам зимой, не щадя ни женщин, ни детей. Рассказывали о злодеях-разбойниках, укрывшихся после поражения при Огриме в холмах; об Избранниках, чьи шайки не давали покоя беззащитным протестантским усадьбам. Словно скорбная песнь, льются эти рассказы, а с годами не утихает ненависть и жестокость. Будто вновь прошлась жгучая плеть по зажившим за века ранам: крепки ли спины протестантские, силен ли их дух. В Ветхом завете немало отрывков, по содержанию и форме созвучных такому мрачному представлению об истории, но я был не расположен громогласно осуждать филистимлян и ханаанитов. Куда полезнее для моей несчастной паствы вспомнить Новый завет и сострадающего Христа, который прощает грешников и утешает слабых и убогих. Но господин Сондерс, в частности, принял слова мои о Боге, несущем добро, едва ли не как новоизмышленную ересь. Возможно, как сейчас кажется мне, им по тогдашним лишениям и невзгодам ближе Бог, как в притче об Аврааме и Исааке, Бог, с которым его избранникам не страшны любые жертвы и зло.

Господин Сондерс, впрочем, находил покой и отдохновение в церкви по воскресеньям, в будние же дни ночлег под кровом моего дома, равно как и другие верноподданные короля, чьи жилища уничтожили бандиты. Куда плачевнее было положение капитана Купера и его йоменов, заточенных в зловонном здании рынка. Ныне, всякий раз встречаясь с ним, я непременно задумываюсь о несгибаемости духа человеческого. Вот он передо мной, веселый, уверенный в себе, поглощенный делами мирскими и личными, словно и не было в жизни его унизительного плена и тюрьмы. Рана зарубцевалась, и рубец мало-помалу изгладился в едва заметную складку. Но коли он забыл о тех днях, я помню его измученное лицо, круги под покрасневшими глазами, черную щетину на щеках. И его самого, и его людей кормили, это верно, но кормили весьма скудно, и порой несколько дней кряду они сидели без пищи из-за нерадивости тюремщиков.

Можно лишь дивиться, как быстро оправился он от черного отчаяния и гнева, в которые ввергли его обстоятельства, и нашел в себе силы подбадривать товарищей по заточению. Когда бы ни навещал я узников со скромными дарами из нашей скудной кладовки, собранными Элайзой, Купер приветствовал меня, как и встарь, добродушно и грубовато, и мне казалось, что он и впрямь обрел былую уверенность и былые манеры. Он справлялся о здоровье и благополучии Элайзы и прочих дам, нашедших приют в моем доме, и, выслушав меня, кивал и говорил:

— Хорошо! Хорошо! Просто великолепно!

Потом делил меж товарищами скромные дары, оставляя себе самую малость. Например, одну овсяную лепешку, от которой отщипывал по кусочку, растягивая удовольствие. И лишь по прошествии нескольких минут меня вдруг охватывала тоска и печаль и начинал я понимать, что не так-то все ладно у него в душе, как казалось.

— А как поживает наш любезный господин Дуган? — вопрошал он, подбирая крошки с ладони. — Надеюсь, времени даром не теряет? По-прежнему калечит скот честных людей да выжигает урожай на полях?

— Нет, нет, что вы, — поспешил я разуверить его. — Последние дни о Дугане и не слышно. Ферди О’Доннел навел в городе порядок.

— Ферди О’Доннел? По-моему, этот парень нацелился на мой Холм радости. Когда-то, лет сто, а то и более тому, земли эти принадлежали О’Доннелам, злодеям папистам. И знаете, как они пахали? Привязав соху к лошадиному хвосту соломенной веревкой! Пока мы не пришли в Коннахт с мечом, там было полное запустение. Краснокожие индейцы и то так с землей не поступили бы, как эти папистские дикари.

— Да, давно это было, — мягко, но не к месту заметил я.

Он прав, англичане принесли с собой много нового в земледелие и ведение хозяйства. Они открыли премудрости сеяния и пахоты, возделывания земли и уборки урожая.

— Давно, говорите? — резко бросил он. — Расскажите об этом Дугану или О’Доннелу — оба одним миром мазаны. Встретятся вам на дороге, так шляпы снимут да поклонятся, а сами думают, по какому такому праву эти англичане здесь. По какому праву, ясно? Ничего, пока живы, мы еще покажем им, по какому праву.

Коль скоро он сел на любимого конька, его уже не остановить, и все же всякий раз я пытался сделать это.

— Баллина отобрана у мятежников, — извещал я его, — и сами они не скрывают, что с юга движется большая армия короля. Ваш плен, конечно, горек, но близится час избавления.

— Горек — не то слово. Попробовали б вы в такой вонище пожить. Мерзавцы англичане бросили нас здесь гнить в собственном дерьме, а они знай прохлаждаются, машут знаменами да во флейты дудят. Господи, все-то нас, несчастных протестантов, здесь дурачат: то папистская голь, то англичане-идиоты.

— Вы правы, господь послал нам суровые испытания, — согласился я, — и молитвы мои о том, чтоб нам достойно испытаниям этим противостоять.

— Мы отлично знаем, как им противостоять, — ухмыльнулся Купер. — В пух и прах мятежников в графстве разобьем, вовек не забудут. Перевешаем всех да дегтем обмажем. Враз угомонятся, висельники. Единственное средство научить их мирно жить — потуже петлю у них на шее затянуть.

— Петлей на шее мирному житью не научишь, — возразил я и тут же пожалел, словам моим он совсем не внял.

Он сидел рядом, в полутьме — грязный мундир, отросшая борода, круглая и крепкая голова — таким, наверное, был и основатель рода, кромвельский сподвижник, неистовый в своем благочестии, потрясающий Библией, словно мечом.

— Как вы заблуждаетесь, господин Брум, — досадливо сказал он. — «Не мир пришел я принести, но меч». Так, кажется, в Библии говорится? В нашей, протестантской Библии?