Томас Фланаган - Год французов

• Название: Год французов
• Автор: Томас Фланаган
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Роман известного американского писателя Томаса Фланагана рассказывает об освободительном движении ирландского народа на рубеже XVIII–XIX веков. Глубокое знание истории Ирландии, ее экономического и политического положения помогло писателю создать правдивое и достоверное произведение о важном этапе борьбы этой страны за независимость.

---

— Если уж Избранников допекает высокая арендная плата, так им бы лучше расквитаться с Уильямом Бэрком из Кроссмолины, такого сукина сына Мейо не знало со времен Мика Махони. Нет, дело не в этом. Мне это ясно как божий день. На брата священника они руку не поднимут.

— Это еще цветочки, — повторил Джек Станнер.

— В Уэксфорде все так же начиналось, да вон как обернулось, — напомнил Сэм Прайор.

Он не скупясь обнес всех виски, и я счел неуместным отказаться. Виски оказалось скверным, с какой-то местной винокурни, оно огнем обожгло горло. Когда пожар внутри унялся, я заговорил:

— Нет, в Уэксфорде все по-другому. Там восстали Объединенные ирландцы. У нас же — горстка Избранников, несчастных, убогих крестьян.

— Ох, господин Брум, плохо вы их знаете, — покачал головой Станнер, — у них что ни священник, то непременно во Франции выучку прошел, а разве мало таких, как Уильям Бэрк: он служил в армии короля Людовика, гонялся за бедными французскими протестантами да убивал.

Прайор сдвинул повязку — там, где должно быть ухо, обнаружился ужасный, черный от запекшейся крови обрубок.

— Вот, смотрите, господин Брум, в море христианской крови, что пролита на этом острове со времен Елизаветы, и моя кровушка есть. А верные слуги престола — тайролийские йомены — вынуждены сидеть сложа руки, задницей скамью греть.

Я простил ему столь неделикатное выражение, надеюсь, простит меня и читатель, если и впредь ему встретится подобное. Прайора же и его товарищей я постарался убедить, что мировые судьи, без сомнения, проведут исчерпывающее расследование, и не преминул напомнить, что и сами они — йомены, готовые привести в исполнение решение суда.

— Ну, это еще как сказать, — усомнился Станнер.

— Йомены-то готовы, — уточнил Прайор, — да только капитан наш женат на католичке, да и друзья у него паписты вроде Рандала Мак-Доннела.

— Да что вы! Опомнитесь! — не удержался я. — Во всей Ирландии не сыскать более исполнительного офицера, чем капитан Купер. Ревнитель, истинный ревнитель. Что, по-вашему, он должен делать?

— Что делать? — переспросил Прайор, ощупывая рану на голове. — Да любому протестанту ясно, что делать!

— Ты полегче, — урезонил его Томпкинс, бросив взгляд в мою сторону, тогда я не разгадал его смысла. — За капитана Купера я словом своим поручусь. Господин Брум прав. Капитан Купер сделает все как надо.

Я не вправе строго судить этих людей. Откуда им, в Англии, знать, чего они опасаются, кому служат верой-правдой? И тем не менее столько веков мы полагаемся на их помощь и поддержку, и, случись бунт или какой иной кризис, мы в Англии не скупимся на похвалу «верным ирландским протестантам», зато в спокойную годину мы поглядываем на них с пренебрежительным высокомерием, как на дикарей, но чуть более развитых, чем остальные.

Я покинул их, пообещав, что назавтра пришлю свою дражайшую супругу Элайзу с толикой «благ земных», со мной вежливо попрощались, а Прайор поблагодарил за внимание. Не сомневаюсь, что, как только я затворил за собой дверь, их беседа возобновилась, причем в более свободных, чем при мне, выражениях. Плохо, ох как плохо, знал я этих людей, хотя они и мои прихожане и каждое воскресенье я вижу их в церкви. Конечно, воспитания им недоставало, впрочем, они и не тщились показать себя «благородными». А к своей собственной знати относились недоверчиво, попрекая ее равнодушием. Однако этих простолюдинов и знать объединяла религия, они жили бок о бок, составляя малочисленную, но всесильную группу.

Помнится, пока я пешком добирался до города, мне повстречалось несколько бродяг-батраков — очевидно, их занесло в Киллалу к уборочной страде. Трудно вообразить, в какое рубище они одеты! Домотканые куртки, изношенные и истрепанные, побурели от солнца и грязи, неотличимы по цвету от земли, головы не покрыты. Волосы нечесаные, висят длинными космами. Наверное, такое обличье имели лесные разбойники из исторических пьес высоконравного Шекспира. Они оживленно переговаривались по-ирландски, смеялись шуткам приятеля, дикарского вида долговязого парня, еще выше Мак-Карти. Поравнявшись со мной, они примолкли, церемонно поздоровались, отступив на обочину, а потом возобновили разговор, снова окунувшись в мир своих забот, совсем неведомый мне и недоступный из-за языка.

Словно в руках у меня два мозаичных черепка — жизнь таких бедняков, как Прайор, и жизнь бродячих батраков-католиков. И два черепка эти не совместить: первоначальный, ныне порушенный мозаичный узор мне неведом.

Через два дня к вечеру в неглубоком болоте нашли труп Фелима О’Кэррола, мелкого фермера, арендовавшего землю у лорда Гленторна. Обнаженное тело зверски изуродовано, спина — сплошное кровавое месиво. О’Кэррол был уже немолод, известен как отъявленный смутьян и, следовательно, подозревался в связи с Избранниками. Несомненно, от него пытались получить какие-то сведения, но, очевидно, без особого успеха. Поминки по нему справляли в его родном селении, и о них я, к счастью, ничего не могу сказать. У ирландских крестьян в этом обряде предостаточно непристойного, и описывать его — значит возбуждать в читателе отвращение. Ни для кого не секрет, что поминовение у ирландцев отнюдь не бдение над телом усопшего отца или друга, а зачастую повод для попойки и беспутства. Суть так называемых «поминальных игрищ» такова, что ввергнет христианина в пучину отчаяния за судьбу веры своей, ибо «игрища» эти увековечивают и ныне языческое прошлое, и о некоторых все же скажу несколько слов. В «Поединке», «Быке и корове», «Негасимом свете», «Продаже свиньи» участвуют как женщины, так и мужчины, причем последние раздеваются догола, а в других изображают первую брачную ночь. Воистину мудра поговорка: «В час скорби женятся чаще, чем в час веселья». Столь разнузданно ведет себя стар и млад. Причем у собравшихся и в мыслях нет ничего предосудительного и непочтительного, они в наивности своей лишь следуют обряду даже тогда, когда ставят покойника на ноги, вовлекая в непристойный танец. Да, страну эту, точно трясина, засасывает далекое-далекое прошлое. Впрочем, я отвлекся.

Куда сильнее проявились людская боль и скорбь во время похорон на кладбище в Киллале. За гробом в полном молчании двигалась длинная процессия. По обычаю выбрали самый долгий путь с востока на запад, по ходу солнца. Я присутствовал на похоронах и, хотя стоял в отдалении, был весьма тронут. Гроб предали земле, подошли женщины в черных платках и запричитали. Много написано об ирландских погребальных песнях-стенаниях. Конечно, они порождены дикарским нравом, но им не отказать в напевности, выразительности — они проникнуты неизбывным горем. В них и впрямь слышатся рыдания — я заметил, что господин Хасси слушает с отчужденной брезгливостью, время от времени смущенно поглядывая на меня. Зато второго священника, Мэрфи, причитания чрезвычайно растрогали. Он стоял, обняв одной рукой племянника О’Кэррола — мальчика-недоумка с отвисшей челюстью. Но собравшиеся в основном слушали бесстрастно, не сводя глаз с грубо сколоченного гроба.

Вот его стали забрасывать землей, племянник О’Кэррола окропил гроб кровью покойного из маленького сосуда — согласно поверью, «на похоронах должна пролиться кровь». Если это только дань миротворческому ритуалу, то она себя не оправдала, ибо кровь Прайора и О’Кэррола — лишь первые капли кровавого ливня, который обрушится на наши головы в последующие месяцы.

Уже назавтра под вечер обстреляли господина Гибсона — он возвращался домой из Баллины, куда его привели дела. Стреляли из кустов у самых ворот его усадьбы. Гибсон — человек отважный, он пришпорил коня и, выхватив пистолет — он не расстается с оружием, — повернул к зарослям. Такого оборота нападавшие, а их оказалось четверо, не ожидали и бросились врассыпную. Гибсону не удалось ни задержать их, ни опознать, хотя один, как ему помнилось, очень походил на Мэлэки Дугана, арендовавшего у него клочок земли. Гибсона в округе не любили: жестокий помещик, несправедливый мировой, к тому же все знали, что он, как и Купер, настаивал на крутых мерах против Избранников. Однако Дуган на допросе клялся перед судьями, что непричастен к покушению, назвал двадцать свидетелей, готовых доказать это под присягой.

Итак, в Киллале началась малая война, увечья и раны — одним, бездыханные тела — другим. Слухов, порожденных страхом и взаимным недоверием, было предостаточно. Католики поговаривали, что их ждет та же участь, что и крестьян Уэксфорда за месяц до восстания, когда ввели военное положение. То же и здесь: ополченцы и регулярные части станут жечь поля и хижины, а тайролийские йомены — служить им не хуже верных псов. И многие протестанты, особенно низших сословий, тоже считали, что кровавых столкновений не избежать, но начнутся они лишь с высадкой французов. Страх и вражда вихрем носились по убогим улочкам Киллалы. Зайдет крестьянин в лавчонку к протестанту, грозно насупится, ткнет пальцем в моток веревки или жестяную плошку, и торговец, не обмолвившись ни словом, сурово поджав губы, протянет ему товар.