Томас Фланаган - Год французов

• Название: Год французов
• Автор: Томас Фланаган
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Роман известного американского писателя Томаса Фланагана рассказывает об освободительном движении ирландского народа на рубеже XVIII–XIX веков. Глубокое знание истории Ирландии, ее экономического и политического положения помогло писателю создать правдивое и достоверное произведение о важном этапе борьбы этой страны за независимость.

---

— Я такая же католичка, как и ты, Грейс Мак-Доннел. — Элен говорила спокойно, лишь посуровел тон. — И ни к Англии, ни к английскому королю любви у меня никакой нет. Я такая же, как и ты, ирландка, в полном смысле слова, и ты это сама прекрасно знаешь.

А каков смысл слова «ирландка»? Ее мать, помнится, читала английские стихи, английские романы про обездоленных баронетов, благородных английских графов, про престолонаследников, подмененных во младенчестве, про роскошные балы в Лондоне, про английских вельмож и их вельможных супруг, отдыхающих на водах, на знаменитых курортах. «Как прекрасен мир, в котором они живут, — благоговея и восхищаясь, говаривала мать. — Лондон, наверное, почти как Париж. Только люди там на нас больше похожи». Да, видно, не совсем. Отец, отправляясь на юг, в Роскоммон, где он случайно встретит свою будущую жену, захватил с собой оружие, хотя английский закон запрещал его носить. Арт О’Нил, последний из великих арфистов, воспел тот роскоммонский дом, величая его в песнях «замком», ибо встарь там жили отпрыски королевского рода О’Конноров. Слепой старик играл, с трудом двигая окостеневшими, негнущимися пальцами.

— Я такая же, как и ты, Грейс, ирландка, в полном смысле слова, — повторила она.

— Этот смысл нынешним летом прояснился, — ответила Грейс. — Его отлично поняли и О’Дауды, и Герахти, и Блейки, и Рандал — все они сейчас далеко, понял и Джон, он рядом, в каслбарских застенках, и те крестьяне с пиками, кого ты встретила на дороге.

— Да, ты права, еще бы, — Элен задели слова подруги, — поднялась Гэльская армия, как и предрекали поэты: и О’Брудэр, и О’Рахилли, и О’Салливан, и Мак-Карти, учитель из Киллалы.

Грейс вдруг хихикнула, и глаза ее ни с того ни с сего проказливо блеснули. Она зашептала:

— Поднялась не только Гэльская армия. Если верить слухам, что ходят меж Киллалой и Балликаслом. Какой-то батрак — он живет на земле Купера — рассказывал в тавернах Киллалы, что Оуэн Мак-Карти провел ночь на Холме радости в постели с Кейт Махони. Представляю, что поднялось там; ты, надеюсь, понимаешь, о чем я? — И ради приличия приложила палец к губам, хотя ухмылку скрыть не удалось.

Слова подруги возмутили Элен. Прав отец: все Мак-Доннелы — грубияны и хамы, и вся жизнь их — на конюшне среди лошадей.

— Мне стыдно, Грейс Мак-Доннел, что ты разносишь кабацкие сплетни.

— И все же ты меня поняла, — улыбнулась Грейс, — а что я такого постыдного сказала? Всякая женщина в округе знает, что Кейт Махони затащила Сэма Купера под венец, сперва переспав с ним. Думаешь, она остепенилась? У нее натура такая.

— Это не повод пересказывать сплетни. Даже подруге.

— Ишь какая святая, — рассмеялась Грейс. — Ты еще расскажи мне, что Оуэн Мак-Карти дал обет воздержания и живет в строгости, как монах-францисканец. Да он ни одной юбки не пропустит, будь то девушка, замужняя женщина или мать семейства.

— У нас в Замостье он провел не одну ночь и всегда обходился со мной весьма почтительно, разговаривал учтиво.

— Это потому, что он почитал твоего отца, его библиотеку да переписанные для него им же, самим Мак-Карти, стихи поэтов былых времен, вроде О’Рахилли. Он и со мной мил и вежлив, слова дурного не обронит. А все потому, что, вздумай он хоть руку мне на плечо положить, Рандал его б угостил плеткой или дубинкой. Ты не хуже меня знаешь, какая о Мак-Карти слава идет, а не знаешь, так сходи в Угодья Киллалы да спроси Джуди Конлон или служанку Ферди О’Доннела. Конечно, никто не спорит, Мак-Карти — поэт, а все поэты до одного греха падки. До этого да еще до выпивки.

— Пусть так, — нехотя признала Элен. Нужно быть круглой дурой, чтоб это отрицать.

— А если он переспал с Кейт Махони в постели Сэма Купера, так дай бог Мак-Карти сил и здоровья, вот и все, что я скажу, — закончила Грейс.

— Еще одна победа Гэльской армии, — съязвила Элен. — И все же это грех — злословить и сплетничать.

— Надеюсь, эта победа не последняя, — сказала Грейс. — Вернется в Тайроли победителем Рандал, а с ним и все крестьяне будут ходить гордо подняв голову, как им и подобает в своей собственной стране, а эти подлые трусы-протестанты будут у нас под ногами в грязи ползать.

Элен встала, подошла к окну. Опустелые конюшни, пустой двор, лишь кое-где остались подсохшие кучки конского навоза.

— Может, Рандал по этой причине и пошел за восставшими, но Джоном-то двигали совсем иные побуждения. Он хотел истинной свободы в стране, чтобы все жили в мире: и католики, и протестанты, и инаковерцы.

Злобные слова Грейс эхом отдавались в ушах, а ее собственные казались жалкими и глупыми, им недоставало страстной, как у Джона, убежденности.

— Много ли Джон знает про Мейо, — резко бросила Грейс. — А его брат и того меньше. Суть-то проста: либо мы правим в Мейо, либо они. Рандал привез домой одно из воззваний Джона. Богом клянусь, такой несусветной чуши в жизни не читала. Что-то о правах человека, о том, что пора покончить с религиозными распрями, которые веками разобщали наш народ, и тому подобное. Рандал начал было читать вслух, да не смог, его смех душил. И это при том, что он уважает и привечает Джона.

Раз, гуляя с Джоном по тенистой аллее в Замостье, они вышли на мостик, внизу бежал ручеек. На песчаном дне отчетливо виднелись камушки, большие и малые, обкатанные водой.

— Давай лучше поговорим о нас с тобой, — попросила Элен.

— А разве мы говорим о чем-нибудь другом? — удивился он. — Только о нас и о стране, в которой нам жить.

— К чему говорить о стране? Что нам до нее?

— Мне до нее есть дело. Ты в этом убедишься. Впрочем, женщин такие дела не занимают.

— Меня занимаешь ты. Больше всего на свете. А все остальные слова — что дым. Рассеются, и все в стране останется по-прежнему, а тебя либо убьют, либо посадят в тюрьму.

— Если мы проиграем.

— Проиграешь один лишь ты. Я просто в отчаянии, что ты этого не понимаешь!

Все слова — обкатанные и мертвые, точно камни на дне ручья. Они тянут вниз, на дно.

Стоя у окна, Элен сказала Грейс:

— Господи, как бы хотелось мне отдаться Джону полностью, душой и телом.

— Что ты, Элен! — воскликнула Грейс. Теперь настал ее черед пугаться и изумляться. — Какие бесы в тебя вселились, что у тебя такие греховные помыслы.

— Могла бы и сама догадаться, — ответила Элен. — Он в каслбарской тюрьме, скорее всего, там же его и повесят; может, сошлют за тридевять земель, и я не увижу его многие годы. А мы так и не познали друг друга.

— Еще бы! Девушка, позволившая себе это, лишается чести навечно. Да ни один мужчина не захочет взять тебя в жены, прознай он об этом, а если и возьмет, то не иначе как благодаря твоему обману, но жизнь у вас с самого начала не сложится. В заветах церкви большая мудрость. — Она помолчала, потом добавила: — Разумеется, и большая добродетель.

— Да что моей душе до порока и добродетели? — усмехнулась Элен. Повернувшись к Грейс спиной, она засмотрелась на подворье, залитое солнцем. Высокая, стройная, стояла она, скрестив руки, обхватив локти ладонями.

— Желание, конечно, естественное, — согласилась Грейс, — но тем не менее греховное.

— Отец думает, что Джорджу удастся чудом вызволить Джона и добиться для него ссылки в Северную Америку или Испанию. Там я бы могла быть с ним, как бы ни сокрушался отец. Но я не верю в чудеса. Англичане вскорости победят, наступит час суда и расплаты. Вряд ли они согласятся кого помиловать. Они придут с жаждой мести, как, впрочем, приходили всякий раз.

Грейс встала и подошла к подруге.

— Зачем ты поддаешься унынию? Как я тебя ни убеждала, все без толку. Это для англичан пришел час суда и расплаты, для англичан, да кромвельских последышей, осевших на нашей земле. Давно мы этого часа ждали.

Элен повернулась к ней и улыбнулась.

— То будет великий день, — повторила она сказанное крестьянину с пистолетом за ремнем.

К чему все эти разговоры — с отцом ли, с крестьянами на дороге и даже с Грейс Мак-Доннел, ведь они дружили с детских лет. К чему были все разговоры с Джоном? Он играл красивыми, звонкими и яркими словами, словно малый, несмышленый ребенок. Она одинока и в своем горе, и в своей любви, в своей убежденности, что будущее ясно и очевидно, просто никто, кроме нее, не хочет этого заметить. Мужчины живут во власти слов, надуманных принципов, тщеславных помыслов. Так же и Грейс Мак-Доннел, не говоря уж о Джудит Эллиот, этой хорошенькой, диковинной для здешних мест, но глупой самочке, с которой связал свою жизнь Малкольм Эллиот. Она, несомненно, и подвигнула его на это побоище, как и Грейс — Рандала, заворожив блестками слов.

— И этот час придет, вот увидишь, — убежденно повторила Грейс.

Все только и говорили ей, что придет день, час — и она увидит, будто до сих пор она жила слепой, а перед ними, как перед Адамом и Евой, открывался весь мир — так говорилось в любимой матерью английской поэме.